Если учитывать, что в нашем активе теперь были свой телеканал, свои газеты и журналы, даже свое статистическое бюро — способные подкрепить любую позицию и выдать нужные рейтинги да и вообще любые устраивающие нас данные по всем требуемым параметрам — президентские амбиции и претензии Маркофьева на завоевания Кремля не казались столь уж несбыточными.

— Ленин мечтал захватить банк, телеграф, телефон и что там еще? — перечислял он. — А мы уже имеем и свой банк, и свой мясокомбинат, и турфирму, и издательство, и мобильники, и все прочие средства связи и массовой информации!

Он говорил:

— От президентства одни сплошные выгоды.

И подкреплял свою позицию:

— Речь не идет о полной свободе, которая невозможна в принципе. Речь пока о свободе распоряжаться своим временем.

Он развивал мысль:

— Главный вопрос: ты сам определяешь и выбираешь свое место службы или тебе его указывают?

Он считал:

— Есть прелесть в том, чтобы сделаться первым лицом. Обедаешь, когда хочешь. Сам назначаешь время своего насыщения. Захотел сдвинуть трапезу на час — пожалуйста. Захотел на полчаса — нет проблем. Захотел раньше — тоже нет вопросов. Все готово. Накрыто. И компанию для застолья подбираешь по своему усмотрению. Захотел — позвал премьер-министра. Захотел — просто министра. Или обоих вместе. Или только министра путей сообщения. Захотел выпить — кто тебе сделает замечание? Захотел подремать после приема еды — будьте любезны. Диванчик уже расстелен. И никто тебе слова не скажет. Никто тебе не указ. Даже встречу с главой другого государства можно отменить. Кто что вякнет? Кто покритикует? У тебя всегда есть солидное объяснение: "исходя из соображений государственной важности и целесообразности".

Контрольный вопрос читателям. Чем ваша жизнь отличается от жизни главы государства?

Он говорил:

— Я не буду блокироваться ни с какими партиями и группировками, союзами и объединениями, я буду сам по себе. Но я обопрусь на массы…

И еще он говорил:

— Надоело якшаться с кем ни попадя. То с немчурой, то с англичашками, то с нашими "правыми"-"левыми"… Будь они все неладны… Взойду на престол и начну отдыхать…

Еще одно преимущество человека, занявшего командную высоту — в том, что он может говорить о том, о чем хочет, и не говорить о том, о чем не намерен. Может отвечать на поставленный вопрос, а может послать спрашивающего куда подальше. У подневольного и подчиненного такого послабления нет. Он обязан поддерживать беседу на любую предложенную или навязанную ему тему, даже если в ней несведущ, плавает и тонет.

Тест на развитие фантазии. Вообразите всю невыгодность положения, когда надо хоть что-то говорить о том, в чем вы не фурычите, не разбираетесь и вообще — ни в зуб ногой!

Президент избавлен от подобного истязания.

— УМНЫЙ НЕ ТОТ, КТО ВСЕ ЗНАЕТ, — любил повторять Маркофьев. — А ТОТ, КТО НЕ ОБНАРУЖИВАЕТ СВОЕГО НЕЗНАНИЯ.

Он честно признавал:

— Да, ни бельмеса не смыслю в географии… И уже хотя бы поэтому должен пробиваться на самый верх…

— Ощущаю себя приверженцем дедовщины, — раздувая ноздри, сообщал Маркофьев. — С какой стати я, ветеран, прошедший Афган и Чечню, ликвидатор чернобыльской катастрофы, почетный академик всех мыслимых академий и полиглот, должен ощущать уважение к президенту, который младше меня? Чему он способен меня научить, салага? Ведь испытал и знает меньше, чем я. Пусть же поучится у тех, кто старше, а потом уж берется руководить…

Читая свою биографию, изданную на хромированной бумаге и переплетенную в кожу ямайского буйвола, украшенную африканскими самоцветами, Маркофьев удовлетворенно кивал:

— Значит, закончил свой труд…

— Не совсем, — говорил я. — Остались последние главы. Повествующие о том, как ты на белом коне въедешь через Боровицкие ворота в кремлевские покои…

Он долго молчал, то поглаживая сафьян, то массируя ладонью залысины. Наконец, с его губ сорвалось:

— По значимости я приравнял бы сей труд ко второму тому "Мертвых душ". Ибо Гоголь сжег рукописи, которые не горят…

— Ты хочешь сказать… — не поверил я.

