Хотя в Николае характер угадать было трудно, пережить это предательство он сумел. А ведь многие ребята, внешне более крепкие, чем он, от таких историй и стрелялись, и вешались… Был все-таки в этом худощавом пареньке свой стержень. Как стальная арматурина в бетоне.

Ирину он простил потом… Наверное, ей было очень трудно одной. А может быть, она действительно встретила свою любовь. Ведь сердцу не прикажешь… Николай вот так и не смог приказать своему сердцу ее разлюбить.

Он достал маленькую фотокарточку, наверное, от заводского пропуска, и показал Владимиру.

Ну что сказать?.. С карточки на Владимира смотрела круглолицая, миловидная женщина с тугой косой, загадочной улыбкой и вызывающим прищуром глубоких глаз. Если бы Владимир не был так сильно влюблен в Наталью, быть может, и он обратил бы внимание на такую красавицу. Он вздохнул и отдал фото назад. Раздобыть фотокарточку Натальи ему так и не удалось…

Пройдет несколько лет, он состарится и позабудет любимое лицо. Так и будет жить. Без любви… Глупо, бессчастно, безрадостно… Пока его не собьют в жестоком бою, или он сам не убьется в какой-нибудь аварии. А может, он прославится. И тогда, однажды, весь в орденах и в бинтах, приедет в родную Одесскую авиашколу, выйдет на трибуну, и она наконец-то поймет, какой он герой, и по-настоящему его полюбит!..

В этот момент дверь купе, громко лязгнув, отодвинулась, и на пороге показались Петр и Павел в компании еще нескольких моряков.

Пока Николай и Владимир под печальный стук вагонных колес предавались грустным воспоминаниям о своей несчастной любви, боевые друзья успели как следует пообщаться, допить то, что имелось, и даже сходить в вагон-ресторан за добавкой.

А потом у Галушки вдруг проснулась совесть, и он вспомнил, что они оставили без присмотра двух «желторотиков». Сгрести все со столика и перебазироваться назад, в свое купе, труда не составило.

Сразу стало тесно и весело… Ребята быстро перезнакомились.

Старший лейтенант Малахов был командиром звена в четырнадцатом ИАПе, а лейтенанты Василенко и Сухорученков служили в сто пятнадцатом МРАПе в одной эскадрилье и летали на гидросамолетах МБР[1].

– Летающие лодки! – многозначительно поднял указательный палец Сашка Василенко. – Поэтому и ходим, и летаем.

– Низэнько и тихэнько, – закончил вместо него Галушка. И все купе покатилось со смеху.

– А то! – согласился Сашка. – МБР! Летай пониже – Мама Будет Рада!

– Точно! – подтвердил, утирая слезы, Петро.

– Между прочим, на нашей лодке Полина Осипенко установила три международных женских авиационных рекорда, а потом вместе с Верой Ломако и Мариной Расковой от Севастополя до Архангельска долетела! На морской машине над сушей! – махал указательным пальцем Сашка. – Две с половиной тысячи кэмэ! Международный женский рекорд дальности!

– Дура! – потрепал его за чуб Галушка. – Це ж дывчинова рикорда!

– Ну и что! – не сдавался Сашка. – Нет, ты машину оцени!..

– Мамо Будэт Рада!.. – успокоил его Галушка. И все опять покатились со смеху…

Четвертый моряк, их сосед по купе, летчиком не был, и даже моряком мог считаться с большой натяжкой, и то только потому, что когда-то окончил Ленинградское военно-морское училище имени товарища Фрунзе. На самом деле он оказался речником. Хотя, впрочем, тоже своим, Дальневосточным.

– Старший лейтенант Ревякин! Краснознаменная Амурская военная флотилия! – он положил левую ладонь поверх своих вихров и лихо откозырял правой. – Отзываюсь на имя Александр! – И вдруг широко улыбнулся. – А в кругу товарищей – просто Шурка!

Как потом выяснилось, Шурка хоть и был речником, но ходил на большом корабле (экипаж почти как у эсминца, а водоизмещение лишь чуть-чуть поменьше!). Он был старпомом на бронированном четырехбашенном мониторе «Сун-Ят-Сен», который с гордостью называл речным линкором!

