Задание. Приведите еще случаи, когда народные пословицы и поговорки, эти создаваемые и накапливаемые веками самородки мудрости, подтверждаются жизненной практикой.

Интересы книгоиздания и телепроизводства порой тесно переплетались и смыкались: если книга вдруг переставала пользоваться спросом и покупаться, мнимого автора срочно приглашали в эфир, Пидоренко или Новомужев вели с ним долгие изнурительные беседы, беспрестанно цитировали провальную сагу или эпопею — и наспех сработанная дешевка словно бы расцветала и покрывалась глянцем, подергивалась патиной величия, пузырилась новыми бутонами; в особо тяжелых случаях игра "Получи и запей!" затевалась именно вокруг затарившего склады тома — и затор чудесным образом рассасывался, а цифры продаж возрастали. Отдельные наиболее провальные и не имевшие продаться опусы экранизировали.

— Как и в случае с твоим "Учебником Жизни для Дураков", — не упускал случая лягнуть меня Маркофьев.

Когда друзья-юмористы увидели, какими рычагами мы владеем, и подсчитали, какими тиражами расходятся книги их коллег-детективщиков, они подняли хай и вой.

— По какому праву у этих недоумков такие преимущества? — кричал Худолейский. — Мы тоже хотим!

Ему вторили Игорь Рабинович-Пушкиндт и Антон Обоссарт, сочинивший предисловие для фолианта избранных стихов поэта-арапа и добролюба.

Что ж, Маркофьев пошел навстречу околоюмористическим пристебаям: по всем каналам были запущены развлекательные рубрики "Друшлаг! Друшлаг!", заглавные партии в них исполняли Худолейский и Рабинович-Пушкиндт, а роль аплодирующей зрительской массовки играли Обоссарт и Жук.

— Благодать, раздолье писакам, — по-хорошему завидовалэтой братии Маркофьев. — Какую чушь ни накарябают, какую ахинею ни нагородят — все печатается с колес, все читается с эстрады, а потом они сами же признают и объявляют себя гениальными.

Он говорил:

— А попробуй напомнить им Пастернака: "Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех…" — не услышат, не поймут… Настолько уверовали в свою значимость и непогрешимость…

Ивану Грозному тоже поначалу никак не удавалось пробиться к маркофьевской дочке и получить аванс за свой уже почти завершенный роман "Лев и собачка". Я пренебрег формальностями и выдал ему деньги. Затем выплатил гонорары Мише, Моржуеву и Овцехуеву…

Но ждали от меня, как выяснилось, не этого… А совсем другого…

Оказалось: главный офис детективно-юмористического и издательско-телевизионного бюро-агентства размещался в помещении института, где мы с Маркофьевым учились, играли в футбол, учреждали студенческое научное общество…

Придя в альма-матер, я с изумлением оглядывался по сторонам.

— А как же закладная на это здание? Полное разорение и крах надежд? — спрашивал я.

Маркофьев улыбался обычной своей обезоруживающей улыбкой.

— Да, — говорил он. — Все, о чем я тебе рассказывал, чистая правда. Банк, где лежала закладная на институт, разорился. Вкладчики понесли огромные убытки. Вклады им не вернули. Здание пришлось продать — чтобы покрыть хоть какие-то издержки. И пароходы пришлось продать. И лицензии на открытия. И отогнать деньги за рубеж… Я этим и занимался. Но кто-то потом должен был все это выкупить назад… У кого были средства? Так что теперь все это — снова наше…

Хитроватая улыбочка не сходила с его лица.

Многое в этом старинном, охраняемом государством как памятник архитектуры, особняке осталось без изменений. Великолепия витых ажурных лестниц и потолков с лепниной не мог испортить даже неуклюже врезанный в барочное изящество лифт карачаровского завода.

— Пойдем в твой будущий кабинет, он уже год пустует, — позвал меня Маркофьев и, взяв под локоть, привел на третий этаж.

В кабинете и точно ощущался нежилой дух. Я отворил окно с затейливой фигурчатой рамой. Опустился на резную банкетку. Задрав голову, изучил люстру, размером меньшую, чем в вестибюле, но тоже хрустальную и наполовину раздетую — как новогодняя елка после праздников, перед выносом на помойку.

