– Ты чего это, бляха-муха, на меня гонишь? Тебе что, больше всех надо?! – ударил кулаком по столу Моргульцев.

– Ты думаешь, в академии тебя чему-то другому научат, ни фига тебя там не научат! Научат карты рисовать, а «слон» – он и в Африке останется «слоном», и если не мочить его в «чайник» регулярно, солдата из него не выйдет! Да-да-да, у нас с Шарагиным разные школы! Не всем же по Макаренко воспитывать! У меня память, сам знаешь, на имена плохая, я не могу, как Шарагин, всех «слонов» по имени-отчеству величать. Солдат, он только кулак понимает. Солдат – это организм! Это тело! У Шарагина сколько человек во взводе погибло?

– Ну зачем ты об этом? – остановил его Зебрев.

– У меня ни один человек не погиб во взводе! Раненые были! А цинка ни одного не было! Потому что я их.издил каждый божий день! До дристухи.издил! – Женька хлопнул рюмку водки, глаза его загорелись вдруг, засмеялись, и он поделился новостью: – А вы знаете, что у афганцев космонавт появился?

– Какой еще космонавт? – удивился Моргульцев. – Че ты несешь!

– Паренька знакомого из спецназа я тут встретил. Они одного душка, – Женька покатился со смеху, – привязали к эрэсам и запустили в небо… Вот тебе и космонавт.

– …Иль новый искусственный спутник Земли!

– Так что Афганистан у нас стал очередной космической державой! – добавил сквозь смех второй из Женькиных сослуживцев, совершенно заплетающимся языком.

– А помните, грым-грым, на операции, кишлак тогда «чистили» в «зеленке», помните, как Моргульцев… – переменил тему Зебрев, потому что обратил внимание, что супруга Шарагина, сидевшая напротив него, побледнела после рассказа о первом афганском космонавте.

– Давай, давай, рассказывай, Иван! – обрадовался Чистяков.

– Что вы никак, бляха-муха, не забудете! – надулся Моргульцев.

– Я потерял Вовку, потом смотрю, улю-улю, он в разрушенном доме гоняется за хилым цыпленочком, и никак поймать не может. Вы только представьте себе картину: цельный советский капитан носится за маленьким плюгавеньким цыпленочком!

– Ну и что же тут, бляха-муха, такого смешного? – под общий хохот защищался Моргульцев.

– Кстати, Володя прав, мы над ним, грым-грым, смеялись, а он тогда зело вкусный бульончик себе вечером сварил.

…почти все собрались из того нашего состава…

…Женька… Женька-ухорез… кто теперь об этом знает, кроме

нас?..

…кстати, «ухорезы» в Афгане ничем не хуже, чем американцы,

которые снимали скальпы у индейцев – на выживание шла

борьба у них, и у нас шла война – кто кого… американцы

индейцев под чистую вырезали, и ничего, никто не

возмущается… а мы? что мы получили с этого Афгана? мы их

убивали, душар этих, а их только больше становилось с каждым

годом…

…Зебрев молодец, приехал к Женьке на день рождения, толковый

командир, он еще себя покажет…

…а вот капитан, пардон, майор Моргульцев давно отбился от народа,

подполковника получит, и ищи-свищи его, больше за стол с нами не

сядет… однозначно!.. удивительно, что он соизволил приехать…

Все менялась. Накарабкались, нашагали, наползались, натряслись бок о бок на той войне; сколько пережито было, выстрадано, а вот ведь сидели нынче за столом пьяные и добродушные, так же вроде бы, как и много раз в Кабуле, в модуле, сидели самые близкие из друзей Шарагина, прошедшие через войну… и столь далекие друг от друга. Сидели со смещенными с общей, той, афганской, ноты мыслями, смещенными из-за бытовых неурядиц, разделенные семьями, городами, воинскими частями, званиями и должностями.

И отчего-то дальше остальных отодвигались именно те из друзей, кто был ближе в Афгане: и служить-то продолжали вместе, и дома стояли рядом, а жизни пошли порознь. И все же сидеть за этим столом, на дне рождении Женьки, про который быстро все забыли, было здорово!

