Бывают мечты, которые погружают нас в дрему, бывают мечты, что не дают уснуть.

Желание уехать придавало мне неисчерпаемую энергию, постоянную, все прибывающую силу, она была больше меня, способна преодолеть любые пределы, в том числе пределы здравого смысла.

Почему я покинул Египет, вместо того чтобы в нем поселиться?

Если бы я положил свою котомку здесь, если бы пожертвовал Нилу свою тягу к Западу, я смог бы выстроить надежную жизнь, избавить себя от годов страдания и унижений.

Почему?

Что может быть легче, чем переместиться из Багдада в Каир, из одной арабской столицы в другую?

Почему?

Оглядываясь на прожитую жизнь, мы видим ее жужжанием вечных «почему», не услышанных вовремя, чередой перекрестков, где мы не увидели прямой дороги вперед. Я пришел в город фараонов твердо намеренный уйти из него, и возможность остаться даже не приходила мне в голову. Спасибо Саддаму Хусейну! Опять спасибо ненавистному диктатору, все еще давившему на меня, хотя и неспособному наложить руку. С детства этот колдун столько раз морочил мне голову арабским миром, арабской силой, арабской борьбой, арабской гордостью, что я проникся отвращением к этой пропаганде. Покидая Ирак, а затем и Египет, я отвергал не только родину и ее близкого соседа, но часть себя, ту струну, которую хотел затронуть во мне Саддам: арабскую душу. И где бы я ни находил эти идеалы и даже их след или дальний отголосок, я видел лишь вранье, манипуляцию и мнимость: не сознавая того до конца, я ненавидел арабский мир.

Но я не мог вообразить, что едва я совершу вылазку в неарабский мир, как тут же стану завзятым арабом. Мы думаем, что бежим из тюрьмы, а сами тащим за собой решетку. Но это уже другая история, которую я расскажу позже…

Верный своим уловкам, связав нашу судьбу с «Сиренами», Бубакар вытащил счастливый билет. Благодаря им нам удалось вырваться из Египта и приблизиться к цели. Однако их общество, как станет видно впоследствии, оказалось предприятием небезопасным.

Кто из жителей Земли не слышал о «Сиренах»? Их слава так скоро вышла за пределы родной страны — Швеции, — что сегодня никто уже не помнил, откуда они взялись, ибо их англоязычный шлягер «Herbal tea» — гимн наркотикам — стал всемирным хитом.

Эти юные чертовки начинали втроем под названием «Чертовы детки», потом группа выросла до пяти под названием «Русалочий паштет», объясняя, что паштет из русалок — это подделка, как все паштеты из разряда деликатесов, как, например, паштет из мяса ласточек, на 80 процентов состоящий из свинины и на 20 процентов — из мяса ласточек, и мы тоже на 80 процентов — свиньи, а на 20 — певицы. Наконец, расширив состав до девяти, они переименовали себя в «Сирен».

«Сирены» не были иллюстрацией средневековой легенды: ничто не связывало их с девами-рыбами, ничто в них не напоминало легендарных красавиц с обнаженной грудью, с огненным взором, чьи гривы струились вдоль гибких тел, заканчивавшихся чешуйчатыми хвостами, роковых красавиц, утаскивавших моряков на дно, предварительно соблазнив их. Гораздо больше, чем сирен древности, они напоминали сирены современные — электрические сигналы тревоги, воющие раструбы, разрывающиеся при угрозе пожара или ограбления.

Любой, кто присутствовал на концерте «Сирен», понимает, что их название объясняется, главным образом, пронзительностью звука. Работая на пределе мощности, культивируя уродство, плюясь в микрофон так, что каждое слово становилось неразличимо на слух, искажая звук металлических инструментов до невыносимого визга, они творили на сцене истерическое действо, одетые в костюмы из старых жестянок, и скорее били по гитарам, чем играли, кричали, а не пели, непристойно корчились вместо танцев. Порочные, подвижные, циничные, насмешливые, они, не позволяя себе ни малейшей передышки, сминали зрителей, как танковая армада. У тех было два способа реагировать на зрелище, требовавшее от них не слуха — барабанные перепонки лопались, — а выносливости: либо бежать, либо сдаться. Кому везло, те впадали в транс.

