С нижнего края сотни подвод, груженных домашним добром, возвращались назад. Дорога была перерезана, всех завернули. В Чарышск со всех сторон входили партизаны. Размещались по квартирам сами, размещало начальство. Начала действовать новая власть. Раненых отправляли в солонешенский лазарет, своих убитых с почестями похоронили. Заработала следственная комиссия, допрашивали пленных и местных жителей. Начались расстрелы. К Третьяку пришёл и Гордей Малыгин, сам всё обсказал. Мужик он был степенный зла в селе ни кому не делал. Его освободили и назначили фуражиром по заготовке сена и овса для лошадей, поручили подобрать из местных для себя несколько помощников. Почти в каждом доме хозяйки готовили обеды для не прошеных гостей. В некоторых домах, разудалые головы победителей, раздобыв самогонки, веселились. Играла гармошка, пьяные голоса в разнобой буквально орали "Вдоль по линии Алтая". Визжали бабы и девки, от тискавших их партизанских рук. В те дни сотни девушек стали женщинами, а женщины сделались невольными изменницами своим мужьям. У деда Евмена Сидоровича тоже квартировали несколько человек, он сам для них варил и стряпал. Его бабка Федора прихварывала, и всё время с закрытым шалью лицом лежала на печке. Молодой парень, всё поглядывал на печь и решил, если не открывается, значит молодая, красивая, боится показаться. Ночью этот вояка тихонько встал на голбчик взял старушонку за ногу выше колена. Бабка не спала, она с размаху врезала по морде кринкой и завопила:
- Ах, ты охальник! Сопливый шелудяка! Краснопузый выблядок! Ты чё, ослеп! Ведь я тебе в прабабки гожусь. Ефимка слетел с голбца и, зажав руками лоб, уполз к себе на постель. С этого дня Ефимка стал легендарным партизаном, товарищи по оружию показывали на него пальцем и ржали, как жеребцы.
В короткий срок победители приоделись в новые или добротные валенки и полушубки, шапки, шинели, и даже рубашки. Кому что нравилось, тот то себе и брал, возражать хозяева не смели - они побеждённые, они враги. Спасибо что жить разрешаем. Множились кожаные сумы, набитые разным добром, у большинства мешки, туго набитые барахлом. Некоторые натянули брюки с лампасами, но начальство приказало снять.
Деян надел на себя офицерский мундир с эполетами на плечах. Сидел он на нём, как на корове хомут. Он его и домой привёз и отдал племяннику Никишке. Этот Никишка в офицерском мундире и через полсотни лет остался у меня перед глазами. Помню и Митьку в длинном пальто с котиковым воротником, тоже "трохейном". А Тележихинский кривой Фома в новой бобровой шапке был как свинья в ермолке - тоже "завоевал". Всё, что одевалось, обувалось - называлось "трахейным", завоёванным. Так продолжалось несколько дней. В штаб стали поступать жалобы от населения, и вышел строгий приказ. Но всё, что можно было разграбить, было уже растащено. За время пребывания в Чарышском партизанских частей были зарезаны и съедены не сотни - тысячи голов скота.
Некоторые эскадроны расквартированы в ближних деревнях. Наш занял Крутишку. Я и несколько человек, были поставлены на квартиру к священнику, и к нашему удивлению это был поп Моисей, который несколько лет служил в Тележихе. Разумеется, он со своей матушкой отнёсся к нам очень гостеприимно. Ну а как иначе, незваный гость лучше татарина. У Моисея проживали ещё три попа и здоровый молодой парень. Это были батюшка Арсений из Куранихи, Сергий из Малого Бащелака и Таисей из Чарышска. Поэднее матушку Манефу у него отобрал партизан Зиновьев из Топольного и увёз с собой. Отца Моисея, как старого знакомого не тронули.
Вскоре пришёл приказ об отправке по домам всех несовершеннолетних вояк. Нас таких набралось около полусотни человек. Провожали с наказами и похвальбами. В конце февраля последовал приказ об увольнении партизан свыше сорока лет, приехал домой и мой отец. Несколько частей партизанской дивизии были переброшены на Чуйский тракт для ликвидации остатков белогвардейских отрядов. Так закончилась между нами бойня. Наступила новая эра Советской власти.