…русские любят застолья, застолья объединяют, мы

тяготимся одиночеством, нам нужно общение постоянное…

…за столом рождается особая энергия: из близости людей

небезразличных тебе, из всех положительных эмоций, из

расслабленности и спокойствия…

…замкнутый круг стола, слева и справа люди, дорогие мне… мне

легко с этими людьми… было легко… всегда радовало это общение…

а сейчас? сейчас что-то стоит между нами, что-то тяготит меня…

люди заряд какой-то получают друг от друга, отдыхают, а для меня это

мучение… отчего? меня что-то гнетет, мне тяжело дышать…

…мне кажется, что они все жалеют меня, будто меня давно

уже нет в живых, и тот третий тост пили будто бы и за меня,

как если бы я погиб в Афгане…

…замкнутый круг… он вытягивает из меня последние силы…

специально так сели… мужчина, женщина, мужчина,

женщина…

…я не вписываюсь в этот круг, я оказался лишним!.. я как

будто бы с вами, друзья мои, а на самом деле меня здесь нет…

надо выйти из-за стола…

– Шарагин, что с тобой? Куда ты?

– Ты в порядке, Шарагин?

…в ванную, умыться…

– Бледный какой-то.

– Перебрал…

…холодной водой умыться…

– Я прошу прощения у дам и господ офицеров, вернусь через пару минут…

– Что с тобой, Олег? – догнала его в коридоре Лена.

– Ничего, я пойду умоюсь. Душно.

…так лучше, холодная вода, много холодной воды, как в той

горной речке… глаза! какие в зеркале странные у меня глаза…

действительно больные…

…а ведь в длительных, выматывающих, нестерпимых

предсмертных муках намного больше героизма, нежели в

моментальной смерти… просто никто не хочет мучиться перед

смертью, как Христос… и я не могу больше терпеть боль…

…они достойны счастья, но со мной они никогда не увидят счастье, я

я не хочу, чтобы она жертвовала собой ради меня! вы забудете меня,

мои любимые девчонки!..

…забыть человека просто, для этого надо, чтобы он стал плохим…

иначе человека не забыть… иначе будешь долго вспоминать его, и

жалеть, и считать себя виноватым в его смерти… я постараюсь

сделать так, чтобы вы меня забыли… вы не поймете меня… никто,

пожалуй, меня никогда не поймет!..

…Я СДЕЛАЮ ВАМ БОЛЬНО, ЧТОБЫ ПОТОМ ВАМ СТАЛО ЛЕГЧЕ!..

ВЫ БУДЕТЕ ВИНИТЬ МЕНЯ, ВЫ НЕ ПОЙМЕТЕ МЕНЯ, И, ОБВИНЯЯ

МЕНЯ, ВЫ УСПОКОИТЕСЬ…

…когда вы простите меня, вам уже не будет так больно… я

чувствую этот осколок у сердца, и он скоро надавит сильней, и я

слягу, или в госпиталь вновь попаду… нет! я сделаю вас свободными…

– Ты жив, Олег?

…голос Зебрева…

– Иван, все в порядке.

…минуты утекают, часы, дни, или секунды считанные?.. вода

течет, сколько воды утекает… курить охота… кажется, все вернулись

с лестничной клетки после перекура…

– Шарагин, пошли к столу!

…нет, я лучше пойду на кухню, покурю…

– Помочь?

– Не надо, не надо, я сама управлюсь, – Нина Чистякова, в фартуке, возилась у духовки. – Только не кури на кухне! – И мягче: – Пожалуйста, не кури. Лучше на лестничной площадке.

– Я форточку открою, Нина, я в форточку покурю. Я встану здесь и буду курить в форточку. У меня иногда бывает так: выходишь на лестницу курить один, и наводит это на разные черные мысли. Поэтому, не ругайся, Нина, я буду курить с тобой.

Донеслась из гостиной песня; голос с магнитофонной ленты доверительно делился ностальгией по ускользнувшим в прошлое счастливым афганским дням, пусть даже в центре страшной войны; голос звучал негромко, прокурено, устало, грустно.