– При решении данной задачи нас интересует только схема действий, некий «общий знаменатель», если можно так выразиться. «Общим знаменателем» является тот факт, что к услугам Фогельмана, как выяснилось, прибегали родители двух других пропавших девушек.

– Двух других жертв, вы хотели сказать, – поправила она меня. – Я знаю, что исчезло еще несколько девушек, которые были найдены потом мертвыми. Об этих убийствах не прочитаешь в газетах, но о них все говорят.

– Да, двух других жертв, – согласился я.

– Но, конечно, это только совпадение. Послушайте, сознаюсь, что я и сама подумывала об этом: заплатить какому-нибудь детективу, чтобы он поискал мою дочь. В конце концов, вы ведь до сих пор не нашли и следа ее, правда?

– Да, правда. Но тут может быть нечто большее, чем просто совпадение. Как раз это я и хочу выяснить.

– Предположим, что мы к нему обратимся. И что это нам даст?

– Вполне возможно, он совсем не тот человек, который, нам нужен. Поэтому я не могу сказать, каков будет результат решения данного уравнения.

– Это дело кажется мне весьма сомнительным, – сказала она. – Я имею в виду, каким образом он связался с теми двумя семьями?

– А он с ними и не связывался. Они сами обратились к нему, увидев его объявление в газете.

– Не говорит ли это о том, что если он и является «общим знаменателем», то не по своей воле?

– Не знаю, может быть, он просто хочет, чтобы у других складывалось именно такое впечатление. И все-таки я хотел бы узнать о нём побольше, даже если потом это мне и не пригодится. – Она положила ногу на ногу и зажгла сигарету. – Вы поможете мне в этом деле?

– Сначала ответьте на один вопрос, комиссар. Только я хочу услышать от вас честный ответ. Я устала от недомолвок. Как по-вашему, Эммелин еще жива?

Я вздохнул и покачал головой.

– Думаю, что она мертва.

– Спасибо. – Мгновение мы оба молчали. – То, о чем вы меня просите, опасно?

– Нет, полагаю, что нет.

– Тогда я согласна.

И вот теперь мы сидим в приемной агентства Фогельмана на Нюрнбергерштрассе под пристальным взглядом его секретарши весьма почтенного вида. Хильдегард Штайнингер с блеском играла роль обеспокоенной жены. Она держала меня за руку и время от времени улыбалась мне улыбкой, какую обычно предназначают любимому мужу. Она даже надела свое обручальное кольцо. Впрочем, и я тоже. Непривычно чувствовать его у себя на пальце после стольких лет одинокой жизни. Оно стало мне немного мало, и, чтобы надеть его, пришлось даже намылить палец.

Слышно было, как за стеной играли на пианино.

– У нас через стенку – музыкальная школа, – объяснила секретарша Фогельмана. Она сочувственно улыбнулась и добавила: – Вам не придется ждать долго.

Через пять минут нас пригласили в кабинет Фогельмана.

По своему опыту я знаю, что в среде частных сыщиков наиболее распространены следующие недуги: плоскостопие, расширение вен, болезни позвоночника, алкоголизм и, прости меня, Господи, венерические заболевания, но ни одно из них, кроме, пожалуй, триппера, не должно отталкивать потенциального клиента. Однако есть заболевание, которое, хотя и считается незначительным, обязано тем не менее заставить клиента задуматься, если он его засечет, – это близорукость. Если вы собираетесь платить человеку пятьдесят марок в день за поиски вашей пропавшей бабушки, вы по крайней мере должны быть уверены, что тот, кого вы нанимаете, достаточно хорошо видит, чтобы найти хотя бы свою затерявшуюся запонку. Поэтому очки со стеклами толщиной с бутылочное стекло, которые носил Рольф Фогельман, могли насторожить его клиента.

С другой стороны, непривлекательность, вызванная каким-нибудь физическим недостатком, сама по себе не может быть препятствием для карьеры сыщика, поэтому Фогельман, неприглядный тип в целом, вполне мог добыть себе на жизнь какие-то крохи. Я сказал «крохи» – а я подбираю слова очень тщательно, – потому что Фогельман с шапкой непокорных рыжих вьющихся волос, широким носом, больше напоминающим клюв, и мощной плоской грудью был похож на нелепого петушка доисторической породы, явно обреченной на вымирание.