Заканчивалась зима. Наледь упрятала мост через речку Тележиху, вода валом шла через ограду у Бронниковых и Богомоловых. Приближалась весна, а с ней и извечные заботы мужика. На прошлогодних покосах редко где увидишь скирду сена, но на пашнях во многих местах стояли клади с не обмолоченным хлебом
Не безопасно было ездить по подстывшей дороге, лошадей ковать нечем, да и некому. Кто не знает в селе Глинку. Все знают Глинку! Её не обойти, не объехать. Каждый на этом месте не единожды рвал постромки, ломал оглобли, расшибался сам. Подъехав со снопами из Кашиной ямы к Глинке, мы увидели такую картину - в повороте лежали вверх полозьями два воза со снопами, а между ними барахтался карий мерин, в стороне сидел старик Семён Прокопьевич Бельков. Подъехали ещё несколько мужиков и начали отваливать возы Белькова, подняли и его самого. Он со злостью бухтел:
- Растуды их мать наших мужиков, бегают один за одним с ружьями, бьют друг друга и парнишек за собой таскают, а устроить это чёртово место так не досуг, вот и мытаримся.
- Прокопич, скоро на покой пойдёшь, потерпи малость, сменит тебя твой комбат, должен вот - вот приехать, войну - то ведь кончили.
- Какой кунбаб? Это мой Пашка, что ли?
- Да, Семёныч, он в третей бригаде командует батальоном.
Что - то причитая себе под нос, дед Семён вёл переднюю лошадь в поводу по прямой через речку в переулок к своему дому. А через это чёртово место ехали на пашню и с пашни десятки подвод. И нет - нет да кто - нибудь навернётся.
Возвращались домой партизаны. По селу тянулся сизый дымок, пахло какой - то кислятиной. Почти в каждой хате стояли большие деревянные кадки, накрытые всяким тряпьём. В них пенилась и воняла заквашенная брага. Самогонные аппараты у многих работали днём и ночью. Их хозяева брали за эксплуатацию и деньгами и натурой, брали и зерном, и яйцами, и холстом. Упоревшую брагу везли на запряженных санях, тащили на санках или в вёдрах на коромыслах. Обратно домой везли и несли уже готовую продукцию, сортированную на первак, средней и слабой крепости. Из маленьких отдушин, из узеньких щелей окошечек, из приоткрытых дверей полз серый дымок, верный указатель, что тут гонят самогон. В замазанных тестом ведёрных чугунах нагревалась, почти до кипения брага, выделялись пары, которые через обыкновенный ружейный ствол струйкой стекали в подставленную посудину. Ствол постоянно обкладывали снегом, а лучше льдом. Испачканные сажей, со слезящимися от едкого дыма глазами, бедные хозяйки претерпевают все эти трудности, чтобы достойно встретить своего вояку. Поздравить его с приездом и угостить, хотя не редко наугощавшийся до поросячьего визга муж устраивал трёпку своей жене. За что? а порой ни за что, так авансом, на всякий случай. Тропинки из хаты до бани залиты расплёсканной брагой. Пробовали продукцию своего изготовления и сами хозяйки. Да и как не попробовать надо ведь знать, что будешь подавать мужу и гостям.
Зычный бас накрыл Мохнатую, Весёленькое, Щебни, с третьего слова песни подхватил стоголосый хор "везут, везут по веночку", знакомую в то время всем песню. Возвращался второй эскадрон, отвоевались мужики, ехали с победой, у каждого позади седла большие вьюки трофеев, многие вели заводных оседланных лошадей, с кожаными кичимами, под которыми на спинах лошадей были мягкие потники и даже ковры. На самих козлиные или собачьи дохи. За плечами кавалерийские трёхлинейки почти у каждого на ремнях шашки и наганы. Говор, смех, шутки. Перед въездом в село все стали серьёзнее. Ряды по два выровнялись, вперёд в карьер унеслось около десятка конников. Эскадрон стройно въезжал в село. Самодельное, красное полотнище, на гладко выструганном древке, полоскало на ветерке. Комэск Ларион Васильевич Колесников ехал рядом со знаменоносцем Фепеном Дударевым впереди отряда. По бокам рядом с лошадьми бежали мальчишки, некоторые вцеплялись в стремена своих отцов и братьев. Возле открытых ворот каждой ограды, восторженно приветствуя, топтались на свежевыпавшем снегу, жены, матери, отцы, дедушки, бабушки и детишки. Эскадрон с песнями проехал половину села и остановился у сборни, все спешились снова шутки смех и слёзы женщин, некоторые мужики тоже вытирали сопли. В здание сборни вместе с командирами набилось народу не протолкнуться. Комэска сказал несколько напутственных слов, призвал не творить безобразий. Ни какой власти в селе не было, приветствовать партизан с победой некому. Потоптались, посмеялись, покурили и разбрелись по домам.