— В твою задачу входит… — начал Маркофьева, но в дверь просунулась лохматая кучерявая голова.

Я изобразил глазами просьбу — подождать, однако посетитель не владел языком взглядов. Он протиснулся в помещение — небритый, всклокоченный, в черной кожаной куртке, и заголосил:

— Шалабашлай! Секир-башка капут! — и резанул себя ладонью по горлу.

— Башляй, башляй, — не стал протестовать Маркофьев и протянул всклокоченному извлеченную из кармана смятую квитанцию.

Вечером в ресторане я разговаривал с назначившем мне встречу Овцехуевым. Посыльный Маркофьева втолковывал:

— Тебя направили на очень важный участок работы. Маркофьев обошелся с арендаторами не слишком деликатно. Сдал, потом пересдал площади другим. Прежних стал выгонять… И они обещали его убить. Тебя и посадили на банкетку 18 века, чтобы пуля угодила в твой лоб, а не промеж глаз нашему светочу. Так что крутись, как знаешь.

Он прибавил, что Маркофьев решил особняк заново и окончательно продать.

— Так что вскоре возникнут сложности и с новыми поднаемщиками. Их тоже принудим съехать, — говорил, попивая пиво "Молодеческое", Овцехуев. — В общем наш вождь и учитель прав. Для чего учреждение, которое только сосет и ничего не приносит? Книги покупают все меньше и меньше… Пока издательство было государственным, мы с него имели. Несколько лет неплохо кормились, сдавая квадратные метры бывших ваших лабораторий и аудиторий и ничего никому не платя. Но теперь… В корне другая ситуация. Ты должен издательство и заодно домище толкануть. Пустить с молотка.

— Кому? — спросил я.

Овцехуев заправил салфетку за ворот.

— Да себе же… То есть Маркофьеву… То есть нам. Через подставных лиц, то есть через тебя и меня… Откроем в архитектурном ансамбле пивной завод. А чего? Емкости под склады большие…

Неделю меня преследовали бывшие арендаторы, вскоре к ним примкнули те, которые расположились в особняке позже, но теперь тоже паковали вещи.

Дважды в меня стреляли, но оба раза промахнулись, пули выщербили лепнину бордюра. Я прятался, однако был схвачен возле лифта.

Совет. Выходя из лифта, не спешите сделать первый шаг! Сначала удостоверьтесь, что снаружи вас не ожидает маньяк с топором. Сосед с ножом. Случайный прохожий с кастетом. Такая же осторожность нужна при выходе из квартиры, дома, троллейбуса… Не пожалейте времени выдержать лишнюю минуту и убедиться, что на вас никто не собирается наброситься!

— Братья, — сказал я преследователям во время последующего разговора в парке культуры и отдыха "Сокольники", в самой глухой его части. Я сидел на скамейке со связанными за спиной руками. — Разве вы виноваты, что отцы ваши молились вне храма на площади? Разве они виноваты, что в мечети был устроен музей?

Похитители нестройно загалдели.

— О чем ты? — спросил тот, у которого рот так и сиял золотыми коронками.

Я напряг память и сказал:

— О Хиве…

Они посовещались и сообщили:

— Это было не в Хиве, а в Самарканде.

Впрочем, говорили уже вполне примирительно и с уважением. И даже руки мне развязали. Чтобы я мог подмахнуть какую-то подсунутую мне справку. Наивные горцы, стремившиеся обосноваться на равнине, все еще верили в силу бумажных договоров!

В знак заключенного добрососедского пакта (вновь Маркофьев и его незабывающаяся и незабываемая находчивость меня выручили — в который раз!) обманутые арендаторы устроили ужин на ближайшей бензозаправке, тут, в подвале, держал ресторан их соотечественник: на полу лежали половички, на них следовало сесть, а посреди зала, вблизи цистерн с горючим, на костре, в огромном казане, варилась баранина. В качестве почетного гостя я был удостоен чести отведать не только бульона, но и полакомиться бараньим глазом.