Хозяйка ресторана вышла из-за прилавка и зашаркала в шлепанцах к их столику.

— Вам не понравилось мое суфле? — обиженно спросила она Жюльена. — Ваша дама едва притронулась к нему. Или она плохо себя чувствует?

Ее взгляд механически скользнул по животу Хайди: раз у молодой женщины отсутствует аппетит, или она выглядит так, что ее вот-вот вырвет, то легче всего предположить, что она беременна. Жюльен отделался от нее легкой шуткой и заказал два бренди.

После продолжительного молчания Хайди спросила:

— Откуда вы знаете?

— Про Никитина? Мир полнится слухами, — неопределенно ответил он. — В нашем кругу о нем знает практически каждый. В частности, его опознал Борис. Раньше он занимался аналогичными делами в других странах.

— Вы хотите сказать, — голос Хайди звучал вполне спокойно, — что Федя приложил руку к участи жены и ребенка Бориса?

— Бог ты мой, нет — не прямо. Федя не занимался помещиками. Система слишком разветвлена и отрежиссирована, чтобы допускать столь драматические совпадения. Разве вы не замечаете, дорогая моя, в сколь недраматичные времена мы с вами живем? Личные трагедии, над которыми в былые времена ревмя ревели наши дедушки и бабушки, канули в Лету. В трагедии должен присутствовать эстетический элемент. Разве есть хотя бы намек на эстетику в дизентерии, свирепствующей в трудовых лагерях, или на трагедию — в гудении сортировочной машины?

Хайди снова долго помалкивала. Подняв рюмку, она пролила несколько капель на стол и поставила рюмку на место, так и не пригубив бренди. Потом она посмотрела на часы и отчужденно проговорила:

— Кажется, мне пора. — Немного погодя она добавила, как во сне: — Но Борис безумен, так что вся эта история — выдумка. Откуда я знаю, что это правда?

Жюльен сочувственно улыбнулся.

— Дорогая моя, вы прекрасно знаете, что это правда. И всегда знали, что происходит что-то в этом роде. Гак что выпейте свой бренди и возьмите себя в руки.

После новой паузы, во время которой она рассеянно теребила рюмку, ее губы стали кривиться, и она выдавила:

— Именно поэтому Борис всегда брезгливо ко мне относился?…

— Он знал, что вы не имеете отношения к никитинским занятиям, но, конечно…

— И Варди? И гости мсье Анатоля? — В ее голосе зазвучали визгливые нотки. — Все знали, да? Они смотрели на меня, знали — и отворачивались. Девушка, от которой попахивает, и которой никто ничего не говорит. — Посетители за другими столами отвлеклись от еды и повернули головы на звук ее голоса. — От меня действительно пахнет? Скажите, пахнет?

— Слушайте, — отшатнулся Жюльен, — хватит с меня одного безумца за утро. Держите себя в руках.

— И папочка знал. Поэтому меня никуда не приглашали. Почему же мне никто ничего не говорил? Почему семейный доктор не просветил меня насчет дурного запаха и личной гигиены?

— Потому, — сказал Жюльен, не обращая внимания на ее истерический тон, — что мы живем хоть и в безумном, но неисправимо учтивом мире. Ваш отец скорее застрелится, чем станет встревать в ваши личные дела… Пойдемте, милая, вам полезно вдохнуть свежего воздуху.

— Подождите. Если Федя занимается такими делами, почему же его не задержит французская полиция?

Жюльен громко расхохотался.

— А на каких законных основаниях? Вы никогда не слыхали о дипломатическом иммунитете?

Хайди резко поднялась с места.

— Чепуха! — бросила она. Хозяйка устремила на нее встревоженный взгляд и жестами объяснила Жюльену, чтобы он поскорее выводил ее на улицу, отложив расчет на другой раз.

— Все это чепуха, — повторила Хайди, шагая так быстро, что прихрамывающий Жюльен едва поспевал за ней. — Либо вы наплели мне одного вранья, либо этим делом должна заняться полиция. — Она остановила такси и стремительно нырнула на сиденье, не предложив Борису присоединиться к ней. Он схватил ее за руку, стоя у распахнутой дверцы.

— Где-то пожар? Вы торопитесь в полицию? Не дурите!

