Веркор, разумеется, знал о важных определениях, сделанных в XVIII и XIX столетиях, но они нарушили бы его замысел. А между тем: «Человек — животное, создающее орудия труда» (Вениамин Франклин). Эта формула хороша, но не претендует, однако, на слишком большую строгость: орудия и средства труда есть и у животных. Такова плотина у бобров, ветка, которою обмахивается слон; сравнительно легко учатся манипулировать предметами и обезьяны, например доставать палкой дольку апельсина, спрятанную в узкой металлической трубе.

Обезьяна, которой предлагают толстую палку и узкую железную трубу с апельсином внутри, довольно быстро догадывается, что палку надо утоньшить, и изготовляет орудие.

Тогда определим: «Человек — это животное, постоянно изготовляющее одно орудие при посредстве других орудий».

В опытах московского ученого Г. Ф. Хрустова шимпанзе не смог догадаться, что твердый деревянный диск можно разбить с помощью предложенного ему острого камня, рубила. А разрубить диск ему очень хотелось: тогда можно было бы одной из щепок добыть из трубы дольку апельсина. Обезьяна не догадалась, хотя, подражая, способна делать чудеса (сообщают, будто австралийский фермер научил обезьяну трактор водить).

Но последнее определение человека уже вызывает мысль: «Не слишком ли узкое?»

С древнейших времен мы знаем: одни каменные орудия изготовлялись при помощи других. До синантропов, даже до питекантропов, с таким определением мы «дотянем».

А еще раньше?

Если перед нами обезьяна, постоянно изготовляющая орудия, скажем, из кости (австралопитек по Дарту) или пользующаяся природным суком, камнем, но не стремящаяся к его усовершенствованию, — кто же она?

Снова проблема недостающего звена: «раньше питекантропа и позже обезьяны».

Конечно, тут настало время улыбнуться над стремлением определить человека слишком точно и обязательно по одному признаку. «В конце концов, если он обезьяна, — воскликнул один «человеко-вед», — то единственная из всех, которая обсуждает, какой именно обезьяной он является». Английский философ Барнетт писал, что для греков человек — это мыслящее существо, для христиан — существо с бессмертной душой, для современных ученых — животное, которое производит орудия, для психолога — животное, употребляющее язык и которому свойственно «чувство высшей ответственности», для эволюции же человек — это млекопитающее с громадным мозгом…

Но, жонглируя одним или сотней признаков, мы все равно никак не отделаемся от задачи. Сегодня мы можем четко определить: шимпанзе, оранг, горилла, дриопитек, Проконсул — вот обезьяны… Человек разумный, то есть мы с вами, неандертальцы, синантропы, питекантропы — вот люди (среди них, как видим, также и обезьянолюди; нет-нет да и раздаются голоса, что они вроде бы и не люди).

Но уже с австралопитеками трудно. С недостающим звеном еще труднее.

Несколько лет назад было предложено считать человеком человекообразное существо с объемом мозга не меньше 800 кубических сантиметров. «800» объявили своего рода «мозговым рубиконом», ниже которого — обезьяна, выше — человек. Рубикон установлен произвольно, просто потому, что у всех известных взрослых антропов объем мозга был выше этого числа, а у всех знакомых питеков ниже. Но кто мог предвидеть сюрпризы завтрашнего дня?

Олдувэйское ущелье в Танганьике сегодня не менее знаменитый кладезь древностей, чем берега яванской реки Соло или пещера Чжоу-Коу-Дянь. Дорога к нему ведет по высоким экваториальным травам восточноафриканской степи Серенгети, и спутником каждого, кто пустится в путь, будут тысячи антилоп, жирафов, зебр и львов. (В этих краях раскинулся великий восточноафриканский заповедник и охота запрещена). В засушливые месяцы животные движутся к поднимающемуся над степью величайшему на земле двадцатикилометровому кратеру Нгоронгоро, внутри которого находится никогда не пересыхающее озеро.