В первый вечер моей работы с ними, на последнем концерте в Каире, после того как на первых десяти минутах несколько человек потеряли сознание, после того как вынесли пятерых затоптанных толпой подростков, шоу достигло полного накала. Едва «Сирены» в ярости осыпали зрителей ругательствами, сравняли их с дерьмом, как те, окончательно покоренные, принялись скандировать их песни, которые знали наизусть. Я счел это зрелище столь же поразительным, сколь и необъяснимым: как им удается в этом грохоте распознать мелодию? Разобрать в хриплых воплях слова? Я открыл таинственную сущность фанатов — этих людей, обладающих сверхъестественными способностями, единственных существ, способных раздобыть такой аппарат, чтобы воспроизводил записи «Сирен» и не взрывался, разумных существ, способных запомнить бессвязный текст, зрителей, которые платят целое состояние за билеты, а потом ничего не видят, ибо корчатся на скамейках с закрытыми глазами и не слышат, поскольку сила звука разрывает им барабанные перепонки. И вообще, как они могут извиваться, хлопать в ладони, махать руками над головой, будучи спрессованы, прижаты друг к другу, как липкие зерна риса? И что за удовольствие орать вместе до хрипоты? Все равно что петь во время бомбежки…

Шоу парадоксальным образом можно было охарактеризовать как хаос, доведенный до совершенства! Чудовищное и невыносимое от начала до конца, ни в чем не грешащее против дурного вкуса, удивительно цельное: ничего приятного ни глазу, ни уху, ни уж тем более носу, ибо и певицы, и толпа вскоре начинали едко пахнуть потными подмышками. В конце «Сирен» вызывали на бис, им свистели, бесконечно хлопали, ибо, как природа не терпит пустоты, так и публика панически боится молчания.

В тот вечер я делал свое дело: не давал фанатам выпрыгнуть на сцену. Пришлось стоять возле огромных динамиков, наверняка самых крупных и самых мощных во всем мировом шоу-бизнесе, и, несмотря на восковые затычки в ушах и шлем на голове, под конец концерта я был оглушен и шатался как пьяный.

Сердце мое, взнузданное ритмом ударной установки, слало кровь в низ живота и против моей воли будило во мне похоть.

Но вот зрители рассеялись, тишина стала расти, разбухать и делаться такой же оглушительной, как грохот.

Шатаясь, я дошел до противоположного конца сцены и встретился с Бубой, которому поручили то же, что и мне, — обеспечивать безопасность. Его обычно шоколадные щеки позеленели, он переминался с ноги на ногу, засунув руки в тренировочные штаны, как мальчишка, который вот-вот описается. Я спросил его, как дела, и заметил, что не слышу своего голоса. Удивленный, он ответил мне, двигая толстыми губами и не издавая ни звука.

Мы оба оглохли.

Вот почему продюсер «Сирен» вынужден был каждый вечер нанимать нелегалов: работа убивала работника. Не было людей, готовых лишиться одного из органов чувств за несколько долларов, и он знал, что только человек без легальных документов, работающий по-черному, согласится на это место и не подаст на него потом в суд.

В раздевалке стадиона Буба нашел дощечку и мел, и эта неожиданная находка позволила нам общаться.

«Остаемся?» — накарябал он.

Я кивнул. О том, чтобы бросить, не могло быть и речи. Оставшись в караване «Сирен», мы смогли бы после Египта переехать в трейлере в Ливию, потом в Тунис. Несомненно, в одной из этих стран для нас найдется корабль в Европу.

Поэтому Буба договорился со своим знакомым, огромным негром с Ямайки, что мы сможем спать между динамиками. Назавтра мы уже немного слышали, что позволило нам работать на погрузке. Электрооборудование «Сирен» — пульты, прожекторы, динамики — перевозилось в шести большегрузных трейлерах, и участники турне обрадовались дополнительным силам, необходимым для демонтажа, переноса, укладывания вещей.

Около пяти дня «Сирены» проснулись, вышли из своих вагончиков и явились в палатку, заменявшую кухню.