- Признаюсь, жизнь меня потрепала, и довольно основательно. Не всегда я располагала свободой. Еще два года назад ее у меня не было. А теперь есть. И я дорожу ею. - Она воображала, что говорит искренне. - Так дорожу, что ни за что на свете с ней на расстанусь! Вам это понятно?

- Да.

Они замолчали. Он наблюдал за ней. Она усмехнулась и, не глядя на него, стала помешивать кофе ложечкой.

- К тому же говорю вам прямо: мне не дано быть верной подругой, надежной любовницей. Люблю потакать всем своим прихотям. Самым разным. А для этого надо быть свободной. И я хочу остаться свободной. Вам это понятно?

И не спеша она начала прихлебывать мелкими глотками кофе, обжигая губы.

Антуан вдруг почувствовал отчаяние. Все рушилось. Но ведь она еще тут, рядом с ним, пока ничего не потеряно. Он никогда не отказывался от того, что задумал; к поражениям он не привык. Во всяком случае, теперь ему все ясно. А ясность он предпочитал самообману. Когда ты хорошо осведомлен, можно действовать. Ни на миг ему не приходило в голову, что она может ускользнуть от него, может отвергнуть замысел их союза. Таков уж он был: всегда убежден, что непременно достигнет цели.

А теперь нужно было лишь одно: лучше понять ее, развеять тайну, которая все еще ее окружала.

- Значит, два года назад вы свободны не были? - произнес он негромко, явно вопросительным тоном. - А сейчас вы и в самом деле свободны - навсегда?

Рашель взглянула на него так, будто перед ней был ребенок. И в глазах у нее мелькнула насмешка. Словно она говорила: "Пожалуй, я вам отвечу, но лишь потому, что так хочу".

- Человек, с которым я жила, обосновался в Египетском Судане, объяснила она, - и во Франции он никогда не появится. - Раздался ее негромкий короткий смех, она опустила глаза. - Пойдемте, - отрезала она, вставая.

Когда они вышли из ресторана, она повернула к Алжирской улице. Антуан шел рядом, не говоря ни слова, раздумывая, как ему поступить; он уже не в силах был расстаться с ней.

Они подошли к подъезду, и тут Рашель вдруг помогла ему:

- А вы не подниметесь проведать Дедетту? - спросила она. И с невозмутимым видом добавила: - Пожалуй, я зря вам это предложила, вероятно, вы заняты?

И в самом деле Антуан обещал вернуться в Пасси посмотреть своего маленького пациента. И еще надо было перечесть гранки доклада - утром их передал ему Патрон в больнице с просьбой проверить ссылки. А главное, он намеревался пообедать в Мезон-Лаффите - там его ждали, и он твердо решил не слишком опаздывать, чтобы хоть немного поговорить с Жаком. Но все это потеряло для него всякий смысл, как только оказалось, что можно побыть с ней.

- Я свободен весь день, - заявил он, пропуская Рашель вперед.

И только мимоходом посетовал о том, что сорвалась работа, что он резко изменил привычный образ жизни. Ну что ж, тем хуже. (Он чуть не подумал: "Тем лучше".)

У дверей своей квартиры она вставила ключ в замочную скважину и обернулась. Лицо ее горело страстью, страстью бесхитростной и непритворной, страстью свободной, ликующей, непреодолимой.

Как только Жак бегом вернулся из бара Пакмель и дома от консьержа узнал, что г-на Антуана вызвали - произошел несчастный случай, - его суеверный ужас мигом рассеялся, но остался тяжкий осадок от того, что он мог подумать, будто желание иметь черный траурный костюм уже само по себе могло накликать смерть брата... А исчезновение пузырька с йодом, который сейчас был ему так нужен, чтобы смазать фурункул, доконало его; он разделся, испытывая знакомое смутное озлобление, которое так тяготило его, потому что он всегда его стыдился. Жак долго не мог заснуть. Успех не принес ему никакой радости.

На следующее утро Антуан встретился с Жаком в воротах в ту самую минуту, когда тот уже решил отправиться в Мезон-Лаффит, так и не повидавшись с братом. Антуан наскоро рассказал Жаку обо всем, что произошло накануне вечером, но ни словом не обмолвился о Рашели. Глаза его сверкали, а выражение осунувшегося лица было победоносное, и Жак приписал это трудностям, преодоленным во время операции.

