Жак встречает сострадательный взгляд старика. Отрада...
Колонна продолжает двигаться вперед. Теперь она уже миновала середину городка. "Похоже на то, что мы сделаем привал воя там, за последними домами", - говорит бригадир, который только что наводил справки у жандармского лейтенанта. "Тем лучше, - отзывается Маржула, - мы будем первыми, когда пойдем дальше". Мостовая кончилась. Улица переходит в широкую, без тротуаров, дорогу, окаймленную низкими домами и садиками. "Стой! Пропустить повозки!" Полковые обозы продолжают двигаться вперед. "Вот что, - говорит бригадир, - пойдите поглядите, не идет ли, случаем, за нами кухня... Хочется есть... Я с Паоли останусь здесь - из-за Стеклянного..."
Носилки поставлены у обочины дороги, рядом с колодцем, к которому солдаты всех родов оружия подходят, чтобы наполнить свои манерки. Взбаламученная вода переливается за каменную закраину и струйками стекает по желобам... Жак не в силах оторвать взгляд от этих струек. Во рту у него ужасный вкус железа. Слюна - словно влажная вата... "Не хочешь ли попить, сынок?" Чудо! Белая чашка блестит в руках старухи крестьянки. Вокруг скопился народ. Солдаты, местные жители, старики с обветренной кожей, мальчишки, женщины. Чашка приближается к губам Жака. Он дрожит... Он благодарит взглядом - взглядом собаки. Молоко!.. Он пьет с болью, глоток за глотком. Уголком передника старуха то и дело вытирает ему подбородок.
Мимо проходит врач с тремя галунами. Он подходит ближе. "Раненый?" "Так точно, господин доктор. Не стоящий внимания... Шпион... Бош..." Старуха выпрямляется, словно подброшенная пружиной. Резким движением она выплескивает в пыль остатки молока. "Шпион... Бош..." Эти слова переходят из уст в уста. Кольцо вокруг Жака суживается, враждебное, угрожающее. Он один, связанный, беззащитный. Он отводит глаза. И вдруг вздрагивает от ожога... Щека! Кругом смеются. Над ним нагибается подмастерье в синей блузе. Мальчишка злобно смеется. Он еще держит в пальцах горящий окурок. "Оставь его в покое", - ворчит бригадир. "Так ведь это же шпион!" - возражает подросток. "Шпион! Поглядите-ка, шпион!.." Люди выходят из соседних домов, образуя полную ненависти группу, которую жандармы с трудом удерживают на расстоянии. "Что он сделал?" - "Где его забрали?" - "Почему не прикончили на месте?" Какой-то парнишка поднимает горсть камешков и швыряет в Жака. Другие делают то же. "Хватит! Оставьте нас в покое, черт побери!" - кричит бригадир сердито. И обращается к Паоли: "Давай перенесем его во двор. И закрой ворота".
Жак чувствует, что его подняли, несут. Он закрывает глаза. Ругательства, насмешки удаляются.
Тишина... Где он? Он решается взглянуть. Его положили в укромном месте, во дворе какой-то фермы под навесом сарая, где пахнет теплым сеном. Возле него старая коляска вздымает к небу два обрубка оглобель, на которых спят куры. Тень и тишина... Никого... Умереть тут...
Внезапно жандармы врываются во двор, и Жак сразу просыпается. Хлопая крыльями, куры с испуганным кудахтаньем рассыпаются в разные стороны.
Что происходит? Со всех сторон - громкие возгласы, конский топот, суматоха. Бригадир поспешно напяливает мундир, надевает амуницию. "Ну, берите Стеклянного... И побыстрее!.." Другой стороной двор выходит в переулок, по которому рысью проезжает вереница санитарных повозок. "Начальник, они увозят даже полевой госпиталь". - "Вижу сам. Где Mapжула? Живее, Паоли!.. А это что? Теперь и саперы?" Во двор въезжают два полугрузовика, за которыми шагает отряд солдат. Солдаты поспешно выгружают колья, мотки колючей проволоки. "Рогатки - в тот угол... Остальное - сюда... Живо!" Встревоженный бригадир спрашивает у сержанта, наблюдающего за работой: "Стало быть, дело уж совсем плохо?" - "Еще бы! А мы только что укрепили позицию... Кажется, они уже занимают Вогезы... спускаются к Бельфору... Поговаривают о том, чтобы капитулировать - во избежание оккупации..." - "Кроме шуток? Значит, нам конец?" - "Пока что советую вам поскорее сниматься с якоря... Жителям приказано удирать. Через час деревня должна быть очищена..." Бригадир поворачивается к жандармам: "Ну, как со Стеклянным? Чей черед? Маржула, сейчас не время копаться! Живо!" Гудение моторов заполняет двор. Порожние грузовики разворачиваются. Голос капитана покрывает шум: "Соберите все плуги, все бороны, какие найдете... даже сенокосилки... Скажите лейтенанту, чтобы он запретил населению увозить тележки. Они понадобятся нам, чтобы баррикадировать дороги". - "Ну что же ты, Маржула?" - кричит бригадир. "Я готов, начальник".
