Рядом с ним, таким не от мира сего благим, святым, просветленным, сам я невольно начинал себя чувствовать холодным, циничным, расчетливым. Мне недоставало его широты, любвиобилия, бескорыстия.

* ЕСЛИ КТО-ТО СВЯТ, ОСТАЛЬНЫЕ, ОКРУЖАЮЩИЕ ЕГО, ПОНЕВОЛЕ ВЫНУЖДЕНЫ СТАНОВИТЬСЯ ГРЕХОВНЫМИ И СУЕТНЫМИ, ЧТОБЫ ОГРАДИТЬ КУМИРА ОТ СКВЕРНЫ ОКРУЖАЮЩЕЙ ЖИЗНИ И СОХРАНИТЬ ЕГО ОБЛИК НЕЗАПЯТНАННЫМ.

— Ты пытаешься представить жизнь умозрительно, — корил меня Маркофьев. — Пытаешься предугадать все варианты и случайности… А это невозможно… Немыслимо предвидеть все. Поэтому ты и ошибаешься так часто. Тебе кажется: предусмотрено все… Ан, нет! Это и есть твое главное заблуждение… А ты просто живи… Делай то, что хочется… Тогда по крайней мере хоть останется привкус счастья и удовольствия на губах… И за ошибки не будешь себя казнить — потому что хоть что-то ты получил взамен. Получил не так мало — это самое счастье делать то, что хочешь, что взбрело в голову. И за это заплатил ошибкой. Эквивалентный обмен! А так — и промучил себя расчетами зря и все равно ошибся…

— В чем ты меня подозреваешь? — спрашивал он. — Что я создал футбольную команду, чтобы добиться каких-то поблажек в учебе и работе? Что я бабничал с дальним прицелом — женщины де помогут? Что в гольф-клубах и казино я заводил деловые связи? Но это же глупость, поверь! Я просто жил! Получал удовольствие от всего, чему отдавался: будь то женщины, застолье или работа. Работа, когда она не в тягость, тоже приносит удовольствие. И я никогда ничего не рассчитывал. Сам подумай: что можно в этой жизни предугадать? Ты пытался. И сильно ли преуспел? А пока ты вычислял каждый шаг, я жил. Нравилось гонять мяч по зеленой поляне — и я гонял! Нравилось тратить деньги — и я швырялся ими. Нравились женщины, и я был им небезразличен, — и я не пропускал ни одной. Я достиг полной, абсолютной свободы, о чем можно только мечтать…

Конечно, я вел себя неправильно. Моя боязнь обидеть доходила до абсурда. В соседней лаборатории работали две девушки. Одна мне нравилась. Но если бы я пригласил ее в кино, то другая ведь поняла бы, что ее достоинства и внешность оставляют желать лучшего.

Не мог же я ее огорчить, обидеть…

* ЕСЛИ НЕ СОВЕРШИШЬ РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШАГ САМ, ЭТО СДЕЛАЮТ ЗА ТЕБЯ ДРУГИЕ.

Была еще женщина, которая, мне кажется, всерьез мной увлеклась. Даже пару раз отвозила меня на своей машине после работы домой. С ней я тоже все испортил. Стал ей рассказывать историю своей жизни, перечислять, сколько всего испытал, перенес. Объяснял, что такие испытания даром не проходят, старят душу и тело.

Кому нужны подобные жалобы? Она отнеслась ко мне гуманно. Стала ободрять и — в доказательство того, что человек в любом возрасте может сохранить молодость духа, привела пример своего отца: пожилой мужчина, а держится молодцом.

В чем моя ошибка? Я даже точно знаю, где, в какой точке направил беседу не по тому руслу. Не по выигрышному для себя, а по проигрышному. Надо было перевести стрелку на ее папу, расспросить о нем: и ей было бы приятно, и мне поучительно. Но я опять начал, вернее, продолжил печальное повествование о себе. И — таки уморил ее своим занудством. КОМУ ИНТЕРЕСНЫ ПОДРОБНОСТИ ЧУЖОЙ ЖИЗНИ?

Чего она ждет от вас?

Рассказов о том, что у вас болит голова?

Выяснения, где она была предыдущей ночью?

Как по-вашему, зачем она пришла: чтобы слушать рассказы и устраивать выяснения — или за чем-то другим?

