Богданку встревожили рассуждения Заруцкого. Сдержанно ответил:

— Государыня Марина свидетельствовать может, что я ее прав никогда не оспаривал.

— Не оспаривал, а в сторону не отходил.

— Отошел бы, так все рухнуло бы.

— Ныне  рухнуло! Ныне имя Дмитрия не нужно, рядом с царицей нужно другое имя и оно грядет!

Богданка усмехнулся.

— Имен множество, да не всякое сгодно.

Заруцкий ответил то же с усмешкой.

— Не твое имя, Богданка, не имя Дмитрия, не Петрушки и всяких других. Все это отошло. Ныне нужен русский царевич!

— Согласился бы я с тобой, атаман, да где же искать русского царевича? Да, чтоб доподлинным был!

— Или и вправду, ты, Богдан ничего не приметил или притворился незрячим?

— Что я должен был приметить?

— Государыня наша Марина — на сносях! У царицы родится царевич, и нет ни у кого иного права на престол превыше, чем у ее сына!

Богданку озарило. Вот почему польская модница носит последнее время широкие платья. Но не потерялся и здесь нашел возражение:

— Всякая женщина, то ж и царица, может стать матерью. Тут надвое: или сын или дочь?

— О дочери другой разговор. Для нее подрос королевич Владислав. А вот сын венчаной на царство царицы и перед Богом и перед людьми имеет право на престол. Ты был надобен, ибо непривычно русским людям иметь царицу, а вот царевича, кто ж оспорит?

— К царю Дмитрию не отнесешь...

— В сроках кто ж не запутается. Да уж и не столь важно, кто отец. Важно, кто мать. А мать царица Московская! За тобой шли, зная, что ты вовсе не тот, за кого себя выдавал, а за царевича, как не пойти? На нем согласить людей куда надежнее, чем на тень Дмитрия.

— Не сожалеешь, атаман, что мне голову не срубили?

— Не сожалею, ибо ты еще надобен. Побудь еще некое время Дмитрием...

— А далее?

— Далее? — раздумчиво спросил Заруцкий. — В прорицатели не напрашиваюсь. Ты, Богдан, за себя не опасайся. Из ниоткуда явился, туда же и уйдешь. Своей милостью государыня тебя не оставит.

— Мудрен ты, атаман, только Господнюю волю ни мне, ни тебе не предугадать и не оспорить. Кланяюсь за то, что мысли свои не утаивал. И я не утаю: все полагаю на волю Господа!

Богданка вернулся в свои калужские палаты и задумался. Водку, как в былые времена, на стол не поставил. Налил яблочного взвара, оперся локтями о стол и охватил голову руками.

За окном волчьим многоголосьем выла метель, опоясывая город сугробами.Натоплено, печь пышет жаром. Впереди долгая ночь. Думай вволю.

Подумать, так Заруцкий говорил правду. С русскими людьми игра на имени царевича Дмитрия приходит к концу. За время тушинского стояния Богданка научился трезво оценивать  отношение к нему русских людей и поляков. С поляками покончено, а те немногие, что после гибели Рожинского перешли к нему какой-либо силы собой не являли. Не обманывался он и засылами из городов, будто бы готовых ему присягнуть. Как скоро присягнут, так же скоро и нарушат присягу. Казаки идут за Заруцким. Кто же ему, Богданке, подмога? Татары? Явилась о них мысль и на них задержалась. Почему бы и не татары? Поляки стремились в Москву грабить, казаки прозакладывали свои головы под Москвой, чтобы своим господам отомстить и ограбить. А у татар меньше желания грабить? А еще и за Казань отомстить. За татарами крымский хан, а за ханом турецкий султан. И хан и султан не откажутся наложить длань на Московию. Переманить к себе татар, а те переманят крымского хана и султана. Сам себе удивлялся, что ранее ему такой расклад не приходил в голову. Татарам вовсе не  к чему копаться истинный он Дмитрий или нет. Не казакам Заруцкого по плечу изгнать поляков из Москвы, а вот крымскому хану — Москва давно желанная добыча.

Первый шаг к татарам — сын касимовского хана Ураз-Магомета, татарский царевич Уразлы. Ураз-Магомет верно служил, придя в Тушино. Вот кто никогда и ничем не дал знать Богданке, что он не Дмитрий и не царь. После тушинского погрома бежал к королю Сигизмунду и ему подслужился. Царевич Уразлы прижился в Калуге, надеясь получить ханство вместо отца. Тут и завязать бы узел, чтобы татар к себе привязать. Не знал Богданка, что узел уже завязан, в далеком Константинополе. Государем назвался, да государевых дел не знал. Некогда было к ним причаститься.