Подтянув брюки почти до подмышек, Фогельман вышел из-за стола и направился широким шагом бывшего полицейского, чтобы пожать нам руки. Он ставил свои большие ступни так, будто только что слез с велосипеда.

– Рольф Фогельман, рад познакомиться с вами обоими, – произнес он с сильным берлинским акцентом высоким, срывающимся голосом, словно ему не хватало дыхания.

– Штайнингер, – представился я. – А это моя жена, Хильдегард.

Он указал на два кресла, стоявших перед большим письменным столом, и, когда пошел вслед за нами по ковру, я услышал, как поскрипывают его ботинки. В кабинете было мало мебели. Стойка для шляп, столик на колесиках с напитками, длинный, весьма потертый диван и за ним – стол у стены с двумя лампами и несколькими стопками книг.

– Очень мило с вашей стороны, что вы нас так быстро приняли, – любезно сказала Хильдегард.

Фогельман сел и посмотрел на нас. Хотя он находился в метре от меня, я почувствовал запах прокисшего йогурта из его рта.

– Видите ли, когда ваш муж сообщил, что у вас пропала дочь, естественно, я понял, что дело не терпит отлагательств. – Он провел ладонью по листу своего блокнота и вытащил карандаш. – Какого числа она пропала?

– В четверг, двадцать второго сентября, – сказал я. – Она уехала в школу танцев в Потсдам. В тот вечер она ушла из дому – мы живем в Штеглице, – в половине восьмого. Занятия начинаются в восемь, но она там не появилась.

Хильдегард дотронулась до моей руки, и я успокаивающе сжал ее.

Фогельман кивнул.

– Уже почти месяц, – произнес он задумчиво. – А что полиция?

– Полиция? – с горечью произнес я. – Полиция ничего не делает. Мы ничего не знаем. В газетах ничего не прочитаешь. И тем не менее все вокруг говорят, что пропали и другие девушки одних лет с Эммелин. – Я сделал паузу. – И что они убиты.

– Да, дело обстоит именно так, – признал он, подтягивая узел своего дешевого шерстяного галстука. – Согласно официальной версии, прессе запрещено освещать эти исчезновения и убийства – полиция стремится избежать паники. Кроме того, полиция опасается, что это может подтолкнуть каких-нибудь придурков начать совершать похожие убийства. Но настоящая причина кроется в том, что полиция не хочет, чтобы все еще раз убедились в ее абсолютной неспособности поймать преступника.

Я почувствовал, как рука Хильдегард с силой сжала мою.

– Господин Фогельман, – сказала она, – труднее всего переносить неизвестность. Что с ней случилось? Если бы мы только знали, жива она или...

– Понимаю, фрау Штайнингер. – Он посмотрел на меня. – Следует ли расценивать ваши слова так, что вы хотите, чтобы я попытался найти ее?

– Пожалуйста, господин Фогельман, – попросил я. – Мы увидели ваше объявление в «Беобахтер», и, поверьте, вы – наша последняя надежда. Мы устали просто сидеть и ждать, что будет дальше. Правда, дорога"?

– Да-да, мы устали.

– У вас есть фотография дочери?

Хильдегард открыла сумочку и протянула ему такую же фотографию, какую она раньше отдала Дойбелю.

Фогельман довольно безразлично посмотрел на нее.

– Хорошенькая. Как она добиралась до Потсдама?

– Поездом.

– И вам кажется, что она пропала где-то по пути от Штеглица до танцевальной школы, верно?

Я кивнул.

– У нее были какие-нибудь проблемы дома?

– Нет, – твердо сказала Хильдегард.

– А в школе?

Мы оба покачали головой, и Фогельман записал что-то в своем блокноте.

– Она дружила с мальчиками?

Я искоса взглянул на Хильдегард.

– Не думаю. Я просмотрела вещи в ее комнате и не нашла ничего, указывающего на то, что она встречается с мальчиками, – сообщила она.

Фогельман мрачно кивнул и затем вдруг сильно закашлялся. Он извинился за приступ кашля, держа носовой платок у рта. Лицо его стало таким же красным, как и волосы.

– Прошло четыре недели с момента ее исчезновения, и вы, конечно, связались со всеми родственниками и переговорили с ее школьными подругами, чтобы убедиться, что она не живет у кого-нибудь из них? – Он вытер платком рот.