— Вам понадобилось рассказывать мне все это, да? — резко отвечала она. — И вы надеялись, что я это проглочу, не поперхнувшись?

Она рывком захлопнула дверцу и велела шоферу побыстрее уезжать. Шофер успел сочувственно подмигнуть Жюльену и тронулся с места. Было вполне очевидно, что он не одобряет поведения Хайди, закатившей возлюбленному, тем более хромому, сцену на Новый Год.

Пока такси ехало по Елисейским полям, Хайди во второй раз за последние десять минут припудрила лицо и зажгла сигарету, которую немедленно выбросила в окошко. Ей необходимо было чем-то занять руки, найти какое-то занятие всему телу. Ей требовалось действовать — быстро, немедленно, чтобы не оставалось времени на размышление. Однако помимо воли в ее памяти возникла вчерашняя сцена в фединой квартире, и когда перед ее взором предстала его физиономия, подпертая новым галстуком, к горлу поднялась та же самая тошнота, которая накануне заставила ее скрыться в ванной. Она застонала от беспомощности, крепко зажмурив глаза; снова открыв их, она обнаружила, что шофер критически посматривает на нее в зеркальце. Его неодобрительная гримаса напомнила ей выражение лица хозяйки ресторана. Неужели о ней знают буквально все? Может, это и впрямь сродни телесному запаху? Она поспешно накапала себе за уши духов. Внезапно ей вспомнился Борис, замерший у занавески и пытающийся исчезнуть. Она вонзила ноготки себе в ладони и, выпрямившись, заставила себя высидеть в углу с достойным видом, пока машина не остановилась.

Когда она влетела в столовую, отец допивал кофе. Она так боялась, что не застанет его, что едва не бросилась ему на шею; только ощущение своей физической нечистоты заставило ее остановиться. На протяжении последних недель в их отношениях появилась некоторая напряженность. Как-то раз, заявившись домой после вечера, проведенного с Федей у него в квартире, она не смогла заставить себя заглянуть к нему в кабинет, чтобы пожелать доброй ночи; полковник тоже больше не спрашивал ее, где она была. Однако сейчас, стоя с ним рядом, она чувствовала громадное облегчение; она была благодарна ему за то, что, видя ее состояние, он сохранил невозмутимость. Одна только горничная-француженка глядела на нее с дерзким любопытством, совсем как шофер такси и хозяйка бистро. Она вспомнила, что шофер не поблагодарил ее за щедрые чаевые.

— Можно мне поговорить с тобой у тебя в кабинете? — спросила она как можно более твердым голосом. В столовой им пришлось бы считаться с присутствием горничной.

— Разумеется, — сказал полковник, взял кофейную чашечку и последовал за ней в кабинет. Пока она рассказывала ему свою историю, скорчившись в дальнем углу дивана, он отхлебывал кофе маленькими глоточками, избегая глядеть на нее.

— Вот и все, — закончила Хайди, зажигая трясущимися пальцами сигарету. — Вот и все. Как видишь, я оказалась верной последовательницей своей матери. Но это так, вместо финала. Я рассказываю тебе обо всем этом только для того, чтобы спросить, к кому мне обратиться в полиции. Если я просто забреду в ближайший полицейский участок, они решат, что я спятила.

Полковник несколько секунд молча помешивал свой кофе, потом отставил чашечку, стряхнул пепел с сигары и в первый раз посмотрел дочери прямо в лицо. Обычно в его голубые глазах не бывало заметно определенного выражения; Хайди запомнились все до единого моменты, когда в них загорался огонек. Она потупила взор, уставившись на кончики туфель.

— Зря ты так о матери, — выговорил полковник.

— Прости, — сказала Хайди. — Очень удобное оправдание, правда? — Она продолжала разглядывать туфельку, пристраивая ее то так, то эдак.

— Правда. Твоя личная жизнь меня не касается. Даже мое начальство высказало то же суждение, отказавшись принять мою отставку.

Хайди уставилась на него в таком потрясении и ужасе, что полковнику стоило немалых усилий сохранить твердость в голосе и взгляде.

— Тебе пришлось подать в отставку из-за меня? — выдавила она и тут же почувствовала себя легче, потому что ее глаза наполнились слезами.