Человеку, не знакомому с Арктикой, трудно вообразить все тяготы пути, которые пришлось претерпеть спасательному отряду.
"Наше плавание вдоль берегов Фаддеевского острова, - писал Колчак, - продолжалось при той же снежной погоде, придавшей совершенной зимний вид берегам и тундре этого острова. Высадки наши на берега были еще затруднительнее, чем на Земле Бунге - шлюпка садилась на мель чуть не в полутора-двух кабельтов от берега, и, чтобы выбраться на него, приходилось совершать путешествие по вязкому илу, под которым часто встречалось ледяное дно. Эти путешествия всегда кончались невольными купаньями, а отсутствие запасов одежды ставило нас в крайне неприятное положение все время находиться в сыром платье, что при температурах около 0 градуса было временами очень тягостно".
С того времени и до самой кончины, кажется, Колчака постоянно мучили ревматические боли, вызванные долгим пребыванием в холодной воде, но он всегда старался забыть о болезнях...
Только через несколько дней на прояснившемся горизонте вырисовались черные, отвесно спускающиеся в море скалы острова Беннетта, испещренные полосами и пятнами снега и льдов. "Ветер стих, - писал Колчак, - мы убрали паруса и на веслах стали пробираться между льдинами".
Бегичев еще с моря заметил сложенный из камней гурий, увенчанный бревном плавника, а уже высадившись, обнаружили у гурия следы костра, оленьи кости, облезлую медвежью шкуру, пустые гильзы... Однако поиски пришлось отложить - все были настолько измотаны, что вытащив вельбот на берег, сразу же, даже не поев, повалились спать.
На следующий день у мыса Эммы обнаружили в гурии три записки, упрятанные в бутылке. Хижина Толля, судя по чертежу, находилась на противоположном - восточном - побережье острова. Идти туда по фирновому леднику, обрывающемуся в море двадцати-тридцатиметровой стеной, было и трудно, и опасно. Поэтому решили спуститься на морской лед и идти напрямик к мысу, где по чертежу была обозначена хижина.
"Я шел передом, - пишет в своем дневнике Бегичев, - увидел впереди трещину, с разбегу перепрыгнул ее. Колчак тоже разбежался и прыгнул, но попал прямо в середину трещины и скрылся под водой. Я бросился к нему, но его не было видно. Потом показалась его ветряная рубашка, я схватил его за нее и вытащил на лед... Но это было недостаточно - под ним опять подломился лед, и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову, вытащил еле живого на лед и осторожно перенес... к берегу. Положил на камни и стал звать Инькова, который стоит возле трещины и кричит: "Утонул, утонул!" - совершенно растерялся. Я крикнул ему: "Перестань орать, иди ко мне!". Мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду. Потом я снял с себя егерское белье и стал одевать на Колчака. Оказалось, он еще живой. Я закурил трубку и дал ему в рот. Он пришел в себя. Я стал ему говорить - может, он с Иньковым вернется назад в палатку, а я один пойду. Но он сказал: "От тебя не отстану, тоже пойду с тобой". Я пошел по камням, были крутые подъемы и спуски. Он совершенно согрелся и благодарил меня, сказал - "в жизни никогда этого случая не забуду".
Сам Колчак - тоже штрих к портрету! - пишет об этом инциденте предельно кратко: "Эта попытка (пройти по морскому льду - А.Ш) обошлась мне очень дорого ввиду порчи единственного анероида, с которым я провалился под лед и, таки образом, был лишен возможности как следует определить высоты на ледниках".
В маленьком домике-поварне, сложенном из камней и плавника, спасательный отряд обнаружил ящики с геологической коллекцией, обнаружил фотоаппарат, инструменты, приборы и записку Толля, кончавшуюся словами: "Отправляюсь сегодня на юг. Провизии имеем на 14-20 дней. Все здоровы. 76 град. 38 мин. с.ш., 149 град. 42 мин. в.д. Э.Толль. Губа Павла Кеппена, остров Беннетта. 26.10/08.11/1902г.". Трудно понять, конечно, почему только поздней осенью, во мраке полярной ночи, Толль решился идти к Новосибирским островам. Ведь на пути к ним лежала коварная сибирская полынья - хаос снежуры и мелкобитых льдин, где нельзя ни идти, ни плыть на каяках. Толль и его спутники были, фактически, обречены. А Колчак со своей стороны, сделал, конечно, все, что мог, как и товарищи его - сделали все, что могли. Впрягшись в лямки, тащили они вельбот, или лавировали в хаосе льдин, грозивших раздавить утлое суденышко. Случалось - ночевали тут же, на льдинах. Случалось - жили в впроголодь, ведь фактически восемь месяцев они питались только тем, что удавалось добыть охотой или ловлей рыбы.
