Инстинктивно я схватился за автомат, но что-то мне подсказало, что не стоит из-за этого стрелять; ведь там, внизу, офицер был совсем один, и при нем не было даже пистолета. Переговорив, тройка вернулась на место и подошла к подъему обрыва.

Поднявшись к нам, офицер приказал спустить вниз боеприпасы. Я тут же ему доложил, что видел, как молодой бача обыскивал его бушлат. Он лишь усмехнулся: «Ты что, сержант, какой же разведчик берет что-нибудь с собой на переговоры?»

Я был очень удивлен, что мы отдаем боеприпасы духам, которые могут полететь пусть не в нас, но в наших же товарищей, может, в другом месте. Когда мы поднялись к машинам, я спросил об этом офицера. Внутри у меня все протестовало, но он ответил что-то вроде: «Это уже не твое дело, боец!» Назад мы ехали молча.

Больше я того офицера никогда не видел. Недавно ребята сказали, что был слух, будто та встреча и расплата патронами и выстрелами обеспечила беспрепятственный проход одной из наших точек на другое место базирования. Ее действительно вывели без потерь. Колонна с той точки прошла мимо духов, что стояли по обе стороны шоссе, стремительно, не останавливаясь. Проскочила и мимо блокпостов, где стояли ребята нашей мангруппы. Понимаешь, Серега, может, оно и правильно было сделано, только как-то гадко на душе до сих пор, – закончил рассказ Игорь, затушил окурок о дувал, отбросил его щелчком в начинающий редеть туман.

– Да брось ты париться, Игорь! – стал успокаивать я Синицына. – Не вы первыми и не вы последними делились с духами боеприпасами. Восток, однако! Не сможешь отобрать, купи. Не сможешь купить, укради. Не сможешь украсть, обменяй. Вот и договариваются. А что, лучше было бы, если бы ваших ребят с той точки покрошили душары?

– Да понимаю я все. Только говорю же, противно как-то! Неправильно, что ли, – пристукнул по колену кулаком сержант.

– Может, варенку отдали? – спросил я.

Зачастую бывало, что для решения краткосрочных проблем отдавали духам в обмен на какие-то условия заранее сваренные патроны. С них и толку-то – пшик, да и все.

– Да ну-у, – неуверенно протянул Игорь. – Там душары серьезные очень были, варенкой бы не отделались. Себе дороже обошлось бы.

Мне вдруг стало как-то тепло на душе – ведь доверился сержант мне, рассказал, что тяжелым грузом лежало на сердце. Наверняка и ему стало спокойнее, ровнее дышать. Я моментально принял решение:

– Ну-ка, погоди, командор, я сейчас. – Отправился к БМП, где под колесами оставил свой мешок, распустил клапан, сунул руку внутрь, нащупал вчерашний трофей, вынул его в той же тряпке, в которой мне дал кинжал Малец. – Вот, Игореха, держи! – протянул я сверток Синицыну. – На память!

Игорь непонимающе развернул тряпку, даже охнул от великолепия кинжала:

– Да ты что, Серега! Это же дорогущая вещь!

– Плюнь. Прими в подарок, и все. Понимаешь, мне его все равно девать некуда. Где я его спрячу? В штанах, что ли? – улыбнулся я новому другу. – А у тебя на железяке вон сколько тайников есть.

– Так это, Серый, мне и отдариться нечем, – развел руками сержант.

– А и не надо, – махнул я рукой. – Вот монетку или денежку какую дай взамен. Примета такая!

Игорь заковырялся в карманах, конечно, ничего не нашел. Откуда тут мелочь? Вынул из внутреннего кармана пачку бумаг, завернутых в целлофан и перетянутых резинкой, раскрыл пакет, откуда-то изнутри вынул тонюсенькую стопку чеков. Я углядел среди них чек стоимостью в три копейки:

– Вот, эту бумажку давай. В самый раз будет!

Джон неуверенно смотрел серыми глазами, не шучу ли я.

– Все пучком, братуха! И – торчком! – Я хлопнул ладонью по плечу сержанта, чем разрядил неловкую паузу.

Гена Лиса женился не скоро, почти через пару лет после дембеля. Дождалась его Ольга, учительница музыки.

