Незадолго до того, как Власов попал в руки Советов, Штрикфельдт и Малышкин имели беседу с командующим 7-й армии США генералом Александром Пэтчем. Малышкин объяснил ему мотивы, двигавшие теми, кто поддерживал освободительное движение. Он обратился с просьбой о предоставлении защиты не себе, но противникам советской системы, которые просят политического убежища. Малышкин обращался к американскому народу, который всегда превыше всего ценил свободу.

Пэтча обращение явно тронуло, однако подобное решение находилось только в компетенции Вашингтона. Тем не менее он выразил готовность принять ответственность за русские части на тех же условиях, которые применялись к немецким. Малышкин и Штрикфельдт должны были сообщить об этом Власову. Однако дни шли, а их все не отпускали — то и дело находились какие-то предлоги, мешавшие освобождению. В день капитуляции Германии им объявили, что они больше не делегаты на переговорах о перемирии, а военнопленные.[243]

Профессору Оберлендеру повезло больше. Американцы отправили его в поместье принца Леопольда Баварского, где 23 апреля у него состоялись переговоры с командиром 2-го бронетанкового корпуса США генералом Кеннеди. Кеннеди сказал, что готов принять группу Мальцева и не станет выдавать их Советам. Он сделает это под свою собственную ответственность и не будет докладывать вышестоящему начальству. Однако он потребовал, чтобы генерал Ашенбреннер явился к нему лично. 24-го числа Оберлендер возвратился с Ашенбреннером, и 25-го оба имели беседу с Кеннеди, который подтвердил свое обещание. 27 апреля соединение военно-воздушных сил РОА под белыми флагами маршем вошло в Мюнзинген, где сложило оружие.[244]

Генерал Кеннеди не смог сдержать обещания. Большинство солдат и офицеров, включая самого Мальцева, были принудительно репатриированы в СССР. Штаб КОНР, возглавляемый Жиленковым, перебрался из Инсбрука в Циллерталь и там был интернирован американцами. Оставшиеся части РОА — 2-я дивизия, запасная бригада, офицерская школа и Генеральный штаб — тоже вошли на оккупированную американцами территорию. Меандров отдал приказ выступать 8 мая, после того как ему так и не удалось установить связь с Власовым.

Зверев, командир 2-й дивизии, приказал своим солдатам двигаться, но сам остался — его жена приняла яд и умирала. Ночью штаб-квартира дивизии подверглась атаке Советов и была захвачена после непродолжительной перестрелки, при этом убежать удалось лишь одному офицеру. Остальная часть личного состава дивизии, за исключением некоторого количества обозников, сумела пересечь линии американцев. Они сдали оружие около Крумау.

Запасная бригада под командованием подполковника Садовникова вышла в район Фридберга, где американский комендант, невзирая на полученные приказы, снабдил небольшие группы русских разрешениями на проезд в Мюнхен. Таким образом было спасено восемьсот нижних чинов и пятнадцать офицеров.

Все оставшиеся силы РОА в итоге сосредоточились в районе Ландау. Там Меандров попросил Герре, который не чувствовал себя вправе предоставить русских своей собственной участи, обратиться к Кёстрингу с просьбой походатайствовать за них перед американцами. Герре раздобыл гражданскую одежду и после одиннадцати суток долгого путешествия добрался до Кёстринга, который находился у себя дома, неподалеку от Марквартштайна, ожидая, когда американцы возьмут его в плен.

Кёстринг, однако, не считал, что его вмешательство хоть как-то поможет русским. Через несколько дней, когда его направили в лагерь для военнопленных 101-й воздушно-десантной дивизии США, появились признаки, подтверждавшие основательность его пессимизма. Допросы являлись чистой формальностью. Опыт Кёстринга и знание им того, что происходит на русских территориях, явно не интересовали допрашивавших его американцев, которые хотели узнать только, какими средствами пользовались немцы, чтобы принудить русских сражаться. Кёстринг убедился, что бессмысленно объяснять всю глубину проблемы. Тем не менее он сказал, что жадность и глупость немецкого руководства помешали ему с умом использовать огромный ресурс для борьбы с большевизмом. Теперь американцы собирались расточить эти богатства вторично, поскольку они разочаровывали тех, кто надеялся на их помощь после того, как немцы бросили их на произвол судьбы. Возможно, скоро у американцев появится причина пожалеть об этом.