Богданке и невдомек, что о нем уже позаботился султан в Константинополе по просьбе своего давнего присяженника Арсения Елассонского, митрополита Архангельского собора в Москве. Царь Василий Шуйский, озабоченный тушинским Вором просил Арсения Елассонского, чтобы тот походатайствовал перед султаном об избавлении Москвы от нового самозванца. На просьбу не сразу откликнулись. В Константинополе ревниво следили за противостоянием Польши и Московии. Когда одолевала Москва, помогали Польше, посылая в набег крымского хана, когда одолевала Польша крымский хан устремлял свой набег на Польшу. Когда пришло известие о захвате Москвы поляками, в Константинополе вспомнили о ходатайстве Арсения Елассонского, и тем правоверным, что были близки к тушинскому Дмитрию, пришло повеление уничтожить дерзновенного. Это повеление нашло Ураз-Магомета под Смоленском.

Уразлы, сын хана, прознал, что отец пришел убить Богданку по повелению свыше. Он выдал отца, ибо видел в нем помеху самому стать ханом. Богданка приказал схватить Ураз-Магомета и бросить его в подвал. Он не замедлил бы с ним расправиться, да взроптали татары,  и татарский князь Петр Урусов. В своих ночных размышлениях Богданка решил, по своему, развязать татарский узел: царевича Уразлы поставить ханом, а его отца убить. Будет Петр Урусов роптать, таки его засадить в подвал.

Во исполнение своего замысла, Богданка вывел Ураз-Магомета из подвала и в знак полного примирения устроил в честь хана царскую охоту. Выехали за Оку травить красного зверя. Загонщики с собаками ушли в лес, а Богданка с ханом Ураз-Магометом встали на гону. С ними царевы загонщики, дворяне Михаил Бутурлин и Игнатий Михнев.

Стояли на берегу Оки. Едва начался гон, и собаки и доежачие удалились, Богданка дал знак своим пособникам. Втроем они накинулись на Ураз-Магомета, и Богданка зарубил его. Хана и его лошадь утопили в полынье. Богданка прервал охоту и объявил, что хан бежал то ли в Москву, то ли к королю. Послали погоню, вернулись ни с чем. Касимовским ханом Богданка объявил Уразлы.

Татары спокойно приняли перемену хана, но Петр Урусов бросил Богданке в лицо обвинение:

— Лжешь ты, собачий сын! Ты убил хана!

Не горячность подвигла Петра Урусова, а был он одним из тех, кого достало повеление из Константинополя уничтожить самозванного Дмитрия.

Петра Урусова Богданка посадил в тот же подвал, где сидел Ураз-Магомет.

Свое возведение в ханы Уразлы отметил победой над польским отрядом подошедшим к Калуге. На радостях, Богданка по просьбе татар выпустил из темницы Петра Урусова, чтобы учинить над ним, как было учинено над Ураз-Магометом. 12-го декабря выехали на охоту. Богданка ехал в санях, Петр Урусов  верхом. Поднялись на Ромодановскую горку. У Богданки в санях скатерть-самобранка. Водка и польские вина. Сам пил и другим подносил. Впереди ловчие, сзади гости, с ними и Петр Урусов. Богданка велел его позвать к саням, чтобы угостить из царских рук. Петр Урусов догнал верхом царские сани, осадил коня, взвизгнула сабля, выхваченная из ножен и опустилась на шею Богданки. Голова скатилась с плеч, кровеня снег. Петр Урусов зычно крикнул:

— Не топить тебе ханов, не сажать в темницу мурз!

Повернул коня и поскакал к своим татарам. Цариковы дворяне схватились за сабли, да где им рубиться с татарами, да и не догнать их в поле. Повеление мусульманского владыки из Константинополя было исполнено.

Марина донашивала последние дни. Около нее сидели повивальные бабки, утешая польскую княжну и московскую царицу, что на Руси дети и в избах рождаются, и в поле под телегой, а вырастают богатырями. Сказывали ей сказки, как мужичок с ноготок, а с бородой в версту побил  Змея-горыныча, а Буря-богатырь, коровий сын, отрубил головы трехглавому змею. Марина привыкла к речитативам сказительниц, под их голоса ее клонило ко сну.