- Простите. Сегодня вы уж оставьте меня, господин Даниэль. А завтра я вам все объясню.

- Хорошо, до завтра, - сказал он, поклонившись. - Но где мы встретимся?

- Да, правда, где... - повторила она как-то простодушно.

- У госпожи Жюжю, если хотите? Да, да, у госпожи Жюжю. До встречи завтра в три.

- Завтра в три.

Он протянул руку, она подала ему свою ручку, затянутую в перчатку. И он коснулся губами ее пальцев.

Машина тронулась с места.

И тут Даниэлем овладела ярость. Но он сейчас же взял себя в руки, когда увидел, что молодая женщина высунулась из машины, увидел ее плечи, обтянутые светлым платьем, понял, что она просит шофера остановиться.

Даниэль одним прыжком оказался у дверцы таксомотора. Ринетта уже открыла ее. Он заметил, что она подвинулась, освобождая ему место; в темноте глаза ее были широко раскрыты. Он понял и бросился на сиденье рядом с ней. Когда он обнял ее, она впилась губами в его губы, и он ясно почувствовал, что она уступает не из душевной слабости или от страха, она вся без остатка отдавалась ему. Она рыдала - словно от отчаяния - и невнятно шептала:

- Я бы хотела... я хотела бы...

И Даниэль был потрясен, услышав:

- Я бы хотела... иметь ребенка... от тебя!

- Ну как, адрес прежний? - осведомился шофер.

Покинув Жака и его друзей, Антуан отправился в Пасем, чтобы "посмотреть воспаление легких"; оттуда он поехал на Университетскую улицу в отцовский дом, где вот уже пять лет вместе с братом занимал нижний этаж. Он сидел в машине, везущей его домой, с папиросой в зубах и размышлял о том, что маленький больной явно поправляется, что его день - день врача - кончился и настроение у него превосходное.

"Надо признаться, вчера вечером гордиться мне было нечем. Вообще, когда выделение мокроты внезапно прекращается... Pulsus bonus, urina bona, sed aeger moritur...[40] Лишь бы не пропустить эндокардита. А мать еще женщина красивая... И Париж сегодня вечером тоже очень красив..."

Он взглянул на бегущие мимо зеленые купы Трокадеро52 и обернулся, следя глазами за парочкой, удалявшейся в глухую аллею парка. Эйфелева башня, статуи на мосту, Сена - все кругом розовело. "В сердце моем... та-та-та-та..." - напевал он. Шум мотора ему вторил. "В сердце моем... спит!" - вспомнил он вдруг. "Да, да, верно, "В сердце моем спит... та-та-та-та-та". Досадно, никак не вспомню слова дальше. Ну что же, право, может спать в моем сердце?.. "Ленивая свинья"?" - подумал он и улыбнулся. Вспомнилось, что предстоит веселая пирушка в баре Пакмель. А может быть, и любовное приключение... Он почувствовал, как хорошо жить; казалось, он был взбудоражен какими-то тайными желаниями. Отшвырнул папиросу, искуренную до мундштука, скрестил ноги и глубоко вздохнул, - воздух от быстрой езды, казалось, стал прохладнее. "Только бы Белен не забыл поставить малышу банки. Спасем мальчугана и без хирургического вмешательства. Хотелось бы мне видеть - как вытянется лицо у Луазиля. Уж эти хирурги! Сейчас они в моде, а что толку? Жонглеры! Недаром старый мудрый Блек говорил: "Если бы у меня было трое сыновей, я бы сказал самому неспособному - будь акушером, самому мускулистому - берись за скальпель, а самому умному из троих - будь лекарем, заботливо выхаживай больных и учись все лучше и лучше распознавать их болезнь". И снова он почувствовал ликование, ликование, идущее из сокровенных глубин его существа.

- Все-таки правильный я выбрал путь, - произнес он вполголоса.

Когда он добрался до своей квартиры, дверь, открытая в комнату Жака, напомнила ему, что брат принят. Пять лет неусыпных наблюдений и забот, и наконец успех. "Ясно помню тот вечер, когда встретил Фаври на улице Эколь, тогда у меня впервые мелькнула мысль, что Жаку нужно поступить в Эколь Нормаль. В тот день сквер Монж засыпало снегом. Было попрохладнее, чем сегодня", - вздохнул он. Он уже предвкушал, как приятно будет принять холодный душ, и нетерпеливо, словно ребенок, стянул с себя одежду, разбросав все куда попало.