"Все спутники мои остались живы, - с гордостью скажет Колчак на допросе. И повторит, подчеркнув, - мы вернулись все, не потеряв ни одного человека".
Этим, действительно, можно было гордиться.
Академик Ф.Н.Чернышев, немало поработавший на Севере, подводя итоги экспедиции говорил: "Даже норвежцы не решаются делать такие отважные путешествия, как Александр Васильевич Колчак". Позже Географическое общество наградит Колчака Большой золотой (Константиновской) медалью, поставив молодого лейтенанта в один ряд с такими корифеями, как Нансен, Пржевальский, Норденшельд. Спасательная экспедиция на остров Беннетта будет отмечена как "выдающийся и сопряженный с трудом и опасностью географический подвиг". А Колчак, как итог экспедиций своих, напишет замечательную книгу: "Лед Карского и Сибирского морей".
Фактически, это первая научная монография по гидрологии Северного Ледовитого океана, но и сейчас, пожалуй, она остается одной из лучших книг о полярных водах и льдах. Колчак впервые дал физическое объяснение Великой Сибирской полыньи; впервые предсказал, что кроме выносного дрейфа льдов, открытого Фритьофом Нансеном, в Ледовитом океане - между полюсом и Канадским архипелагом - существует замкнутый антициклонический круговорот. Научные идеи Колчака намного опередили время, но даже в науке (и до сих пор) имя его искусственно забыто, хотя советские океанографы нередко использовали, как свои, мысли и теории Колчака. И теперь - через девять десятков лет - вновь и вновь листая страницы его трудов, написанных предельно ясно, невольно думаешь, что именно наука была, наверное, настоящим призванием Колчака, Что ж, может быть. Но двадцатый век начался для него с войны - о нападении японцев на Порт-Артур Колчак узнал в Якутске.
Экспедиция была предельно тяжелой, он устал, конечно. Но никаких сомнений у Александра Васильевича не было - место его на фронте!
"Я по телеграфу обратился в Академию Наук с просьбой вернуть меня в Морское ведомство и обратился в Морское ведомство с просьбой послать меня на Дальний Восток, в Тихоокеанскую эскадру для участия в войне".
Академия Наук не хотела его отпускать, но Колчак напрямик обратился к Великому Князю, который курировал Морское ведомство, и все-таки добился своего.
Теперь оставалось только одно - определить, наконец, свою личную жизнь. Невеста, кажется, уже устала ждать. Она приехала на берег Ледовитого океана (на мыс Святой Нос), чтобы встретить своего суженого. Мужественная женщина!
В марте в Иркутске сыграли свадьбу, причем шафером Колчака стал боцман Бегичев - сословных предрассудков, судя по всему, у будущего адмирала не было - тоже показательный штрих.
В Порт-Артур, кстати сказать, они тоже отправились вдвоем. Колчак был назначен вахтенным начальником на крейсер "Аскольд", а Бегичев - боцманом на миноносец "Бесшумный".
Как вы помните, еще в экспедиции Колчак заболел суставным ревматизмом, но он, несмотря на болезнь, по-прежнему инициативен. Лейтенант принимает участие в разработке плана прорыва блокады Порт-Артура, пытается использовать керосиновые гранаты для поджога японских укреплений.
Командуя эсминцем "Сердитый", Колчак поставил минную банку, на которой подорвался японский крейсер. Его награждают орденом Св. Анны IV степени с надписью "За храбрость". А война тем временем, уже катится к концу - бесславному для царского правительства. Годы спустя - уже на допросе - Колчак будет с горечью говорить о нападении Порт-Артура, о трагедии последних защитников его: "После того, как был июльский неудачный бой и неудачный прорыв во Владивосток, началась систематическая планомерная осада крепости, центр тяжести всей борьбы перенесся на сухопутный фронт... Все время я принимал участие в мелких столкновениях и боях во время выходов. Осенью я перешел на сухопутный фронт, ... командовал там батареей морских орудий... На этой батарее я оставался до сдачи Порт-Артура, до последнего дня, и едва даже не нарушил мира, потому что мне не было дано знать, что мир заключен. Я жил в Порт-Артуре до 20-х чисел декабря, когда крепость пала... Когда была сдача крепости, я уже еле-еле ходил, ... так как у меня развился в очень тяжелой форме суставный ревматизм. Я был ранен, но легко, так что это меня почти не беспокоило, а ревматизм меня совершенно свалили с ног. Эвакуировали всех, кроме тяжелораненых и больных, я же остался лежать в госпитале в Порт-Артуре. В плену японском я пробыл до апреля месяца, когда начал уже несколько оправляться. Оттуда нас отправили в Дальний, а затем в Нагасаки... И я вместе с группой больных и раненых офицеров через Америку отправился в Россию. Это было в конце апреля 1905 года... В Петрограде меня сначала освидетельствовала комиссия врачей, которая признала меня совершенным инвалидом".