Четыре руки берутся за носилки. Жак стонет. Жандармы быстро выходят на дорогу, где колонна уже построилась и тронулась в путь. Ряды теперь сдвинуты так тесно, что нелегко проникнуть с носилками в эту толчею. "Жми! Нам надо во что бы то ни стало занять там место". - "Баста! - ворчит Паоли. - Не можем же мы, в самом деле, вечно таскать с собой эту падаль!"
Толчки... толчки... все мучения возобновились.
В деревне - полная растерянность. Во дворах, в домах - возгласы, крики, причитания. Крестьяне наспех запрягают лошадей в свои двуколки. Женщины беспорядочно суют туда узлы, чемоданы, люльки, корзины с провизией. Многие семьи убегают пешком, смешавшись с солдатами, толкая перед собой тачки, детские коляски, набитые самыми разнокалиберными предметами. По левой стороне дороги с адским грохотом катятся обозы с боеприпасами, тяжелые подводы, которые тянут могучие першероны. Из всех переулков стекаются телеги, запряженные ослами, лошадьми. Старухи и малые ребята сидят на них, примостившись на груде мебели, ящиков, матрасов. Крестьянские упряжки вклинились в вереницу полковых обозов, которые едут шагом и заполняют середину шоссе. Пехотинцы, отодвинутые вправо, шагают где придется - по обочине, по канаве. Солнце печет. Сгорбившись, сдвинув кепи на затылок, прикрыв шею платком, нагруженные, как вьючные животные (некоторые даже тащат на плечах вязанки хвороста), они идут тяжелым, но торопливым шагом, в полном молчании. Они отбились от своих полков. Они не знают, откуда и куда они идут. Им все равно: одну неделю длится война, а они уже перестали что-либо понимать! Они знают только, что "надо удирать", и идут вслед за другими... Усталость, страх, стыд и радость, вызванные бегством, придают всем лицам одно и то же ожесточенное выражение. Они не знают друг друга, не разговаривают друг с другом. Сталкиваясь, они обмениваются ругательствами или злобными насмешками.
Жак то открывает, то закрывает глаза, в зависимости от толчков. Боль в ногах, пожалуй, немного затихла во время этой короткой передышки в тени навеса, но воспаленный рот непрерывно, мучительно болит... Вокруг маячат какие-то фигуры, винтовки. Пыль, испарения этого человеческого стада душат его; зыбь этих беспорядочно колышущихся тел вызывает в его пустом желудке тошноту, как при морской болезни. Он не пытается размышлять. Он - вещь, покинутая всеми, даже им самим...
Движение вперед продолжается. Дорога суживается меж двух откосов. Каждую минуту - затор, остановка; и каждый раз носилки, поставленные на землю, резко ударяются о нее; и каждый раз Жак открывает глаза и стонет. "Баста! - ворчит маленький корсиканец. - Если так пойдем, начальник, пруссакам нетрудно будет нас..." - "Марш! - с раздражением кричит бригадир. - Разве не видите, что все уже двинулись?" Колонна опять трогается, проходит кое-как метров пятьдесят и опять застревает. Жандармы вынуждены остановиться на перекрестке просёлочной дороги, где стоит в ожидании пехотная рота, сгрудившись, с винтовками на ремне. Офицеры, собравшись на откосе вокруг капитана, совещаются и рассматривают карты. Бригадир обращается к фельдфебелю, который из любопытства подошел к носилкам: "А вы куда идете?" "Не знаю... Ротный ждет приказа". - "Видно, дело плохо?" - "Да, видно, что так... Говорят, на севере видели улан..." Один из офицеров выходит на край откоса. Он кричит: "На плечо! В колонну по четыре, за мной!" И, оставив загроможденную дорогу слева, уводит своих людей напрямик через луга, параллельно дороге. "Вот этот не дурак - верно, начальник? Уж он наверняка дойдет до привала раньше нас!" Бригадир жует ус и не отвечает.