Вышел он после душа помолодевшим. Он думал о Пакмель и посвистывал от удовольствия. То, что на его языке называлось женщинами, занимало в его жизни лишь второстепенное место, а для нежных чувств места вообще не было. Он довольствовался мимолетными встречами и даже похвалялся этим, - ведь так было практичнее. Впрочем, не считая иных вечеров, он довольно легко воздерживался от всего этого - не потому, что держал себя в руках, не потому, что обладал холодным темпераментом, а потому, что "все это" составляло часть иного образа жизни, отличного от того, который он раз и навсегда решил вести. Он считал, что все эти якобы необоримые влечения всего лишь проявления слабой воли, он же был человеком "волевым".

"Дзинь!" - кто-то позвонил. Взгляд на часы: в крайнем случае еще есть время осмотреть больного, перед тем как он присоединится к компании, собравшейся у Пакмель.

- Кто там? - крикнул он через запертую дверь.

- Это я, господин Антуан.

Он узнал голос г-на Шаля и впустил его. Пока г-н Тибо жил в Мезон-Лаффите, его секретарь по-прежнему работал на Университетской улице.

- А, да это вы? - будто в забытьи произнес г-н Шаль. Ему неловко было смотреть на Антуана, стоявшего перед ним в кальсонах, и он отвернулся, недоуменно пробормотав: - В чем дело? - и тут же добавил: - Ах да, вы одеваетесь! - и поднял палец, словно разгадал загадку. - Я вас не побеспокоил?

- Я ухожу через двадцать пять минут, - поспешил предупредить его Антуан.

- Настолько я вас не задержу. Посмотрите-ка, доктор. - Он положил шляпу, снял очки и вытаращил глаза. - Ничего не видите?

- Где?

- У меня в глазу.

- В каком?

- Да вот в этом.

- Не двигайтесь. Ровно ничего не вижу. Может быть, просквозило?

- Да, наверное! Благодарю. Это пустяки, просквозило глаз, и все... Оба окна были открыты. - Он кашлянул и надел очки. - Благодарю, вы меня успокоили. Просквозило глаз, и все. Ведь это частенько случается - пустяки. - Он хохотнул и добавил: - Видите, я немного отнял у вас времени.

Но он и не думал надевать шляпу и даже присел на краешек стула и, вытащив носовой платок, вытер лоб.

- Жарища, - заметил Антуан.

- Да, уж это точно, - ответил г-н Шаль, хитро сощурившись. - Что и говорить, грозовая погода. Жалко тех, кому приходится ходить туда да сюда, хлопотать о всяких делах.

Антуан, шнуровавший ботинок, поднял голову.

- О каких же это делах?

- И все по такой жаре! - продолжал г-н Шаль. - Прямо задохнуться можно во всех этих канцеляриях да комиссариатах. А ответ все откладывают и откладывают на завтра, - заключил он, с незлобивым видом покачивая головой.

Антуан пристально смотрел на него.

- Кстати, - продолжал г-н Шаль, - я уже давно хотел спросить вас, не знаете ли вы приюта для людей пожилого возраста?

- Пожилого возраста?

- Ну да. Для престарелых. А не для неизлечимых больных. Вроде богадельни в Пуан-дю-Жур. Такого воздуха, как там, нигде не найти. И вот еще о чем хотел я вас спросить, господин Антуан, раз уж мы с вами разговорились. Не случалось ли вам находить монету в сто су - забытую монету?

- Забытую?.. Где, в кармане?

- Да нет... В саду. Можно сказать, на улице.

Антуан стоял с брюками в руках, смотрел на г-на Шаля и думал: "Очутишься в обществе такого болвана и сам просто в идиота превращаешься". Он сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться, и серьезно сказал:

- Мне не совсем ясен ваш вопрос.

- Значит, так... например, люди иногда теряют какую-нибудь вещь, а другие ведь могут эту вещь найти... Верно?

- Разумеется.

- Ну вот, скажем, если бы ненароком вы ее нашли, как бы вы поступили с находкой?