– Наконец-то! — восклицаю я и протягиваю руку за чашкой.

Но мне, видимо, не суждено сегодня отведать живительного напитка. Резко зазвонившая внутренняя линия пугает мою секретаршу. От испуга чашка с обжигающим кофе вместе с подносом летит вниз, щедро одаривая «теплом» и «бодростью» мои и Пашкины брюки! Я не успеваю даже выругаться — так быстро все происходит.

Боль пронзает мое тело и осой долетает до мозга, который дает сигнал немедленно освободиться от пропитанных кипятком брюк. Я вскакиваю и спускаю штаны до колен. То же самое проделывает Пашка. Со стороны это, наверное, очень напоминает перформанс.

– Что вы стоите?! — кричу я Катерине, как только обретаю голос. — Принесите же полотенце!

С безумным рвением секретарша кидается вон из кабинета. Мы, два мужика, стоим со спущенными штанами и тупо пялимся друг на друга. Нормально? Меня начинает выворачивать внутриутробным беззвучным хохотом. Павел тоже начинает улыбаться.

– Ну, где вы? Я уже начинаю терять терпение! Скорее! — кричу я Катерине, услышав стук/царапанье по двери кабинета.

– Боюсь, что вам все-таки придется запастись терпением, — голос Кондрашовой неприятно обжигает мой обостренный слух, — так как мне придется прервать ваши ухаживания. Сергей Владимирович, будьте так любезны, оторвитесь от своего друга… или партнера, я, право, не знаю, и, приведя себя в надлежащий вид, пройдите в мой кабинет. Очень обяжете.

Я смотрю на Павла, который, стоя со спущенными штанами, глупо — и даже где-то гомосексуально — улыбается. Перевожу глаза на свои приспущенные брюки. И тут меня наконец накрывает/догоняет вся двусмысленность ситуевины.

– Здравствуйте, Вера Андреевна. — Это все, что я сумел из себя выдавить в эту минуту.

– И вам того же… — многозначительно кивает Кондрашова, не сводя офигевающего взгляда от четырех голых мохнатых ног.

– Я хотел бы объяснить. Это не то, что вы подумали.

Я слышу свой голос словно со стороны, и он скорее похож на плаксивое нытье первоклассника, нежели на объяснения взрослого мужчины. Меня напрягает это унизительное положение. Я натягиваю на бесстыдно ощетинившиеся ноги остывшие влажные брюки.

– Конечно, не то, — снисходительным тоном перебивает меня бизнесвымен, поправляя руками свою выдающуюся грудь. — Я и сама прекрасно вижу, что это всего лишь маркетинговые исследования новых рынков сбыта. Мне все стало ясно о вашем извращенном вкусе еще вчера, когда ваша, Сергей Владимирович, секретарша поведала об отсутствующем на рабочем месте коммерческом директоре в связи с отъездом к поставщикам.

Я вопросительно поднимаю брови, типа спрашиваю: «И что из того?»

– Да, — продолжает Кондрашова, — к поставщикам. А именно: делать кунилингус заместителю исполнительного директора фирмы «Евролак».

Я выкатываю на нее недоумевающие глаза, но никаких дальнейших объяснений не проистекает. Вера Андреевна поворачивается на тонких шпильках и выдворяет свою грудь за пределы кабинета:

– Так я жду вас у себя.

Следом за грудью исчезает и сама Кондрашова.

Как только тяжелая поступь босса стихает, я кричу голосом кастрированного кота:

– Катя, мать вашу!

С кипой туалетной бумаги вбегает испуганная Катерина:

– Вот все, что удалось найти, так как полотенца нигде нет.

– Хер с ним, с полотенцем! О каком кунилингусе вы наговорили Большим Сись… боссу?

– Сергей Владимирович, я только передала ей ваши слова. Да вот же они, — на свет извлекается уже знакомый мне блокнотик, — слово в слово. Поставщики… уехал делать кунилингус той.

– Какой «той»? — Я тупо офигеваю.

– Я тоже спрашивала вас об этом. Вы сказали что-то про лак.

– Боже мой! Конечно, лак! Лак густой! Кунилин густой лак поставил. Вот я к Олегу Станиславовичу в «Евролак» и поехал! Как у вас получается все так переврать и запутать? Этому вас в институте учили, или вы специальные курсы посещали? Что у вас на уме, Катерина? Вы можете на работе думать о работе, а о кунилингусе — после работы? Или это слишком для вас напряжно?

