После этого сталинского демарша бакинские соратники товарища Кобы стали более внимательно присматриваться к его поведению, и их усердие было вознаграждено: им стало известно легендарное происшествие в героической революционной жизни нашего вождя, которое мы сделаем сюжетом вставной легенды.
Легенда о добром жандарме
Встречает товарища Сталина на улице Баку один из добрых работников охранного отделения и говорит ему:
— Гамарджоба, Иосиф Виссарионович!
— Гаги марджос, генацвале, — отвечает товарищ Сталин.
— Я знаю, — продолжает добрый охранитель, — что вы — видный наш революционер социал-демократ, поэтому, вот, возьмите этот список: в него включены товарищи, которые в ближайшее время будут арестованы. Их тридцать пять человек.
Товарищ Сосо с благодарностью этот список принял и сообщил о нем товарищам. В списке оказался весь Бакинский комитет, и товарищ Сосо сказал своим товарищам по борьбе:
— Поскольку указанных товарищей всё равно арестуют в ближайшее время, давайте сейчас назначим другой состав нашего Комитета. — Так сказал товарищ Сосо и тут же достал из кармана список из одиннадцати других товарищей, которых он хотел видеть в своем Комитете.
Конец легенды.
Примечание: эта легенда задокументирована, и оригинал ее записи — в воспоминаниях большевички Г. Варшамян, оказавшейся тогда в числе членов сталинского Бакинского комитета, хранится в неразобранных архивах дореволюционного героизма товарищей.
Отметим от себя, что положенная в основу описанных в «Легенде о добром жандарме» действий хитрость нашего вождя по уровню своего идиотизма носит не тонкий восточный, а чисто нордический характер. Естественно, что ее устное обнародование вызвало в рядах товарищей новую волну недоверия к товарищу Кобе, и Бакинская охранка с трудноскрываемым весельем наблюдала за дальнейшими событиями в Бакинском комитете. Один из таких наблюдателей доносил: «16 сего марта состоялось заседание Бакинского Комитета. Между членами Комитета Кузьмой и Кобой на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве». Потом, уже находясь в эмиграции, наблюдавший тогда со стороны эту бакинскую большевистскую катавасию закавказский меньшевик Р. Арсенидзе вспоминал: «В 1908–1909 годах, как передавали мне знакомые большевики, у них сложилось убеждение, что Сталин выдает жандармам посредством анонимных писем адреса не угодных ему товарищей, от которых он хотел отделаться. Товарищи по фракции решили его допросить и судить».
Учитывая, что в Комитете уже до этого приняли решение провокаторов предавать смерти, то над товарищем Кобой нависла серьезная угроза и ему требовалось прикрытие. Поскольку в уголовном мире, а российский большевизм всегда был маргинальной частью уголовного мира, одной из лучших форм прикрытия была отсидка в тюрьме, Коба был своевременно арестован. Вот как это описывал Арсенидзе: большевики «уверяли меня, что жандармерия, по их сведениям, получила адреса некоторых товарищей большевиков, написанные рукой, но печатными буквами, и по этим адресам были проведены обыски, причем арестованными оказывались всегда те, которые вели в организации борьбу с Сосо по тому или иному вопросу. На одно заседание суда (их состоялось несколько) вместо Кобы явилась охранка и арестовала всех судей. Коба тоже был арестован на улице по дороге в суд. И судьи, и обвиняемые очутились в Бакинской тюрьме».
Отметим, что среди тех, кто «печатными буквами» был выдан охранке, был и Степан Шаумян — не менее крупная, чем товарищ Коба, фигура среди закавказских товарищей.
Арестованные большевистские судьи хотели продолжить свой суд в тюрьме, чтобы, в том случае, если факт провокации будет доказан, придушить гада подушкой. Но товарищ Коба с помощью власть предержащих сумел от них ускользнуть: его снова отправили в ссылку в уже знакомый ему далекий северный уезд.
Здесь мы в очередной раз сделаем «отступление в будущее»: став во главе Империи, товарищ Коба не утратил своих пристрастий к дружеским провокациям. Помянем здесь одну из самых блестящих: вброс в «советское общество» плодотворной идеи о создании в Крыму «Еврейской советской республики». Эту мысль вождь по секрету сообщил Молотову, чтобы тот через свою еврейку-жену «забросил» ее в Еврейский Антифашистский комитет. Наивные евреи, не почувствовав подвоха, заглотнули наживку. Заканчивать провокацию вождь не торопился и, потратив несколько лет на обдумывание перспектив, в конце 40-х годов приступил к действиям. «Эти евреи хотели захватить наш советский Крым, панимаеш!» — опять-таки по секрету он сообщил своим соратникам, пребывая в твердой уверенности, что именно его версия дойдет до «советского народа», а еврейские «захватчики» сознаются в своих гнусных намерениях. И сознались, и народ понял: угроза нависала над «советским» Южным берегом.
