— Без нее мне ничего не нужно! — выпалил я.

— Ладно, — вздохнул он. — Поезжай за коробкой. А я займусь улаживанием твоего семейного конфликта.

Что бы я без него делал!

Позже я узнал: Маркофьев срочно вызвонил Моржуева и строго-настрого наказал ему рвать когти и все нити, связывавшие его с Вероникой.

И Моржуев ей, моей Веронике, объявил, что между ними все кончено. И ничего и быть не могло. (Она потом долго восхищалась его редкостной порядочностью и истинно мужским поведением.)

Я же, прямо с Центрального телеграфа, устремился к гостинице "Украина", откуда было рукой подать до Белого дома. Из телефона автомата позвонил по номеру, указанному в бумажке и произнес пароль. Бодрый мужской голос (я узнал его, он принадлежал владельцу "Ауди") спросил, есть ли у меня тара?

— Какая? — не понял я.

— Под бабки? Вы же хотите четыре миллиона? Налом?

Я замялся.

— Хорошо, вынесем в ксероксной коробке, — пообещал мне собеседник.

Он вышел с коробкой, даже не перевязанной бечевкой. В ней топорщились пачки долларовых банкнот. Как было тащить такую тяжесть? И такой груз — у всех на виду? Я сказал, что должен съездить хотя бы за чемоданом или купить три-четыре портфеля… Но, когда вернулся и снова позвонил, никто к телефону не подошел.

Злой и раздосадованный, я отправился на телеграф. Меня долго не соединяли, потому что никто в маркофьевском поместье трубку не снимал, а потом запыхавшийся слуга сообщил, что саиб в зверинце и занят кормлением бегемотов. Мое сердце екало вместе с каждым тиканьем часов — что скажет мне Маркофьев о Веронике?

Наконец, он откликнулся:

— Такая радость! Родился бегемотик. Хочешь, назову в твою честь? — И мгновенно перешел к делу: — Видел Мишу? Его помощников? Получил бабки? Теперь срочно надо их отвезти… Миша тебе сказал — кому?. Там тебе дадут бумажку с разрешением на вывоз нефти-сырца. Бумажку переправишь в Охотный ряд. В обмен на документы касательно Корсики…

— Я не взял денег. Что насчет Вероники? — удалось вставить мне.

На другом конце провода возникла пауза, которая длилась минуту. Сердце пульсировало в висках, грозя взорваться в голове снарядом класса "земля-воздух-земля".

— Как не взял? — спросил Маркофьев.

— Не получилось. — Я побоялся, он повесит трубку и крикнул. — Я знаю, как нужны тебе деньги! Позарез! Люди сидят без пенсий и зарплат… Ты намерен их спасти… Но скажи хоть слово о Веронике!

Он ответил подчеркнуто холодно:

— Можешь ей позвонить… Она ждет твоего появления. Только сначала пересеки улицу и возьми в магазине "Подарки" в секции "мягкие игрушки" жемчужное ожерелье. Для нее. Оно уже упаковано и оплачено. Должна же бедняка испытать хоть какую-то радость от твоего возвращения.

Ах, как он заботился обо мне! Можно было тронуться умом! Если бы я также заботился о нем! Увы, я не выполнил ответственного поручения. Озабоченный собственными переживаниями, забыл о важном для Маркофьева.

Он опять молчал и думал. А потом произнес:

— Высылаю на помощь Овцехуева.… Одному тебе не справиться. Поезжайте за коробкой снова… Вдвоем.

Вечером от родителей я позвонил Веронике. Голос ее — после неприятно поразившей меня жесткой ночной, да и странно веселой утренней встречи — заметно потеплел.

— Ты где? — спросила она. — Приезжай.

Я сломя голову, помчался. Купив букет роз, через десять минут прибыл к ней.

— Ах, что ты наделал своим отъездом! — повторяла Вероника, перебирая жемчужины подаренного ожерелья. — Во мне пробудились худшие качества…

— Почему? — недоумевал я. (Хотя подспудно задавался вопросом: откуда могут взяться и разом вспыхнуть отрицательные черты, если их раньше не было?)

— Я решила, что ты уехал насовсем… Бросил меня…

Я чувствовал себя негодяем, последним мерзавцем.

— Кстати, что ты делал в Белом доме? — спросила она.

