Одновременно режим заботился и о том, чтобы сомнение в правильности курса Сталина не возникло позднее. Вождю было важно, чтобы не воскрес альтернативный коммунизм, подобный троцкизму. Сам Троцкий был скомпрометирован тяжелыми обвинениями на политических процессах, но упорно доказывал в зарубежной прессе абсурдность обвинений Сталина. Однако пока он был нужен как символ единого руководства всеми заговорами. Только 20 августа 1940 г., по завершении чистки и в преддверии советско-германского столкновения, Троцкий был убит агентом Коминтерна. Одна из возможных причин его устранения — планы Сталина распустить Коминтерн. Троцкий не должен был перехватить эту «марку».
Но со временем идейные коммунисты могли прийти к тем же выводам, что и «выкорчеванная» оппозиция. Сталин внимательно следил за ходом мыслей партийных интеллигентов и уничтожал всех, кого подозревал в оппозиционных взглядах.
Были уничтожены выдающийся режиссер, идейный коммунист В. Мейерхольд (к его делу мы вернемся), писатели и поэты, критиковавшие Вождя даже с помощью намеков (например, Б. Пильняк и О. Мандельштам), ведущий коммунистический журналист М. Кольцов и т. п.
Творчества непартийной интеллигенции, не участвовавшей в идейной борьбе, Сталин не опасался — сохранил жизнь выдающимся русским литераторам А. Ахматовой, М. Зощенко и М. Булгакову, далеким от коммунистических взглядов. В годы террора Булгаков работал над своим величайшим произведением «Мастер и Маргарита», сам дух которого противостоял партийной идеологии. Но именно это произведение является одним из доказательств того, что, вопреки всем усилиям, сталинизму не удалось добиться полного контроля над душами и мыслями людей.
Народное сопротивление в этот период могло носить лишь неорганизованный характер и проходить независимо от антисталинских действий и замыслов элиты. В качестве примера приведем фрагмент сообщения НКВД об обсуждении проекта конституции 1936 г.: «В колхозе деревни Михальцево на общем собрании колхозников при обсуждении проекта новой Конституции колхозник Логинов Я. С. заявил: „Что нам даст ваша Конституция. Что там написано Сталиным, так оно и будет, а не по-нашему… Есть самим нечего, а тут еще отдавай государству“… На ткацкой фабрике имени Максима Горького в целях обеспечения достаточного количества рабочих на собрании после работы двери во двор фабрики были закрыты и около них поставлен сторож. Собрание прошло формально»[454]. Были и более активные формы сопротивления — листовки такого, например, содержания: «Средневековый террор, сотни тысяч замученных НКВД и расстрелянных безвинных людей, лучших, преданнейших работников Советской власти — это только часть того, что еще предстоит!!!»[455]
Насколько Сталин опасался таких выступлений? Одну из антисталинских листовок распространял физик Л. Ландау. Он был арестован, приговорен к тюремному заключению, но затем… отпущен по ходатайству академика П. Капицы. Может быть, листовка была невинна по содержанию? «Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи… Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила фашистский переворот… В своей бешеной ненависти к настоящему социализму Сталин сравнился с Гитлером и Муссолини… Товарищи, вступайте в Антифашистскую рабочую партию… Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности»[456].
После 1938 г. Сталин уже не беспокоился за судьбу своего курса. Он мог позволить себе прагматичный подход к «человеческому материалу».
Несмотря на то что против коммунистической политики осмеливались выступать незначительное количество инакомыслящих, партии так и не удалось полностью поставить жизнь граждан под свой контроль. Сохранялось влияние православия и мусульманства, в целом народной психологии, в которой отношение к коммунистическому режиму смешивалось с многовековыми стереотипами взаимоотношения с властью.
В маховик террора мог попасть любой человек, высказавший малейшую крамолу. Но все попасть не могли.
Разгром руководства в стране, хозяйство которой было практически полностью в руках государства, вело к экономической катастрофе. Так, Андреев докладывал Сталину из Куйбышевской области: «В глубинках накопилось очень много хлеба, который портится»[457]. Это было еще одним сигналом Сталину — террор нужно как можно скорее сворачивать. В январе Сталин, похоже, стал склоняться к тому, что задачи, стоявшие перед террором, уже выполнены. Вождя стала тревожить и возможность новой волны сопротивления, хотя бы из самосохранения. 11–20 января 1938 г. остатки членов ЦК собрались на «пленум». Кворум уже был арестован, даже с учетом перевода кандидатов в члены ЦК на октябрьском пленуме 1937 г. Пленум подтвердил исключение из ЦК ранее арестованных коллег. Основной вопрос повестки дня давал надежды на скорейшее прекращение террора: «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». С докладом выступил заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК Г. Маленков — даже не кандидат в члены ЦК. Сталин демонстративно игнорировал формальные правила. Маленков рассказывал о судьбах людей, исключенных из партии в 1935–1936 гг. Комиссия партийного контроля восстановила в партии в ряде областей от 40 до 75 % исключенных. В 1938 г. стали активно проверять и жалобы, поданные и в начале Большого террора. По жалобе бывшего секретаря парткома Наркомтяжпрома Капланского, поданной в июне 1937 г., была проведена проверка, которая установила, что клеветнические обвинения в троцкизме партийные органы «по существу не проверяли, не вызывали коммунистов, обвинявшихся в этом заявлении в троцкизме, не сообщали им о предъявленных им обвинениях»[458]. Но в 1937 г. сомневаться в обвинениях было опаснее, чем в 1938 г. предстать нарушителями правовых норм.
К пленуму НКВД даже арестовало несколько клеветников, которые в 1937 г. участвовали в разгромах партийных организаций, обвиняя их руководителей в политических преступлениях.
Стоило лишь «копнуть», и тут же вскрылись факты «произвольных арестов». Но только в Куйбышевской области. Как повезло этим арестованным — они попали под первую сталинскую «реабилитацию». Куйбышевская область была выбрана в качестве образцово-показательной, потому что туда был направлен украинский руководитель П. Постышев, снятый с поста за доверие к «вредителям». Теперь именно его решили обвинить в перегибах. Направленный в Куйбышевскую область А. Андреев докладывал Сталину: «Пришлось арестовать несколько наиболее подозрительных, ретивых загибщиков…»[459]
В Куйбышеве Постышев попытался быть «святее Папы» и даже распускал райкомы, все руководство которых было арестовано. Во многих регионах партийный аппарат вычищался практически полностью, но нигде «чистильщики» не покушались на партийную структуру, которая постепенно заполнялась новыми людьми. «Новация» Постышева была подвергнута критике, сам он был обвинен в перегибах и жалко оправдывался. Каганович заклеймил Постышева, выразив общее мнение собравшихся: «Если он в Киеве не мог отличить врага от друга, если он врага принимал за друга, то этот же грех привел его к тому, что в Куйбышеве он не смог отличить друга от врага и записывает друзей во враги»[460].
Героями пленума были бывшие коллеги Постышева по Украине Косиор и Чубарь (стали заместителями предсовнаркома), а также сибирский лидер Эйхе (Сталин похвалил его доклад о вредительстве в сельском хозяйстве). Вскоре они будут расстреляны. Почему?
Падение всех троих произошло в апреле. Иногда арест Косиора пытаются объяснить заступничеством за брата-троцкиста. Но Микоян, например, заступался за троцкиста Снегова, а остался «в фаворе». А вот Эйхе не заступался, а был арестован в то же время. Косиор потянул за собой и Чубаря.
