Особо гнетущее впечатление оставили у нас всех большие бараки с одеждой и обувью, с этикетками разных стран. Все это тщательно сортировалось. Волосы отправлялись на фабрики для использования в различных целях. Детская обувь больших размеров, даже поношенная, раскраивалась на меньшие размеры и отправлялась на перешивку. В соседнем бараке были аккуратными рядами уложены мешки с волосами, с удобрением из человеческих костей, с различной одеждой, приготовленной на распродажу, с другими отобранными у узников вещами, например детскими игрушками.

Когда я осматривала эти ужасные картины человеческих страданий, я еще не знала, что мой брат — летчик-штурмовик, в бессознательном состоянии, раненный и обожженный, попал в фашистский плен, испытал ужасы и унижения пленения.

Все увиденное в Майданеке вызвало у нас тяжелейшее чувство обиды за человечество, допустившее это. Помимо прямого уничтожения пленных, гитлеровцы подвергали унижению и издевательствам миллионы людей. В лагере любой охранник был судья!

Вот что писал мне В. Евсеев — узник Дахау, когда я пыталась разузнать о судьбе брата Виктора:

«В Дахау я пробыл всего около одного месяца в конце 1944 года, затем меня отправили в Судеты — в концентрационный лагерь Людвигсбург. Там нас долго держали в бывшей конюшне и не разрешали выходить в общий лагерь. Немцы боялись нашего влияния на других военнопленных. Хочу отметить, что летный состав вел себя достойно! Вот один пример: немецкий солдат приходит к нам с буханкой хлеба. Ставит ногу на перекладину и говорит одному из наших ребят: «Почисти сапоги — дам буханку». Летчик отвечает: «Русский офицер чистить немецкому солдату сапоги не будет», хотя ему очень хотелось есть. Солдат обратился к другим военнопленным, но никто из нас не согласился выполнить его прихоть. Все отвернулись и отошли от солдата.

Одно скажу, что русские (в подавляющем большинстве) в лагерях военнопленных и концлагерях вели себя достойно, были патриотами до конца, умирали от голода, холода и побоев, но не бывали сломлены морально. И мы, попадавшие в плен в 1943, 1944 годах, вселяли уверенность в нашей победе тем, кто был пленен в 1941–1942 годах. Офицерам немцы не доверяли.

Питание было очень плохое, в конце концов такое питание приводило к дистрофии и гибели. Я бы погиб, если бы еще 3–4 месяца пробыл в лагере. Все надеялись, что нас спасут наши войска. И когда мы увидели над лагерем штурмовиков (Ил-2), мы воспрянули духом. Очень мало военнопленных ушло в другие страны. Летный состав, за исключением, может быть, единиц, вернулся в СССР. Я здесь, на Большой земле, как мы говорили, быстро прошел госпроверку и демобилизовался в декабре 1945 года».

Германия. Начало февраля 1945 года. Мы уже на вражеской земле. Летчики прикрывают наши переправы через Одер. Летать мешает погода. Начались оттепели. Аэродром наш грунтовый раскис. Наши войска уже на подступах к Берлину. Сидим и ждем мороза, а его все нет и нет. Да уж мороза и не будет — весна! Мы отстаем от наземных войск.

Тут приказ комдива А. И. Покрышкина: «Лететь всем на Аслау. Садиться на автостраду. Опробовал сам с Голубевым посадку на автостраду, ширина достаточная; каждая полоса по девять метров… Старайтесь на желтую дорожку не выкатываться. Роспуск! Посадка! По одному!!!»

Пока А. И. Покрышкин принимал самолеты всех полков на такой «аэродром», политотдел дивизии организовал экскурсии в город Бунцлау, где находится музей и у дороги памятник Михаилу Илларионовичу Кутузову.

В апреле 1813 года здесь, в Бунцлау, окончил свой жизненный путь фельдмаршал Кутузов и, как нам сообщили, завещал похоронить его сердце там, где оно остановится.

Тело Кутузова забальзамировали и отправили в Петербург. А на возвышении, у дороги, по которой победно шла русская армия дальше на Запад, на Берлин, преследуя врага, было захоронено его сердце. В этом месте установлен монументальный памятник русскому полководцу.