По-вашему, что ей будет приятнее: сидеть и слушать о вашей головной боли или если вы схватите ее покрепче и поволочете на диван, на кровать, повалите на пол или на ковер, опрокинете на стол? Как по-вашему, что из вышеперечисленного предпочтительнее?

ДЕЙСТВОВАТЬ НАДО, А НЕ РАССУЖДАТЬ. Это очевидно.

И с еще одной женщиной все складывалось более чем благополучно. Я даже иногда оставался у нее ночевать. Но утром поднимался и ехал — проводить научные изыскания или обобщать уже полученные результаты.

— Полежи немного, отдохни, — говорила мне женщина. — Сегодня же выходной.

Но у меня не было ни суббот, ни воскресений.

И вот однажды наступил день, когда мне самому не захотелось вставать, уходить, а захотелось понежиться в постели. То и дело звонил телефон, моя подруга вскакивала, набрасывала на плечи халат, брала трубку.

— Полежи, сегодня же выходной, — говорил я. Она не слушала. И то беседовала с какой-то родственницей, то с каким-то знакомым.

Мы позавтракали. Это был поздний, чудесный завтрак. И после завтрака я снова пытался увлечь мою любимую в спальню, но она холодно сказала: ей нужно в магазин.

— Мы пойдем вместе, — прошептал я.

Она объявила, что пойдет в магазин с соседкой, а я должен отправиться в институт и поработать. В словах ее мне почудилась излишняя холодность. Но я пошел в институт и написал целую главу для методического пособия. С трудом дождавшись вечера, я позвонил моей распрекрасной и крикнул в трубку:

— Это ты? Я уже еду!

— Нет, это не я. То есть не она, — сухо ответил женский голос. — Это ее соседка. Она уехала к тете. На дачу. Ей непременно надо было увидеться с тетей. Она сама вам позвонит, когда сможет.

Она не позвонила. Никогда.

Спрашивается: что еще я мог и должен был получить в ответ — на свое поведение? Именно такое отношение я и заслужил!

— Да ты просто чудовище, — говорил мне Маркофьев. — Настоящее, форменное чудовище. Себе ты, наверное, кажешься верхом совершенства. Но на самом деле — всем приносишь только несчастья. Жизнь, мой милый, требует иных качеств, чем те, которыми ты кичишься. Твои-то качества как раз никчемны. Не нужны никому. Но меняться ты не желаешь. Продолжаешь торговать негодным товаром. Навязываешь его всем буквально силой. Это же настоящий классический обман. Очнись! Остановись! Осознай ошибки! Я желаю тебе добра, и всегда желал. Поэтому так откровенен с тобой. А мог бы молчать. Ничего не говорить. Но тогда ты пойдешь ко дну. Только я удерживаю тебя на поверхности.

И еще он сказал:

— Ты видишь себя своими глазами. А это необъективный взгляд. Поверь, даже я отношусь к себе критичнее. Считаешь себя идеалом. Безгрешным и незамаранным. Но ведь это не так. Задумайся. Чего стоит хотя бы твое общение со мною. Ведь ты не отринул меня, не ушел с гордо поднятой головой. Но побоялся сделать шаг — и в том направлении, куда следую я. А ты не бойся!

И он в качестве спасительной меры советовал мне жениться на его сестре. Той самой, которой в детстве подсыпал снотворное в торты, чтобы она, уснув, не видела, как ее брат развлекается с девчонками, забросив учебники.

— Женись на моей сеструхе, — убеждал меня Мар-кофьев. — Да, после тех снотворных она дурковата. Но тебе такая и нужна. Женись! Я для тебя создам все условия. Даже обидно, что делаю все для постороннего. А так бы и моя сеструха попользовалась. И для тебя неплохо будет. Если ты на ней женишься, значит, можно надеяться, что я ради нее и дальше буду тебе помогать.

В итоге на его сестре женился Моржуев. Я же в этот момент увлекся юным существом, дочкой сотрудника нашего института. Иногда она приходила к папе. Однажды ее увидел Маркофьев. И замер, широко разинув рот и ворочая нижней челюстью, — что должно было показать, какое нокаутирующее впечатление на него произвела красота гостьи. Не спуская с нее глаз, Маркофьев объявил ее папаше:

— Моя страшная ошибка, что я редко заходил к вам в лабораторию. Теперь будем видеться чаще. Я, конечно, на вашей дочери женюсь. Работник вы отличный. Посмотрим, какой вы тесть.