— Возможно, — не стал спорить снимавший допрос офицер, но это был лишь вежливый и ничего не значивший ответ.[245]

Прочих эмиссаров по вопросам перемирия ожидало такое же непонимание. Жеребкова остановили на швейцарской границе после запроса в Берне относительно соответствующих распоряжений, когда же он попробовал перейти кордон нелегально, его арестовали и отправили назад. Доктор Поремский и полковник Милишкевич, которые попытались установить контакт с британскими военными властями в Гамбурге, также были арестованы, равно как и Быкадоров, и капитан Лапин. Вскоре после этого Милишкевича и Лапина передали Советам. Полковник фон Рентельн, которого генерал фон Паннвиц отправил к британскому фельдмаршалу Александеру, так никогда и не добрался до последнего. Он был выдан Советам[246] и умер в тюрьме.

Тем временем пока части РОА сдавались американцам, казачий корпус с боями шел к австрийской границе. Тогда как у бегущих немцев всюду царили хаос и неразбериха, казаки отступали в порядке и сохраняя дисциплину. Первое их соприкосновение с союзническими силами состоялось 9 мая, когда они оказались перед британской 11-й бронетанковой дивизией[247] в районе Лавамюнде.

Паннвиц поехал встретиться с британцами. Он и в мыслях не держал, что казачий корпус, никогда не воевавший с западными союзниками, может быть передан Советам. 10 мая подтянулась 1-я дивизия корпуса, и Паннвиц наблюдал за ее прибытием в компании нескольких британских офицеров.

Посреди всеобщего хаоса казаки служили достойным особого внимания явлением. Трубачи на белых конях выстроились стройными рядами позади своего командира. Затем они двинулись за ним эскадрон за эскадроном торжественным галопом мимо застывших в удивлении британцев.

Поначалу британцы вели себя безукоризненно. Личный состав корпуса получил возможность свободно перемещаться в районе Клагенфурта, о репатриации не было никаких разговоров. Однако 27 мая командиру 1-й дивизии полковнику Вагнеру приказали переместить своих людей в лагерь около Вайтенсфельда, и британский офицер дал ему понять, что это станет прелюдией к репатриации. Вагнер затем позволил всем делать то, что каждый считает правильным. Он с некоторыми другими немецкими офицерами сумел перейти через Альпы в Германию. Командование дивизией принял полковник Сукало с осознанием того, что каждый боец волен делать то, что считает нужным. На утренней заре собралась почти вся дивизия. Сукало тоже остался и возглавил марш личного состава в лагерь..

На пути туда нескольких человек спас британский майор, который спрашивал каждого солдата, где тот родился и не принадлежал ли к старой эмиграции. Те, кто ответили «да», были освобождены. Остальных через несколько суток передали Советам. Сам Паннвиц отказался спасаться, хотя его и не охраняли. Он объяснил это так:

— Мне пришлось разделить немало счастливых дней со своими казаками, и я останусь с ними в горькие времена.[248]

Вскоре его арестовали и передали Советам в Юденбурге. Остальных немецких офицеров корпуса под предлогом отправки в Германию собрали под Ноймарктом, после чего тоже под сильной охраной сопроводили к Советам в Юденбург.

Примерно в то же время, когда казачий корпус Паннвица пересекал австрийскую границу, группа Доманова подходила к Австрии с территории Северной Италии, завершая долгий и утомительный марш. Группа, насчитывавшая всего около 35 тысяч человек, включая женщин и детей, встала лагерем в широкой долине около Лиениа. Этим людям тоже поначалу предоставили свободу передвижения. Они полагались на клятву, данную британским офицером майором Дэвисом, что никто из них не будет репатриирован в Советский Союз.