Когда Жак вышел из вокзала в Мезон-Лаффите, вовсю трезвонили колокола. Торопиться было некуда. И г-н Тибо, а тем более мадемуазель де Вез с Жизель никогда не пропускали торжественные мессы; значит, времени у Жака было достаточно, можно было погулять, а потом уже пойти на дачу. Тенистая прохлада парка манила к себе. Аллеи были пустынны. Он сел на скамейку. Стояла тишина, слышалось только, как ползают букашки в траве да с дерева над его головою стремительно взлетают друг за дружкой воробьи. Он сидел неподвижно, улыбался, ни о чем не думая, просто радовался, что пришел сюда.

Во времена Реставрации Лаффит купил старинное имение Мезон, примыкавшее к лесу Сен-Жермен-ан-лей, распродал по участкам все пятьсот гектаров парка, а себе оставил только замок. Однако финансовый воротила принял все меры к тому, чтобы дробление на участки не испортило великолепный вид, открывавшийся из окон его резиденции, и чтобы деревья вырубали только в случае крайней необходимости. Благодаря этому Мезон сохранил свой облик огромного помещичьего парка; уцелели аллеи, обсаженные двухвековыми липами, и теперь они отлично служили поселку из небольших дач, не разделенных каменными оградами и почти неприметных среди моря зелени.

Вилла г-на Тибо стояла к северо-востоку от замка, на лужайке, обнесенной легким белым заборчиком и затененной большими деревьями; посредине, между кустов самшита, посаженных ровными рядами, виднелся круглый бассейн.

Жак не спеша шагал по этой лужайке. И еще издали, только завидев дом, приметил у входной двери фигуру в белом платье: это его поджидала Жизель. Она стояла лицом к аллее, ведущей к вокзалу, и проглядела его. И вдруг в каком-то радостном порыве он бросился бежать. Жизель заметила его, замахала руками и, сложив ладони рупором, крикнула:

- Принят?

Хоть ей было уже шестнадцать лет, она не смела выйти из сада, не испросив позволения у Мадемуазель.

Он не отвечал - хотелось подразнить ее. Но она по выражению его глаз догадалась, что все хорошо, запрыгала на месте, как маленькая. И кинулась ему на шею.

- Да будет тебе, сорванец! - сказал он по привычке.

Она хохотала, высвободилась из его объятий и снова обняла его, вся дрожа от волнения. Он видел ее счастливую улыбку, глаза, блестящие от слез: он был растроган, благодарен и прижал девушку к груди.

Она засмеялась и тихонько сказала:

- Я придумала какую-то ерунду, чтобы уговорить тетю пойти со мной к ранней обедне; думала, что ты приедешь в десять. А твой папаша еще не вернулся. Ну идем же. - И она потянула его к дому.

В прихожей показалась крошка Мадемуазель, чуть сгорбившаяся за последнее время; она шла торопливым шагом и от волнения трясла головой. Остановилась на самом краю крыльца и, как только Жак оказался на одном уровне с ней, протянула свои кукольные ручки, спеша обнять его, и чуть не потеряла равновесия.

- Принят? Ты принят? - твердила она, цедя слова сквозь зубы так, будто все время что-то жевала.

- Ой, поосторожней, - воскликнул он весело, - на шее у меня вскочил чирей.

- Повернись-ка. Господи боже! - И, как видно, решив, что в лечении болячки она больше разберется, чем в экзаменах при поступлении в Эколь Нормаль, старушка тут же перестала расспрашивать Жака о его успехах и сделала ему горячую припарку и рассасывающий компресс.

Перевязку Мадемуазель делала в своей комнате, и когда уже все было закончено, раздался звонок у калитки: явился г-н Тибо.

- Жако принят! - крикнула Жизель, высунувшись из окна, пока Жак спускался навстречу отцу.

- А, ты тут? Какое по счету место? - спросил г-н Тибо с нескрываемым удовлетворением, и его бесцветное лицо даже на миг порозовело.