У рассказов, как учил меня старина Хей (а он их наплел достаточно, чтобысойти за знатока), должны быть начало, середина и конец, вместе образующиеформу и движение, любимые слушателем. Значит, чтобы придать правильную формусвоей хронике тех памятных недель в Эджвилле и землях за ним, я долженначать не с начала, а еще раньше, выдумать такое начало, которое пролило бысвет на последующие события. Я, правда, не уверен, что такой способ —наиболее верный. Иногда мне кажется, что правильнее было бы броситьсярассказывать очертя голову, скакать по хронологии взад-вперед, каквозбужденный очевидец, впервые излагающий увиденное; но коль скоро раньше яникогда ничего не записывал, то, пожалуй, пойду проторенной дорожкой ипоступлю так, как советовал старина Хей.

Случилось это летом, когда обезьяны и тигры держатся на высокогорье средизаснеженных вершин к востоку от города, а из Уиндброукена, лежащего пососедству, к северу от нас, и совсем издалека приходят чужие люди с товарамии иногда с намерением осесть; в это время можно появляться на равнине почтибез опаски. Наш Эджвилл забился в серый подковообразный каньон с такимигладкими склонами, словно это глина, разглаженная пальцем великана; домишкии лавки — по большей части побеленные и крытые дранкой — сгрудились вдальней части каньона. Чем ближе к горловине, тем меньше построек, зато всегуще идут заграждения из колючей проволоки, траншей и всевозможных скрытыхловушек. За каньоном начинается равнина — каменистая пустыня, тянущаяся вбесконечность и переходящая в полосу мрака, загородившую горизонт. Тамобитают Плохие Люди и дикие звери, а по другую сторону... В общем, кое-ктоутверждает, что другой стороны вообще не существует.

В то утро я выехал на чалой лошадке на равнину с мыслью поискать тигровыекости, из которых вырезаю разные фигурки. Я направился на восток, к горам,держась ближе к скалам. Не проехав и двух миль, я услышал гудок. Отлюбопытства поскакал на звук и еще через милю увидел под скалой краснуюмашину с кабиной-пузырем. Я уже видал пару таких, когда ездил в последнийраз в Уиндброукен за покупками: их мастерил какой-то старик по чертежам,полученным от Капитанов. О машинах болтал весь город, но я не находил в нихпроку: ведь единственным плоским местом, где на них можно покататься, былапустынная равнина. На голове у человека красовался золотой шлем, искрившийсяна солнце. Приблизившись, яразглядел, что водитель колотит ладонью по рулю, издавая пронзительныегудки. Даже когда я остановил лошадку перед машиной, он не прекратил своегозанятия, словно не видел меня. Я смотрел на него с полминуты, а потомкрикнул:

— Эй! — Он глянул на меня, но лупить по рулю не перестал. Гудок был такойпронзительный, что лошадка занервничала. — Эй! — снова крикнул я. —Прекрати, не то накличешь обезьян.

Это его образумило — правда, ненадолго. Он обернулся и сказал:

— Думаешь, мне есть дело до обезьян? Черта с два! — Гудение возобновилось.

У шлема была решетка, загораживавшая лицо, но я все же рассмотрел, что оно унего заостренное, бледное, с косыми глазами; сам водитель был одет в красныйкомбинезон под цвет машины; впрочем, комбинезон не скрывал его болезненнуюхудобу.

— Пусть тебе нет до них дела, — сказал я, — но если не прекратишь этот шум,они начнут швыряться в тебя камнями. Обезьяны уважают покой и тишину.

Он перестал гудеть и воинственно уставился на меня.

— Хорошо, — сказал он. — Подчиняюсь судьбе. Мое будущее предопределено.

— Да ну? — усмехнулся я.

Он откинул прозрачную крышу и вылез из машины. Моя лошадка попятилась назад.

— Я пересеку равнину, — заявил он, выпятив грудь и покачиваясь; можно былоподумать, что этот тщедушный человечек мнит себя десятифутовым верзилой.

— Вот оно что! — Я посмотрел на запад, в пустоту, простиравшуюся до самоготемного горизонта. — А последнее желание заготовил? Может, родне чтопередать?

— Я наверняка не первый. Должно быть, у вас многие пытаются пересечьравнину.

— Таких болванов не встречал.

