Рицотто был несомненно искренен. Чекотти это видел и только поэтому не вспылил. Он ограничился тем, что сказал с иронией:

— А я и не знал, что у карабинеров такое мягкое сердце.

— Дело в том, что я очень люблю Амедео.

— Насколько я могу судить, вы в этом не одиноки. Аньезе… Тереза… Сабина…

— Дочь Замарано?

— Она самая.

И он рассказал Рицотто, не пропуская никаких подробностей, о своей встрече с сыроваром и его невозмутимой дочерью. Начальник карабинеров, казалось, был в восторге. Когда инспектор закончил свой рассказ, он растроганно заключил:

— Какое у них доброе сердце, у этих девочек!

— Сердце, которое их приведет прямиком в тюрьму, и не без моей помощи, если только они мне еще солгут!

— Вы на это не решитесь, синьор.

— Не решусь? А закон?

— А любовь?

И Тимолеоне добавил после краткого раздумья:

— Этот Амедео… Настоящий дон Жуан!

— Я сумею умерить его любовный пыл, можете на меня положиться!

— А не выпить ли нам по стаканчику грумелло, пока варятся мои спагетти по-неаполитански?

— Я обедаю у Кортиво.

— Синьор инспектор, неужели вы нанесете мне такую обиду? Что обо мне подумают в Фолиньяцаро, если узнают, что вы отказались попробовать мои спагетти? Мне не останется ничего другого, как пустить себе пулю в лоб!

И у доброго Тимолеоне слезы навернулись на глаза при мысли о подобном необъяснимом оскорблении, которое не могло не повлечь за собой бесчестья, разрушив его славу замечательного кулинара. Искреннее огорчение начальника карабинеров позабавило Маттео. Он решил больше не дразнить его.

— Ну что же, решено, мы пообедаем вместе… Я не хочу упустить возможность попробовать лучшие в мире спагетти!

— Насчет всего мира не могу сказать, но в Италии — безусловно!

Они заканчивали грумелло, запас которого у Рицотто казался неисчерпаемым, и собирались погрузиться в приятную дремоту, когда приход карабинера Бузанелы вырвал их из сладкого мира сновидений и грубо перенес в будничную действительность.

— Пришел Гаспарини, каменщик. Он говорит, что его вызывали.

Чекотти выпрямился, Рицотто застегнул расстегнутый было китель.

— Пусть подождет!

Они осушили наспех по стаканчику виноградной водки в надежде, что она их окончательно разбудит, и последовали за Бузанелой в караульное помещение, где их ждал Зефферино Гаспарини. У него была ничем не примечательная внешность и медлительные жесты. Он казался удивительно спокойным. Чекотти подумал, что они с Сабиной составят замечательную супружескую пару, которая никогда не будет ссориться.

— Зефферино Гаспарини?

— Да, синьор.

— Я вызвал вас, чтобы сообщить не совсем приятные вещи.

— Да?

Он и глазом не моргнул.

— Скажу вам в двух словах, что кое-кто подозревает вас в убийстве Эузебио Таламани.

— Того самого, которого убили недавно ночью?

— Да.

Он почесал в затылке, потом проронил:

— Забавная мысль…

— Не такая уж забавная, если хотите знать мое мнение. Подозрение в убийстве — вещь малоприятная.

— А зачем мне было убивать этого типа?

— О ваших мотивах скажу позже. Начнем с фактов. Признаете вы себя виновным или нет?

— Нет.

— Есть у вас алиби?

— Али… как вы сказали?

— Где вы находились во время убийства Таламани?

— Я был в Домодоссоле.

— Вы можете это доказать?

— Весь день после полудня я там работал с двумя другими каменщиками в ресторане синьора Фолы. Мы облицовывали стены. Хозяин пригласил нас поужинать с ним, и мы ушли все вместе только около полуночи. Я добрался домой на заре.

— Проверю все это в Домодоссоле. Вы знаете, как зовут ребят, работавших вместе с вами?

— Только их имена: Нино и Марио. Синьор Фола знает, вероятно, их фамилии.

Чекотти не питал никаких иллюзий: это было солидное алиби. Его снова пытались навести на ложный след.

— А теперь, синьор, могу я вернуться к своей работе?

— Можете… Минуточку. Вас не интересует имя человека, который вас подозревает?

— Не очень… Но, похоже, вы сами хотите мне его сообщить?

— Его имя Замарано.

Это, кажется, его, наконец, немного смутило.

