Как раз в это время Алжир требовал у короля помощи, лишенный турецкой защиты после боя при Лепанто и опасавшийся, что попадет в руки испанцев.

Екатерину увлекла идея взять Алжир под французское покровительство под скипетром герцога Анжуйского. Это привело бы к продолжению оккупации Сардинии и Корсики. Вся молодежь, бредившая плаваниями, все искатели приключений на море мечтали об этой невероятной экспедиции.

Франсуа де Ноай, епископ Дакса, посланник в Константинополе, получил поручение добиться решительного согласия султана. Представлял ли он себе, как Валуа правит Алжиром и платит дань Великому государю? Нет. Великий государь не испытывал бы доверия к подобному вассалу и поэтому дал весьма любезный, но однозначный ответ.

Французам предстояло терпеть еще два с половиной столетия, прежде чем они ступят на алжирскую землю. Что касается флота, то он продолжал висеть на волоске, точно дамоклов меч.

Лишь тот, кто плохо знал Филиппа II, мог бы поверить, будто он станет бездействовать перед лицом такой угрозы. Суда и войска, которые не получили дозволения идти на Константинополь, были свободны. Дон Хуан Австрийский собрал в Сицилии двести пятьдесят галер. Войска стали стекаться к заливу Специи. Шпион сообщал в Геную, что испанцы начертили карту Прованса.

Бираг, управлявший французскими владениями в Италии, испустил тревожный крик. Герцог де Лонгвиль, правивший Пикардией, демонстрировал такую же озабоченность.

В это же время переговоры, окутанные глубокой тайной, проводились между герцогом Альбой и… королевой Англии. Речь шла о том, чтобы возобновить коммерческие англо-фламандские отношения, разорванные незадолго до того к великому ущербу для двух стран. Елизавета, мастерица двойной игры, вела эту партию параллельно переговорам о союзе с Францией. И она выиграла. Соглашение, которое заключили тайно и о котором, однако, проведал французский посланник Ла Мот-Фенелон, гарантировало англичанам существенные преимущества. В обмен королева обещала закрыть для гёзов порты, где с начала восстания они укрывали свои суда. Никто не представлял себе, какие ужасные последствия повлечет этот последний пункт.

Флот гёзов, покинув Дувр, поднял паруса, чтобы идти в Голландию, между тем буря вынудила гёзов бросить якоря против Брилля, который как раз в это время занял гарнизон, обязанный подавить восстание в Утрехте. Гёзы, воспользовавшись своими преимуществами, заняли город. Флессинг открыл им ворота.

Принц Оранский и Людовик Нассау едва ли успели осудить дерзость этого предприятия, как вся Зеландия оказалась в их власти. Англия ликовала. Елизавета, верная своей хитрой тактике, позволила двенадцати сотням добровольцев отправиться во Флессинг. Она рассчитывала, что, смотря по обстоятельствам, либо отречется от соучастия, либо воспользуется возможностью забрать себе город.

Мондусе, посланник Карла IX в Брюсселе, тут же заявил ему: «Сейчас не время упускать такой прекрасный случай, им необходимо воспользоваться. Я говорю это с открытым сердцем и, как тот, кто находится на своем месте и достаточно ясно видит ситуацию».

В это время во Франции воцарилось поистине необычное спокойствие. Казалось, страсти иссякли. Никаких смут, никаких покушений. Колиньи пребывал в Шатийоне, королева Наварры готовилась явиться в Париж в обществе Нассау. Король придавал себе значительность и отстранялся от матери. В сопровождении принцев он уезжал на охоту и находился то в одном, то в другом лесу или замке. Бедный народ, пораженный, начал снова на что-то надеяться. А уже поднималась новая буря.

Получив сведения о подвигах гёзов, Колиньи ничуть не сомневался, что испанцев вот-вот изгонят из Нидерландов. Он незамедлительно отправил к Карлу своего зятя Телиньи, которому нетрудно оказалось воспламенить своим рассказом неустойчивого и страстного юношу.

Король писал Нассау: «Телиньи уверяет меня, что представляется существенная возможность что-то предпринять для освобождения Нидерландов. Нас просят об особенном деле, чтобы мы подали руку тем, кто желает избавиться от угнетения, деле, на которое все великодушные и христианские властители должны устремить силы, врученные им Господом, и в котором я твердо решил участвовать, насколько обстоятельства и положение, в котором я нахожусь, это позволяет».

