Кордтс посмотрел на какой-то знакомый силуэт и узнал Брандайса. Тот сидел, прислонившись спиной к стене церкви и вытянув голову, как будто рассматривая что-то на земле перед собой. Он был одним из немногих офицеров, которые нравились Кордтсу. Они даже как-то раз поговорили по душам, еще на Селигере.
Кордтс сел рядом с телом Брандайса. Плоть только что умершего офицера была холодной, хотя и ненамного холодней камня, из которого была сложена церковь. Улица была завалена телами мертвых русских солдат. Их было так много, что они напоминали невысокую стену. В эту кучу угодил снаряд, и она разлетелась во все стороны обрубками развороченной холодной плоти. Несколько Иванов попытались вскарабкаться на тела убитых товарищей. Один из них застрял ногой в переплетении конечностей и тщетно пытался выбраться. Картина была неприятной и показалась ему самой жуткой из всех жутких видений, свидетелем которых Кордтс стал за последние семь месяцев. Застрявший в куче трупов красноармеец через считаные секунды был убит, так же как и другие его товарищи, пытавшиеся перебраться через этот жуткий завал. Затем те из них, кто остались живы, полезли обратно и вскоре скрылись за углом церкви.
Первый танк был подбит обычным способом.
Второй танк вывели из строя иначе, бросив в него пару мин Теллера из окна второго этажа. Обе со звоном отскочили от брони, упали на твердый, как железо, снег и взорвались. Силы взрыва оказалось достаточно, чтобы разорвалась одна из гусениц. Экипаж оставался внутри, ведя огонь из башенного орудия и пулеметов по пулеметным гнездам немцев, расположенным дальше по улице. Точность стрельбы сильно затруднял стоявший неподалеку первый танк, частично закрывавший поле стрельбы, однако танкисты продолжали поливать огнем те места, где, по их мнению, прятались пулеметчики.
Тем не менее по эффективности это напоминало мощный ураган, как будто огонь велся из нескольких пулеметов самолета-штурмовика. Натиск массы красноармейцев был удержан, и наступавшие как подкошенные падали под свинцовым дождем пуль. Это повторялось снова и снова. С более открытых участков местности возле Полицейского оврага вся штурмовая группа противника выдавливалась под сильным напором на эту улицу, значительно сужавшуюся в центре города. Русские наступали подобно телесному поршню, помещенному в плотный цилиндр. Подобного рода почти монолитный поршень устремлялся навстречу им с другой стороны этого цилиндра, вырываясь свинцовой лавой из стволов немецких пулеметов и сокрушая их. Наступление русских войск наконец замерло. Однако штурмовому полку буквально наступали на пятки через эту брешь другие полки свежей дивизии, переброшенной в окрестности Холма. Они двинулись по улице дальше к центру города, неумолимо выдавливая вперед своих соотечественников.
Улица была настолько запружена людьми, что убитые оказывались под ногами тех, кто напирал сзади. Упавших безжалостно насмерть давила выплескиваемая все дальше и дальше вперед человеческая масса. На мертвецов падали и раненые, неспособные двигаться самостоятельно. Они также погибали, растоптанные насмерть сапогами и раздавленные гусеницами танков.
Прорыв через Полицейский овраг удался русским благодаря разумному планированию. Однако главным проклятием Красной армии было отсутствие организации, пожинавшее свои зловещие плоды после того, как наступление достигало своего пика. Офицеры среднего звена были обучены плохо, а их подчиненные — рядовые — еще хуже. Части с более высокой степенью боевой подготовки, по всей видимости, наступали с обоих флангов, внедряясь в город по другим улицам и переулкам. У них было численное преимущество, а в настойчивости и упорстве они не уступали противнику. Таким образом, русским удалось ворваться в самое сердце изнуренного долгой осадой города, проникнув в него по параллельным улицам и переулкам. Немцы оказались не в состоянии встретить наступающих мощным огнем, способным оставить их натиск и защитить все эти городские артерии.
Однако принятие решений лежало на старших командирах, находившихся далеко в тылу, среди заснеженных равнин за пределами периметра. Инициатива, как некий ресурс ограниченного характера, распространялась исключительно на точку прорыва, то есть овраг. Связь с передовыми частями отсутствовала. В этом отношении тыловые командиры не слишком далеко ушли от полководцев средневековых армий, не умевших после определенной фазы сражения осуществлять прямую или опосредованную связь с основной массой войска. Нижние чины, которые были обучены так же скверно, что и солдаты средневековых армий, быстро превращались в дезорганизованную толпу.