— Как, отец…

— Да, отец Сабины. А кстати, знали ли вы, что, в то время как вы работали в Домодоссоле, синьорина Замарано бегала на свидание с Амедео Россатти?

Каменщик тихо засмеялся.

— Вы меня разыгрываете, синьор?..

— Она сама сказала мне об этом!

— Это невозможно!

— Почему? Вы считали ее более постоянной, чем все остальные?

— Дело не в этом… Я думаю, что Сабина такая же, как все девушки, и ее нужно держать в руках, но в тот вечер это было невозможно.

— В самом деле?

— Я потому и пошел в Домодоссолу, что она не могла со мной встретиться.

— Это она вам рассказала, и вы ей поверили!

— Нет, не она, а врач.

— Врач?

— Сабина была нездорова уже дня три, поэтому синьор Боргато пришел утром к Замарано и сказал, что она должна лежать в постели и чтобы отец поставил ей банки. У нее была очень высокая температура. Ну вот, так как она должна была оставаться дома, я отправился немного подзаработать в Домодоссоле. Деньги нам не помешают, когда мы поженимся. Могу я теперь уйти?

— Проваливайте!

Нисколько не расстроившись из-за грубого ответа, Зефферино приложил палец к фуражке и вежливо сказал:

— До свидания всем!

Чекотти бросился к телефону, набрал номер врача, нарушил и его послеобеденный отдых и в ответ на свой вопрос получил ворчливое подтверждение рассказа каменщика. Полицейский тихо положил трубку и заставил себя медленно двигаться, чтобы не поддаться ярости, от которой его всего трясло. Увидев обеспокоенный взгляд Тимолеоне, он ограничился тем, что сказал:

— Ну и девушки у вас в Фолиньяцаро…

Потом он опустился на стул и попытался прийти в себя. Это ему не удавалось. Он все повторял:

— Ну и девушки… ну и девушки… И не смотрите на меня так, синьор, это меня нервирует!

Рицотто выпрямился, исполненный чувства собственного достоинства.

— Синьор инспектор, я не привык… Маттео встал и положил ему руку на плечо.

— Простите меня… Я сам не знаю, что говорю… Вы прекрасный человек, Тимолеоне Рицотто… Может быть, не совсем такой, каким должен быть начальник карабинеров…

Тимолеоне улыбнулся.

— Я уже так давно исполняю эти обязанности, что это не очень важно.

— Возможно, возможно… Но ваши девушки!.. Ваши девушки!..

— Я их Очень люблю, синьор.

— И вам не противно! Лгуньи! Лицемерки! Бесстыдницы! Впрочем, их отцы, матери и женихи немногим лучше! Все они сообщники! Все объединились против меня!

Начальник карабинеров серьезно подтвердил:

— В самом деле, не стану вас уверять, что они хорошо себя ведут по отношению к вам… Нет, я не могу этого утверждать.

— Вы очень добры… Но, смею вас заверить, две из них ответят за всех остальных: этот чертенок Тереза и эта лицемерка Сабина! Я на них надену наручники и брошу в мою машину! Они узнают, как живется в тюрьме!

— Девочки, выросшие в горах! Да они там погибнут!

— Тем хуже для них! Ведь это преступницы! Они заключили союз, пытаясь спасти Амедео. Что до этого типа, то он свое получит, клянусь вам! Это из-за него все прогнило в Фолиньяцаро! В конечном итоге по вашей вине, синьор.

— По моей?

— Ну конечно? Если бы вы арестовали Амедео Россатти сразу же после преступления, как вы обязаны были сделать, у него не было бы времени для того, чтобы договориться с этими дерзкими девчонками.

— Но у меня не было достаточных улик и…

— Бросьте! Правда заключается в том, что вам не хотелось взять под стражу вашего Амедео и причинить огорчение вашей дорогой Элоизе! Вы изменили своему долгу, синьор!

— Если Амедео виновен, я выйду в отставку!

— Вы-то выйдете в отставку, а вот меня вышвырнут из полиции за бездарность, понимаете вы это? Но, Боже мой, что мне оставалось делать? Одна за другой они доказывали его алиби. Околдовал он их всех, что ли? Меня учили опасаться всевозможных негодяев, которые бродят по земле, но никогда, слышите вы, синьор, никогда меня не предупреждали, что следует не доверять невинным молодым девушкам, живущим в горах! В миланской уголовной полиции и не подозревают о существовании Фолиньяцаро и о том, что там проживают девицы, которых следовало бы повесить у въезда в вашу деревню!