Не тратя времени на ожидание, множество сотен солдат-гугенотов устремились к Флессингу. Лихорадка нарастала. В то время как королева-мать не жалела сил, чтобы разуверить испанских дипломатов, Карл IX жаждал сделать реальными опасения, которые внушал им его флот. 11 мая он писал епископу Дакскому: «Я собрал морские силы численностью в двенадцать — пятнадцать тысяч человек, которые готовы поднять паруса и плыть куда угодно до конца месяца под предлогом охраны моих гаваней и побережий от грабежей, но в действительности с намерением создать угрозу для католического государя и прибавить отваги этим гёзам, дабы продолжали то, что уже начали, и после того, как захватили Зеландию, поколебали бы и Голландию».

Людовик Нассау, куда более дерзкий, нежели его брат, принц Оранский Вильгельм Молчаливый, решил, что пробил час нанести поистине решающий удар и придать юному суверену сил перейти в наступление. Жанна д'Альбре, при которой он находился, была не той женщиной, что призвала бы его к умеренности. Храбрый Ла Ну, один из лучших гугенотских капитанов, предоставил в его распоряжение свою шпагу и людей. Они вдвоем углубились во Фландрию и почти что без боя взяли Валансьен, затем Монс (24 мая). В это время дон Диего де Сунига прибыл во Францию. Он потребовал аудиенции, но Карл IX отказался его принять. Посланник тщетно преследовал королевскую охоту, которая неизменно бороздила местность по берегам Луары.

Когда королю стало известно о захвате Валансьена, он с воодушевлением сообщил Нассау, «что дозволяет ему тайно забрать из своего королевства некоторое число аркебузьеров, и в придачу к этому — кое-какие денежные средства». Сама Екатерина в тот миг задавалась вопросом, не отвернулась ли судьба от Испании. Вскоре ее заблуждение развеялось. Ла Ну не только не смог укрепиться в Валансьене, но испанцы в течение нескольких дней вытеснили его оттуда и вынудили засесть в Монсе. «Я основательно полагаю, — писал прево Марийон кардиналу Гранвелю, министру Филиппа II, — что возвращение испанцам этого города расстроило замыслы французов». И тут же раздались предостережения и крики тревоги. Королева-мать получила «Уведомление королю» от маршала де Таванна: «Опасение, сир, которое имеется у меня, как бы Ваша отвага не оказалась слишком опрометчивой, не соответствующей Вашим силам, делает меня медлительным и пугливым, настолько, что я вынужден сообщить Вам о средствах, которыми Вы располагаете для этой войны». Старый солдат убеждал Его Величество укрепить границы и выжидать, прежде чем представится преимущество.

Герцог де Лонгвиль писал, со своей стороны: «Я нахожусь в крайней тягости, видя, что Вы втянуты в войну, так как это в скором времени без труда откроется (помощь Нассау), и видя также, в каком бедственном состояниии находятся все дела по эту сторону и какими немногими средствами я располагаю, чтобы иметь возможность Вам служить».

Екатерина быстро потеряла самообладание. Она вспоминает 1557 г., воображает оголтелые отряды герцога Альбы, свирепствующие по всей Франции, Филиппа II и его Инквизицию хозяевами в Париже. В то время ее сын гонял оленей близ Монпипо. Екатерина развила такую бешеную скорость, что две лошади, запряженные в ее карету, пали мертвыми у Орлеана.

Встреча матери и сына была бурной. Сцена эта известна нам благодаря Таванну. Сначала госпожа Медичи разразилась целым ливнем слез, напоминая неблагодарному юнцу о своих трудах, страданиях и жертвах.

— И Вы скрываетесь от меня, от Вашей матушки, и следуете совету ваших недругов!

Она заговорила о покушениях гугенотов, о слабости королевства, указала на то, какое безумие вести войну против испанского колосса. Если ее проиграть, Филипп получит абсолютную гегемонию, а Гиз сделается новым майордомом.⁵³ Если выиграть, возрастет могущество протестантов, что вызовет восстание католиков.