На деле получилось так, что сторожевые посты немцев воспользовались преимуществами окружающих улиц. Они были рассечены на части отрядами проникших в город советских солдат. Однако русские при этом были вынуждены вступить повсеместно в перестрелки с малочисленными группами защитников города, которые за последнее время приобрели неплохой опыт уличных боев. Порой три-четыре человека могли серьезно затормозить продвижение противника в глубь города. Да и не все сторожевые посты оказались серьезно разбиты красноармейскими отрядами. Те из них, что были в относительно нормальном состоянии, сумели незаметно укрыться в разрушенных домах, выходивших окнами на улицу, по которой катилась волна русских солдат.
В сущности, они сделали важное и довольно сложное дело. От рук проникших в город и повсеместно орудовавших в нем русских погибло немало немцев.
Скоро большая часть домов была занята немцами, которые из окон и дверей открыли в упор огонь по атакующим вражеским солдатам, буквально рекой запрудившим улицу. Кроме того, в них летели гранаты, срываемые с поясных ремней и извлекаемые из карманов и подсумков. Вместе с ними вылетела наружу и пара мин Теллера, о которых было сказано выше. Они со звоном отскочили от танковой брони, не причинив вреда бронемашине. Следом за первыми двумя полетело еще несколько мин. Наконец экипаж не выдержал града ударов, без конца обрушивавшихся на неподвижный корпус бронемашины. Командир потерял сознание, и остальные члены экипажа покинули танк. У Фрайтага закончились гранаты. Он обрадовался возможности воспользоваться трофейным автоматом, который забрал у убитого красноармейца. Это было истинное удовольствие. Его винтовка стояла у стены возле окна, но он предпочел открыть огонь из советского автомата.
— Отлично! Отлично! — крикнул стоявший рядом с ним Босстиг.
Они испытывали настоящий экстаз от возможности убивать. Это была не радость, а именно экстаз, подобный вакууму, когда на долгие минуты и даже часы забываешь о собственной физической немощи. В такие мгновения они не чувствовали холода, он просто переставал для них существовать. Они поглаживали горячий металл стволов в поисках тепла, пытаясь не обжечься, но делая это все-таки недостаточно осторожно. Они испытают боль позднее. Фрайтаг опустошил диск автомата за считаные секунды. Он впервые взял в руки это оружие и решил оставить его себе. Его товарищи продолжали вести огонь из окна и время от времени бросали в противника гранаты. Экстаз, приносящий избавление от страданий, физических и моральных, просто не поддавался описанию, и возможность убивать без всякого разбора в этом богом забытом краю была сама по себе великой радостью. К чертям собачьим все! Получайте, гады! В такие моменты они полностью преображались, и их, наверное, путало это, потому что в глубине души они понимали, что это ненастоящее, но на какие-то мгновения забывали обо всем, испытывая полное безразличие к окружающему миру.
Фрайтаг торопливо посветил во все стороны фонариком и спустился вниз, на первый этаж, где принялся искать на полу среди мертвых тел русских солдат новый диск-магазин или другой автомат. Ничего такого найти не удалось. Он еще раз провел лучом фонарика по темному помещению, затем выключил его. Осознавал ли он, что чувствует себя гораздо лучше по ночам, даже в такую жуткую ночь, как эта? Разумеется, осознавал, хотя никогда не находил времени для того, чтобы как следует поразмыслить над этим. Он снова вернулся на второй этаж, где находились его товарищи, и схватил винтовку. Его лицо подергивалось от возбуждения, ноздри раздувались от частого дыхания, а губы растягивались в подобие улыбки. Позднее, составляя сводку для Верховного командования, генерал Шерер отметит, что эта ночь была худшей из всех предыдущих ночей осады. Даже огневой вал, обрушившийся на город 1 мая, и последующая атака советской пехоты не шли ни в какое сравнение с этим ночным наступлением. Задолго до конца ночи генерал получит донесения, доставленные вестовыми или полученные по уцелевшим телефонным линиям о настоящей бойне, разыгравшейся на Церковной улице — именно так она была названа при составлении оперативной топографической карты. Еще никогда раньше русские не внедрялись так глубоко в город такими мощными силами. Теперь периметр был практически повсеместно оголен. Любой новый штурм в районе оврага, или еще хуже, на участке Пауперса, будет иметь катастрофические последствия. Особенно если по-прежнему нет артиллерийской поддержки извне. Если они переживут эту ночь, то новый день все равно не принесет никакой радости — ничем не защищенный периметр, охраняемый жалкой горсткой солдат и все то же отсутствие артиллерийского прикрытия.