— Но обладателей карты ты тоже не встречал. — Он достал из машины какие-тозаляпанные бумажки и помахал ими в воздухе, отчего моя лошадка захрапела ичуть не встала на дыбы. Он оглянулся, словно боясь, что нас подслушают, исказал: — Этот мир не такой, как тебе кажется, совсем не такой. Я нашелкарты там, на севере. Можешь мне поверить, это настоящее открытие!

— А как ты поступишь с Плохими Людьми? Будешь лупить их по башке своимибумажками?

Я успокоил лошадку и спешился. И оказался выше водителя на целую голову,несмотря на его шлем.

— Я им не попадусь. Мой путь лежит туда, куда они не посмеют сунуться.

Что толку спорить с психом? Я сменил тему.

— Тебе не спрятаться от Плохих Людей, если не перестанешь будоражить своимгудком обезьян. Зачем тебе это?

— Разминка. Подпитка энергией.

— На твоем месте я бы разминался подальше от скал.

— Никогда не видел этих обезьян. — Он посмотрел на скалы. — Какие они?

— Белая шерсть, синие глаза... Ростом с человека, только щуплые. И почтитакие же сообразительные, как мы.

— Не верю я в это. Ни единому словечку не верю.

— Раньше я тоже не верил. Но потом встретил человека, побывавшего у них.

Он выжидательно смотрел на меня. Я не собирался вдаваться в подробности, ноторопиться мне было некуда, и я рассказал ему про Уолла.

— Знаешь, какой был детина! Никогда таких не видел. Под семь футов, и самздоровенный: грудь, как бочка, ножищи, как у быка.

Мой слушатель прищелкнул языком.

— Но что удивительнее всего — у него был ласковый, прямо женский голосок,разве что немного пониже. Это только подчеркивало его уродство. Обезьяны — ите краше его! Брови насупленные, кустистые, сросшиеся с волосами на лбу. Ивесь волосатый. Он пришел с севера, из разрушенных городов. По его словам,жить там было тяжело, никакого спасу: Плохие, каннибализм и все такоепрочее. Но сам он не был дикарем, наоборот. Правда, он больше помалкивал.По-моему, к обезьянам он относился не хуже, чем к нам.

— Он что, ушел к ним жить?

— Не то чтобы ушел, а бродил поблизости от них. Он нам помогал. Обезьяныворовали у нас младенцев, и он считал, что может вернуть детей.

— И как, получилось?

Мой конь заржал и ткнулся мордой в грудь водителю; тот погладил его по носу.

— Он заявил, что мы все равно не согласимся взять их назад. Зато многорассказывал о том, как живут обезьяны. Вроде бы у них там пещера... — Япопытался припомнить, как изобразил все этоУолл. Ветер выводил тоскливые рулады среди уступов, небо было унылым ихолодным, среди барашков-облаков проглядывало бледное, невыразительноесолнце. — Они выложили пещеру черепами убитых людей: повсюду, на стенах и напотолке, сплошь оскаленные черепа! Да еще размалеванные в обезьяньем вкусе.В этой пещере и жили наши дети.

— Черт! — сочувственно произнес водитель.

— Вот и скажи, разве они не такие же сообразительные, как люди?

— Похоже, что так, — ответил он, поразмыслив.

— Так что лучше тебе с ними не связываться. На твоем месте я бы ехалподобру-поздорову.

— Наверное, я так и поступлю, — сказал он.

Я больше ничего не мог для него сделать. Я сел в седло и развернул коня в тусторону, где кончался свет и царила тьма.

— А ты что тут делаешь? — окликнул меня водитель.

— Ищу тигровые кости. Я вырезаю из них всякую всячину.

— Ишь ты! — Можно было подумать, что для этого требуется бездна ума. Емурасхотелось меня отпускать. Было заметно, как он напуган.

— Думаешь, у меня ничего не получится? — спросил он.

Я не желал его стращать, но врать тоже не мог.

— Что-то не больно верится. Слишком далек путь.

— Ты не понимаешь, — возразил он. — У меня есть карты и тайное знание.

— Тогда, возможно, тебе повезет. — Я развернул лошадь и помахал ему рукой. —Желаю удачи!

— Обойдусь! — крикнул он мне вдогонку. — У меня больше бесстрашия, чем утвоей лошади. У меня...