По этой исторической дороге прошли на Запад в 1945 году, преследуя врага, советские воины — наследники и продолжатели ратной славы своих великих предков.

Отдавая дань уважения памяти М. И. Кутузова и всего русского воинства, командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев издал приказ по войскам, обязав при этом военного коменданта города Бунцлау назначить почетный караул у памятника. Всем войсковым частям и отдельным военнослужащим при прохождении мимо памятника предписывалось отдавать воинские почести.

В таком карауле стояло командование дивизии и наши воины-авиаторы, а в воздухе летчики салютовали из пулеметов. Многие наши воины посетили квартиру-музей, где жил и скончался великий русский полководец. Комсомольцы дивизии в книге отзывов музея сделали такую запись: «Образ великого полководца вдохновляет нас на еще большие подвиги».

В квартире-музее побывали А. И. Покрышкин и его заместители, командиры полков. Пришли все наши летчики и другие авиаспециалисты. Как раз во время посещения воинами 9-й гвардейской истребительной авиадивизии памятного обелиска в воздухе разгорелся бой четверки Константина Сухова с «рамой» ФВ-189 и «мессами», прикрывавшими корректировщика — «раму». Станция наведения открытым текстом извещает: «Два «месса» падают. Оставшиеся удирают. Спасибо вам от пехоты и от нас!»

В войсках, видевших бой, ликование! Все, задрав голову, стали бросать вверх шапки и каски. Над дорогой, близ которой стоит священной памяти обелиск, на смену Сухову плотным строем проносится четверка Виктора Никитина. Идут по дороге войска, торопятся на запад и, переходя на строевой шаг у обелиска, отдают воинские почести великому сыну русского народа — Михаилу Кутузову.

Приезжавший в нашу дивизию журналист Юрий Жуков позднее писал:

«Вот вырванный из тетради листок, исписанный беглым торопливым женским почерком, — это пишет помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу Ирина Дрягина, вечно озабоченная, вечно в хлопотах, вечно на бегу, такой я запомнил ее по встречам в польской деревушке Мокшишув, где стоял осенью 1944 года штаб дивизии. Дата ее письма — 2 февраля 1945 года.

«Не ругайтесь, пожалуйста, что так долго не писали Вам. В условиях перебазировки на запад и воздушных боев не так легко было заниматься делами, связанными с литературой. Все же Ваши главы читали. Труд, Голубев, Табаченко говорят, что все отмечено правильно и в общем неплохо.

Работаем мы сейчас — Вам известно где. Народ работает хорошо. Вот, например, вчера вылетала группа известного вам Трофимова — восемь самолетов, встретили шесть «Фокке-Вульфов». Трофимов подал команду: «Идем в лобовую атаку». Самолеты противника боя не приняли, развернулись и наутек. Наши начали их преследовать. Навязали фашистам бой. Вернувшись, Трофимов доложил: сбили три самолета. Но вечером в штаб дивизии прибыл из пехотной части пакет — пехота донесла, что сбито пять самолетов. Значит, только один стервятник удрал. Трофимов у нас такой: пока не увидит, что самолет противника врезался в землю, не доложит, что он сбит. Трех он на земле увидел, а про двух подумал, что они ушли на бреющем. Но пехота его поправила. В этом бою отличились коммунисты Трофимов, Чертов и комсомолец Кириллов. В этот же день вылетела на боевое задание четверка под командованием гвардии лейтенанта Дольникова. Тоже встретили шестерку «Фокке-Вульфов». Вступили с ними в неравный бой. На этот раз «фоккеры» попались сильные, вели бой очень активно. Все же победили наши. Дольников сбил двух, и еще один был сбит группой.

Погода у нас сейчас плохая, снегопад и дымка. Но все же наши летчики летают, и, как видите, с пользой. Молодцы, большие молодцы! Всего за январь дивизия сбила тридцать один самолет противника, и на все получены подтверждения от наземных войск. Отличились Трофимов, Бабак, Гучек, молодой летчик — комсомолец Брюханов, комэск Вильямсон, Закалюк, Комельков и другие — всех не перечислишь.