Лицо Маркофьева просияло.

— Да, — сказал он. — Гоголь, живи он сегодня, написал бы именно так. Образ Маркофьева, несомненно, займет свое место в галерее ярчайших образов отечественной словесности. Ибо объединил в себе два, казалось, несовместимых характера — Обломова и Хлестакова. Да еще приплюсовал и вобрал некоторые черты Гаргантюа. Что ж, сегодняшняя российская жизнь породила именно такого героя.

И еще он сказал:

— Запиши для последующего, исправленного и дополненного издания моей биографии очень важное, никем пока не отраженное и не зафиксированное правило: ГОВОРИ О СЕБЕ В ТРЕТЬЕМ ЛИЦЕ! Это касается всех без исключения достигших запредельных высот карьеры корифеев. Говорение о себе в третьем лице сразу дает понять окружающим и свидетельствует: оратор дорвался самых пиков столь заоблачных вершин, что сам себе уже не принадлежит. Ибо сделался собеседником обитателей Олимпа. Он теперь — бесценное достояние — народа. Мира. Вселенной.

Как бы между прочим Маркофьев прибавил:

— И не надо перебора отвлеченных философствований… Зевота разбирает их читать… Подсыпь больше живых примеров… Простым людям всегда интересна именно эта сторона бытия цезарей… И клеопатр…

Погрустнев, он добавил:

— И, поскольку почти все наши соратники так или иначе в разное время перекочевывали в небытие, составь списки почивших в бозе друзей. Заведи специальный гросс-бух и занеси туда фамилии мертвых и сгинувших. Чтобы не забыть ни одного, кто отдал жизнь за маркофьевское дело… Мы будем называть их именами улицы и теплоходы, космические корабли и марки коньяков…

Он опять был прав. Я и точно жил — будто среди сплошных призраков.

Я дал ему новые рукописные главы "Теории глупости".

Прочитав их, он остался доволен. И сказал:

— Это не "Евгения Онегина", а нашу с тобой "Теорию Глупости" можно назвать энциклопедией русской жизни. В ней представлена законченная, исчерпывающая картина мира. Нет ни одного факта нашей истории последних лет, который бы мы упустили и не упомянули. Пожалуй, только расстрел парламента. Но это в общем малозначительное событие. По сравнению с тем, что самые типические черты времени мы отразили: евреи идут в священники, из армии бегут солдаты… А расстрел парламента — нет, это пока нетипично! Главное же — мы даем широко известным эпизодам неожиданное истолкование, предлагаем своеобразную трактовку…

Надеюсь, и вы согласитесь: та уйма полезных сведений и сокровищница фактов, которые вобрал данный учебник, не уместилась бы в целой британской энциклопедии. Эта всеобъемлющая кладовая научит вас правильно спать и сочинять телесериал, снижать процент холестирина в крови и воскресать! Любите "Теорию глупости" — источник премудрости и познаний, которых многим в нашем холодном эгоистичном мире ох как не достает!

— Нет, писателем я, пожалуй, не мог бы стать, — миролюбиво самоуничижался он. — Писатель должен корпеть над рукописями, у него не остается времени на интриги и закулисную или подковерную тактику выживания и проталкивания себя на политический монблан, в околовластный бомон. Валяй уж ты оставайся летописцем. Сохраняй и запечатлевай мой образ для потомков. Тем более, ты существенно за последнее время помудрел. Надеюсь, то же самое произойдет и с твоими читателями!

Размышляя, он приходил к выводу:

— Президенту все же легче, чем литератору. Президент проводит избирательную кампанию раз в четыре года. А писатель агитирует за себя постоянно, каждый день, каждый месяц. Даже если не устраивает публичных шоу, не протягивает рук для пожатия каждому потенциальному читателю, то есть избирателю своих книг, все равно — то и дело обязан подогревать к себе интерес. О президентах, какими бы хорошими они ни были, забывают вскоре после того, как срок их президентства закончился. О некоторых писателях иногда помнят даже после их смерти.