Я отвечал честно. О коробке с четырьмя миллионами налом…

Вероника села мне на колени, а на колени к ней вспрыгнула кошечка…

В этот момент и задребезжал телефон. Я, думая, что это Маркофьев, сорвал трубку.

(Вспоминаем заповеди предыдущих глав: НЕ СНИМАТЬ ТРУБКУ НИ ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ!)

Но это оказался Всегда Звонящий Не Вовремя Персонаж. Ханурик и зануда.

— Как я рад, что застал вас, — заверещал он. — Много раз звонил, но не заставал. Вы отсутствовали?

Я слушал, сцепив зубы. Вероника вопросительно поглядывала на меня.

— С моей женой совсем плохо, — стал рассказывать он. — Она уже не встает…

Зато Вероника поднялась с моих колен и сбросила кошечку на пол. Я делал им обеим отчаянные знаки, чтоб вернулись, но они не послушались. Упырь же нагнетал подробности, усугублял трагизм. Я пытался (и мне это удалось) пробудить в своей душе сочувствие. "В конце концов, есть на свете люди, которым очень плохо", — думал я. Он болтал и болтал, блеял и блеял… Когда через полтора часа я повесил трубку, то сам был выжат, измотан, опустошен.

Вероника плакала.

— Успокойся, — просил я. — Что с тобой?

— Мне надоели твои темные дела… Твоя занятость, — всхлипывала она. — Ты нашей кошечке ничего не привез… Ты не думал о нас…

Разубеждать было бессмысленно.

Авторское отступление. А она чего хотела? ЗАРАБАТЫВАНИЕ ДЕНЕГ И СОЧУВСТВИЕ ДРУГИМ ПОГЛОЩАЕТ ВСЕГО ЧЕЛОВЕКА, ЦЕЛИКОМ!

Второй заход в Белый дом оказался еще более неудачным. Мы с прибывшим с Корсики и приданным мне в помощники Овцехуевым явились к условленному месту, нам вынесли чемодан, претяжелый и не закрывающийся. К тому же у него отсутствовала ручка. Я открыл его и обалдел: он под завязку был набит помимо пачек банкнот, еще и золотом — браслетами, ожерельями, кулонами и монетами… Доставивший этот сверхценный груз владелец "Ауди" (и помощник Миши) тут же исчез, а на нас налетела группа людей в штатском и конфисковала наличку и золото, предъявив некий заляпанный сургучом ордер.

Меня и Овцехуева не тронули, а лишь сфотографировали в профиль и анфас.

Велико было мое изумление, когда вечером Вероника сказала:

— Неужели ты думаешь, вас бы отпустили, если б не мой папа? И его вмешательство? Я устала заботиться о тебе! У тебя есть голова на плечах?

Я задумался.

В программе новостей тем временем показывали набитую под завязку деньгами и ювелиркой комнату без окон и дверей, в которой стояли и уже знакомая мне ксероксная коробка и обезрученный чемодан. Ощущение было, что из двух этих емкостей — богатства ссыпали в одну, да еще прибавили столько же.

Диктор сообщал, что разгул хищений, преступности и коррупции вот-вот будет пресечен. Затем на экране возникло красное и то ли опухшее, то ли виноватое лицо Моржуева. Крупным планом показали его запястья, на которых защелкнулись наручники.

Вероника разрыдалась.

Я не мог ничего понять. Выходит, меня она и ее папа выручили, а Моржуева — нет? Это было больше, чем великодушие. Это была любовь.

Я бросился на Центральный телеграф звонить на Капри. Маркофьев подошел не сразу.

— Что же, — сказал он. — Моржуев, предавший нашу мужскую дружбу, и должен был пострадать. Понести суровую кару. — Голос Маркофьева звучал уверенно и ровно. — Но и Миша поплатится за это… Ты недаром называл его Виновником Наших Бед…

На следующий день по всем каналам объявляли о побеге Моржуева из-под стражи и показывали фото Миши, комментаторы на разные голоса вещали: нити антиправительственного заговора с целью подрыва экономики и широкомасштабной перекачки государственных средств за рубеж ведут к недавно избранному депутату-тихоне.

У меня голова шла кругом.

— Ну, как тебе московская жизнь? — посмеиваясь, спрашивал во время телефонных переговоров Маркофьев. — Еще не окончательно сбрендил? А ведь я тебя предупреждал… Сиди в раю, купайся и наслаждайся… Нет, ты сам полез в пекло…