Кратер загадочен. Его размер заставляет размышлять о гигантском космическом теле, может быть, когда-то врезавшемся в нашу планету. Древняя тайна словно сопровождает и реку Олдувэй, вырывшую себе за миллионы лет глубокое, низкое ложе, так что, следуя за потоком, путник оказывается вдруг в узком высоком ущелье, и стометровые обрывы обступают его, а львы и жирафы с любопытством его разглядывают.

Немецкий вулканолог Рек еще до первой мировой войны оценил эти речные обрывы как богатейший клад окаменелостей и извлек оттуда сначала ископаемых носорогов, затем вымерших гигантских жирафов и напоследок в очень древнем слое обнаружил скелет человека, причем, на удивление, человека вполне современного типа (позже выяснилось, что человека похоронили почти на самом верху 8–10 тысяч лет назад, но постепенно он опустился вместе с пластом).

С 1931 года постоянным посетителем Олдувэйской долины стал Луис Лики. Англичанин, родившийся в Кении, он возглавил музей в Найроби и принялся за ископаемых людей, обезьян и зверей Восточной Африки. И как только принялся, начались открытия: ископаемый человек в Канаме, два так называемых каньерских черепа, знаменитая древняя человекообразная обезьяна Проконсул…

Ученый мир за несколько десятилетий привык к тому, что неутомимый Луис Лики вместе с Мэри Лики, женой и коллегой, сделался регулярным поставщиком важных окаменелостей. Роберт Брум, лучший охотник за австралопитеками, писал о потрясающей интуиции Лики при открытии ископаемых млекопитающих и людей. Рассказывают, что однажды Лики пригласил в свою экспедицию первооткрывателя олдувэйских древностей доктора Река и заключил с ним пари: меньше чем за 24 часа после прибытия на место найдется древнее каменное орудие. Ровно через 6 часов после начала поисков он протянул Реку примитивное ручное рубило.

Чем больше ездил Луис Лики по великой степи, вдоль кратеров и озер Восточной Африки, тем больше он убеждался в громадной древности человека: прежде Лики думал, что первые люди жили не ранее чем 100 тысяч лет назад, но позже он совершенно изменил свое мнение и стал склоняться к сотням тысяч и даже к миллионам лет. Исследователь, разумеется, не ограничивался одним местом раскопок, но все-таки больше всего ожидал от Олдувэя.

И вот уже четыре десятилетия с незыблемым постоянством он ведет здесь осаду.

Многие крупные специалисты побывали за эти годы в мрачной долине, но, кажется, никто не усомнился, что тут будут сделаны со временем исключительные находки: отовсюду торчат ископаемые кости, появляясь после каждого дождя, из земли буквально выпадают грубые каменные орудия, и если еще не встретились драгоценные ископаемые черепа, то было ясно — они вот-вот покажутся.

Но они упорно не появлялись. Шли годы, десятилетня, нашлось более 75 вымерших видов, но не было еще ни одной находки на уровне великих азиатских и южноафриканских открытий. Высоченные обрывы словно испытывали терпение крохотного существа, пытавшегося за краткий исторический миг открыть их тайну.

Олдувей

Лики хорошо знал, что такое наша эпоха «с точки зрения» этих обрывов, потому что полно и внимательно прочитал их историю.

В истории этой было пять больших глав. На самом верху, который плохо различим со дна ущелья, под травой, которую колышут ветры XX столетия, расположился пятый, последний слой: в нем вся новейшая, новая, средневековая и древняя (в пределах нескольких тысячелетий) история Африки: кости современных зверей, бродивших некогда чуть ниже, тонкие переходы одного пласта в другой, рассказывающие о смягчении и ожесточении климата, о вековых, медленных движениях бытия…

Ниже — четвертый слой, мощная сорокаметровая толща, древнейшая Африка. В нем спрессованы сотни веков, населенных ранними людьми нашего типа. Памятником бесконечной борьбы за существование остались груды костей, среди которых попадаются уже вымершие виды, тут же множество каменных ножевидных орудий, которыми древние африканцы поражали и разделывали зверя.