Все собравшиеся были молодые и веселые парни. И выпить не дураки. Анекдоты сыпались один за другим, а тосты становились все витиеватей и витиеватей…

За неделю, которая потребовалась, чтобы доехать от Москвы до Читы, Владимир крепко подружился с моряками. Время они провели с пользой, и Владимир узнал много нового о флотской службе вообще и о службе в морской авиации, в частности.

Когда, подхватив свой фибровый чемоданчик, он вышел на промерзший перрон Читинского вокзала, ребята пошли его провожать всей гурьбой. Но стоянка была недолгой, и полчаса спустя младший лейтенант Пономарев остался один на один со своим неизвестным будущим.

В Чите было очень холодно. Градусов сорок, наверное. Оказалось, что за два года Владимир уже отвык от настоящих сибирских морозов.

«Ну что ж, будем привыкать заново!» – подумал он и отправился на поиски штаба Забайкальского военного округа.

Найти его было несложно. Похоже, о том, где он расположен, в городе знала каждая собака, а не только постовые милиционеры. Владимир доложился дежурному, рассчитывая, что ему тут же выдадут бумагу с назначением и отправят к месту дальнейшей службы.

Полковник посмотрел на наивного младшего лейтенанта с нескрываемой иронией:

– Завтра явитесь в отделение кадров. Там с вами и разберутся, товарищ младший лейтенант! И, если повезет, то к пятнице, быть может, ваши бумаги и оформят. Так что мой вам совет, становитесь на довольствие до конца недели.

Владимир козырнул и пошел искать командирскую гостиницу…

Все так и вышло, как говорил умудренный жизненным опытом полковник. Документы были готовы только к концу недели. Все это время младший лейтенант Пономарев регулярно являлся к девяти утра в штаб, а потом, несолоно хлебавши, возвращался в гостиницу и заваливался на койку.

Он лежал и смотрел в стенку. Иногда, только для того, чтобы заснуть, читал Наставление по стрелковому делу, забытое в гостиничном номере кем-то из его предшественников.

А дело было в том, что Владимир только сейчас сообразил, что не написал на своем запоздалом письме-признании обратного адреса. Потому что его тогда не знал. Поэтому, даже если бы Наталья и захотела ему ответить, то все равно не смогла бы…

Долго ли, коротко ли, но он получил-таки свое назначение. Младшим летчиком в двадцать второй истребительный авиаполк, который дислоцировался в районе станции Безречная. В командирской столовой он много чего наслушался об этом месте. Но, честно говоря, ему было абсолютно все равно, где служить.

Потому что последняя призрачная надежда хоть когда-нибудь встретиться с любимой, надежда на то, что она хоть когда-нибудь ответит на его чувства, растаяла окончательно, оставив его в полном и беспросветном отчаянии. Написать второе письмо, не зная, дошло ли и как было воспринято первое, он попросту не решался.

Вот такие невеселые дела.

Когда Наталья распечатывала этот конверт без обратного адреса, сердце ее стучало так громко, что, наверное, было слышно даже на улице.

«Неужели это от него?!..»

А потом пробежала глазами первые строчки, вернулась назад, снова и снова перечитывая долгожданные слова.

«Здравствуйте, Наташа!»

«Здравствуй!..»

«Вас, наверное, удивит это письмо».

«Нет, не удивит…»

«А, может, и не удивит».

«Не знаю…»

«Простите меня, пожалуйста, за то, что я до самого отъезда так и не решился поговорить с Вами».

«Не прощу!..»

«Дело в том, что я Вас очень, очень люблю!..»

«Прощаю…»

«Это случилось в мае прошлого года, когда я увидел Вас впервые на аэродроме. Вы меня не заметили тогда».

«Между прочим, заметила…»

«Я понимаю. Обычный курсант, каких сотни».

«Да, но только ты смотрел на меня так, как никто и никогда!..»

«Но в моей жизни все в этот миг переменилось! А я не мог ничего Вам сказать, потому что язык у меня отнимался и колени подгибались каждый раз, когда Вы на меня смотрели».

«Глупый, глупый, глупый…»

«А потом был этот неудачный прыжок, и Вы поцеловали меня в первый раз!»