Слышавший весь этот бред Павел начинает тихо ржать. Мне ни хрена не до смеха, но я заражаюсь от него и тупо гогочу.

Через пятнадцать минут с повинной рожей нашкодившего шалопая я осторожно стучусь в кабинет Кондрашовой.

– Войдите.

Вхожу. Кроме Веры Андреевны, я встречаюсь глазами с еще одним враждебным взглядом. В углу кабинета на краешке стула притаился Хуэй Чаньчунь. Далее начинается разбор полетов. Но я благодарен Кондрашовой за некоторую деликатность, так как обвинительная речь не касается меня лично, а разговор ведется о собирательном образе работника фирмы: алкоголике и сексуально распущенном типе. Причем под это описание подходит любой сотрудник корпорации, кроме разве что Чаньчуня.

Минут тридцать без перерыва, брызгая слюной и распространяя неприятный запах изо рта, она грузит/рассуждает о «некоторых» сотрудниках фирмы, с головой погрязших в разврате и лени. Я слушаю весь этот бесперспективняк и тупо киваю головой. Мне все глубоко фиолетово и параллельно. Она наконец врубается, что мне до звезды весь ее брызгающе-слюнный спич, понимание этого ее обламывает, и она резко прерывается.

Воспитательную эстафету пытается подхватить Чаньчун:

– Осеня нехалясё. — Он, видимо пытается еще что-то сказать, но мощным ударом ладошкой о стол Кондрашова прерывает мяуканье китайца:

– Хватит об одном и том же! Так вот, если кому-то нечем заняться на рабочем месте, то для таких скучающих сотрудников найдется веселый городок… какой-нибудь Усть-Пердяньск, куда можно всегда выехать в командировку с целью проверки использования бюджетных средств, работу торговых представителей проконтролировать и все такое. Вам все понятно, Сергей Владимирович?

– Вроде как… — тупо соглашаюсь я, проклиная в душе Кондрашову, Катю, пролитый кофе и улыбающегося Чаньчуня за компанию.

– Отправитесь сегодня же в Воронеж. Билеты на поезд моя секретарша уже заказала.

– На поезд? — удивляюсь я.

– На поезд. А что такое?

– Самолетом быстрее.

– Может быть, несколько быстрее, но дороже. К расходованию бюджетных средств надо подходить рационально. Вы, как коммерческий директор, должны это знать не хуже меня.

– Хорошо, Вера Андреевна. Выеду сегодня же. Могу я идти домой, готовиться к поездке?

В ответ она лениво кивает и обращается к китайцу, показывая тем самым, что аудиенция окончена, а «поэт — невольник чести» отправлен хоть и ненадолго, но все же в ссылку.

Словно оплеванный, я выхожу из кабинета под гаденькие ухмылки Чаньчуня.

Я поднимаюсь к себе и нахожу на столе конверт с логотипом туалетной бумаги. Совершенно отчетливо представляю себе, что это от Влада. Улыбка удовлетворенного человека, не зря прожившего день, трогает уголки моего рта, и я нетерпеливо разрываю конверт. То, что я ожидал и хотел увидеть, выпадает наконец в мои ладони. Копии учредительных документов новой мегабильярдной с занесенной в список учредителей моей фамилией наполняют сердце радостным перезвоном клапанов и артерий. Жизнь видится теперь в другой плоскости. Новые надежды атакуют отравленный алкоголем и другими ускорителями мозг.

Заливаясь радостным смехом, я набираю номер Влада:

– Привет, компаньон!

– Здорово, партнер! — Я слышу, как довольно посмеивается Влад. — Документы получил?

– Ебстественно! Потому и звоню.

– Доволен?

– А як же!

– Вечером что делаешь?

– Вечером, Влад, я в ссылку отчаливаю.

– В ссылку?!

– Именно. В самую настоящую. В Воронеж.

– В Шушенское прикольнее было бы, — смеется Влад.

– Ты хочешь лишиться компаньона? Я ведь от тоски подохну.

– Ничего. Говорят в Воронеже девки симпатичные.

– Посмотрим, пощупаем, — соглашаюсь я. — Кстати, я насчет бабла… хочу тебе сегодня же отдать. Ты как?.. Может, вечером ко мне заедешь?

– Серег, не вопрос. Заскочу. За деньгами я готов ехать хоть на край света.

– А в Воронеж?

– Не, уж лучше в Шушенское.