Телеграмму с приглашением я получил поздно вечером, позвонил на железнодорожный вокзал, узнал, когда поезд. Собственно, зная деликатность Гены, я ничуть не сомневался, что свадьбу свою он подгадал к лету, когда школяры ушли на каникулы, а у учителей начались долгие, почти двухмесячные отпуска. В запасе у меня оставалось еще два дня, плюс сутки на дорогу. Ночью спал плохо, перебирал в уме, что же подарить молодоженам. Так ничего и не придумав, махнул мысленно рукой и уснул.

Утром сунул в бумажник отпускные деньги, смотался на вокзал за билетом и поехал на рынок. Бродил между рядов, высматривал что-нибудь подходящее. Уже настало то время, когда полстраны челночила между Польшей, Турцией, Китаем и Союзом, а вторая половина занималась продажей привезенных товаров. Тогда рынки очень напоминали узкие торговые ряды в Кандагаре, в Кабуле, в Газни, в Шинданде. Тот же ворох товаров, перемешанный дикой смесью. Краковская колбаса запросто могла лежать на кипе дешевых китайских джинсов, бутылки виски соседствовали с импортным детским питанием, турецкие кожаные куртки висели на плечиках рядом с военным обмундированием. Одним словом, не рынок, а лавка колониальных товаров.

В одном ряду увидел парня примерно моих лет; он стоял за прилавком, где были разложены панамы (ох, как екнуло сердце!), пилотки, кепи нового образца, «варшавки», обмундирование нового поколения, которое я не застал в Афгане. Я подошел к продавцу; что-то подсказывало, что парень, видать, тоже был «за речкой».

– Салам, бача! – поприветствовал торговца.

– Салам-пополам, – буркнул парень, глядя на меня исподлобья.

– Чан афгани? – ткнул я пальцем в новенькую панаму, пытаясь узнать цену.

– Хе-хе, ду сат пенджо афгани, – ответил продавец и улыбнулся.

Разговорились, закурили. Петруха, как звали продавца, дембельнулся год назад по инвалидности – подорвался на БТРе под Гератом. Сидел на броне, когда мина рванула, осколком оторвало ногу. На работу брать никто не захотел, в институт тоже не приняли. Тогда было так, что с инвалидностью даже документы в вузы не принимали. Вот ведь, суки, воевать иди, а если что – со страны взятки гладки. Сам виноват, не фиг было подставляться. Теперь торговлей занялся, но пока не на себя работает – так, ловчила один где-то достает военную форму, новенькую, арендовал лоток на базаре. Сам боится за прилавком стоять, да и жаба душит ментам и бандитам за крышу отстегивать. Прослышал, что рынок прикрывают бывшие афганцы и со своих деньги не берут. Торгует Петруха, не теряет деньги хозяина. Подходили к нему как-то крупные такие ребята, вежливо поговорили, попросили показать удостоверение участника войны, а Петро, как на грех, в тот день не взял его с собой. Парни опять же вежливо попросили избавиться от забывчивости и принести документы к девяти утра вон туда, в комнатушку рядом с опорным пунктом милиции.

На следующий день Петруху задержал хозяин – надо было новый товар получить, посчитать – и потом только повез на своей «шестерке» и продавца, и форму. Только подъехали к рынку, Петя схватил костыль-палочку, пристегнул к ноге протез и заторопился к указанной комнатушке. Вчерашних парней там не застал, наткнулся на такого же, как и сам, одноногого бедолагу – ветерана Афгана. Показал тому свои бумаги да и пошел торговать.

Парни появились после обеда, когда милицейский наряд уже выпотрошил кошелек Петра. Ну что он мог им возразить? Один сержант зашел за прилавок, коротко ударил дубинкой по почкам. Петро охнул и осел на табуреточку. Второй сержант широко улыбался на публику, ласково просил показать документы на право торговли. Петруха сунул все бумажки, что у него были. Сержант внимательно смотрел в них, перебирал толстыми пальцами, солидно кивал и все спрашивал какую-то лицензию.

– Нет ничего у меня, – разводил руками Петя. – Все что есть, отдал вам!

– Так не все же, не все! – по-доброму, даже участливо проговаривал сержант. – Еще кое-что надо.

Петруха даже засобирался закрыть торговлю на сегодня, сдать товар под охрану на частный складик и ехать к хозяину, добывать нужную бумажку.

– Да что ты дергаешься, – зло шепнул тот мент, что стоял позади Петра. – Что ты скачешь, козлина! – И еще раз ткнул дубинкой прямо в позвоночник.