Из числа несостоявшихся еврейских «захватчиков» из Лубянской гостиницы живой вышла только Лина Штерн. Я, будучи честным представителем «советского народа», летом 1954 года спросил ее, как могли «активные евреи» намереваться стать мародерами и воспользоваться достоянием репрессированного крымского населения. Академик Лина Штерн с достоинством ответила, что, во-первых, утку о «еврейском Крыме» запустил сам Сталин еще во время войны («У нас тогда еще не было оснований не верить ему», — сказала она), а во-вторых, это «предложение» вождя поступило до того, как стало известно о планах повального «наказания» крымских народов. Лет через сорок таким же образом эту сталинскую провокацию описал в своих мемуарах П. Судоплатов. С тем и возвратимся в Серебряный век.
До сих пор мы изучали, в основном, разборки товарища Кобы со своими же товарищами. Теперь попытаемся восстановить картину его взаимоотношений со злейшим врагом российского пролетариата — русским царизмом в лице его охранительных учреждений. Важная дата для нашего исследования — 1910 год, в котором полковник А.М. Еремин был переведен из Тифлиса в Петербург с существенным повышением.
По законам конспирации прикрытие должно выглядеть естественным и для чужих, и для своих, из которых один, максимум два человека, кроме самого прикрываемого, могут быть посвящены в эту тайну, поскольку всем известно: что знают двое — знает и свинья. Но двух еще можно вытерпеть, а вот свинью — нельзя. Поэтому бакинская охранка выполнила арест Джугашвили, прикрывавший его от суда «товарищей», вполне серьезно. Причину ареста стражи порядка видели в том, что товарищ Коба знает всех филеров, даже прибывающих из Тифлиса, в лицо, здоровается с ними при встречах на улице и указывает на них «товарищам», срывая тем самым плановые мероприятия по политическому сыску. Поэтому 23 марта 1910 г. товарищ Коба, он же гражданин Тотомянц, он же, как выяснилось из находившейся при нем паспортной книжки, житель какого-то селения Елисаветпольской губернии и уезда Захар Киркоров Меликянц, был арестован и доставлен к одному из околоточных надзирателей Баку. (Обилие общедоступных фальшивых и настоящих документов в Закавказье в первые годы двадцатого века напоминает изобилие российских паспортов в свободных кавказских «государствах» типа Абхазии и Южной Осетии в начале века двадцать первого. Вероятно, свободная циркуляция личных документов в этой части бывшей Российской империи является старинной народной традицией.)
В тот же день арестовали верную подругу товарища Кобы — херсонскую дворянку Стефанию Леандровну Петровскую. Тем временем товарищ Коба стал водить за нос бакинские охранительные инстанции. Сначала представился абсолютным бомжом и отрекся от херсонской дворянки, как святой Петр от Учителя: «С Петровской я вообще никогда не жил и в сожительстве не состоял», — написал он в своих показаниях. Однако арестованная Петровская его подвела: наотрез отмежевавшись от пролетарской революции, она, тем не менее, признала свою интимную связь с Иосифом Виссарионовичем Джугашвили, за что и была вскоре отпущена на волю.
В отношении же самого товарища Кобы началась обычная охранительная канитель: запросы, ответы, справки (как будто вся эта жандармская нечисть впервые в жизни познакомилась с нашим великим вождем), депеши во все концы Кавказа и т. п. Во время этих канцелярских разборок в руководстве Бакинского Губернского жандармского управления появились новые люди, по-видимому, не посвященные в тонкости обращения с таким выдающимся преступником, как товарищ Коба, и, ознакомившись с его делом, новый помощник начальника этой конторы ничтоже сумняшеся пришел к выводу: выслать смутьяна туда, куда Макар телят не гонял — в Якутию, по сравнению с которой прежние места ссылок вождя выглядели тропическими курортами. Тут уже товарищ Коба серьезно забеспокоился, поскольку понимал, что в своем кавказском башлыке и галошах он там загнется при первых же холодах.
