— Какой же мне смысл называться царем Дмитрием?

 — Если поверят тебе люди, то как же не быть смыслу. Чай царем назвался, а не конюхом!

 — Ты вот поверил, на гибель шел. А ныне вижу — не веришь, что я и есть Дмитрий. Не подослан ли ты ныне ко мне царем Шуйским?

 — Не подослан, а отпущен на свое разумение.

 — В чем же твое разумение?

 — Оставил бы ты своих лятинян и явился бы с повинной к царю Шуйскому. Я готов проводить тебя к царю милостивому и разумному. Царь Шуйский знает кто ты таков, что вовсе ты не Дмитрий, который царствовал, а его толмач.

 У Богданки в мыслях раздвоение. То ли повелеть, чтобы Стародубца тут же повесили, либо приблизив его, вместе с ним бежать от панов в Москву на милость царя Шуйского.

Стародубец продолжал:

 — Шел я с твоей грамотой к Шуйскому на смерть. И смерть принял бы за правду без упрека, а за лжу кому охота умирать? Царь не дал растерзать меня своим боярам за дерзость, посмеялся надо мной и над тобой, и отправил восвояси.

 — Не с его же слов и меня зовешь?

 — Жизнь я прожил не во лжи, потому не скажу, что Шуйский звал тебя. Это я тебя зову покаяться, хотя и молод ты для покаяния. Христос учил, что никогда не поздно и никогда не рано покаяться.

 — Будь при мне! — распорядился Богданка. — Не так-то просто уйти от панов... Уйдем!

Уйти и вправду было не просто. Заруцкий и Меховецкий повели воинство на Карачев, повсюду объявляя, что ведут на Москву царя Дмитрия. Известие о Дмитрии заставило карачевцев опустить руки. Город взяли с налета и разграбили.

На подходе к Козельску произошла первая встреча с московской дружиной, посланной Шуйским изловить новоявленного Дмитрия. Шуйский никак не хотел поверить, что самозванец набирает силу. Меховецкий с поляками и Заруцкий с казаками легко разбили московскую дружину, захватили зипуны. Да заспорили польские паны с казаками при дележе добычи. Польские налеты грозились бросить царя Дмитрия и уйти. Богданка решил, что настала удобная минута бежать от своего воинства. Позвал в побег, как было с ним договрено, Стародубца и пана Кроликовского, опасаясь разбоя на дороге. Кроликовский прихватил с собой нескольких жолнеров. Ушли ночью. Шли скоро, сутками позже пришли в Орел. С Орла на Москву — путь чист. Стародубец уговаривал в Орле не задерживаться, да лошади притомились. Отложили уход из Орла на утро. Стародубец усомнился: взаправду ли Богданка готов бежать к царю. Затаился и решил сделать то, ради чего от Шуйского пришел в Стародуб, своей рукой покарать самозванца

Устроились на ночь в избе. Пан Кроликовский лег в ногах у Богданки,  как лег, так сразу же раздался его храп. Богданка лежал тихо, делал вид, что спит. Тихо лежал на сундуке и Стародубец. Богданка услышал шорох. Скрипнула половица, колыхнулась тьма. То Стародубец поднялся с сундука. Богданка толкнул ногой Кроликовского, сам же положил руку на рукоять пистоля. Кроликовский вскочил и со сна наткнулся на Стародубца.

 — Ей, ей у него в руке нож! — крикнул Кроликовский.

Богданка отскочил в угол и выбил кресалом огонь. Засветилось огниво. Кроликовский держал Стародубца за руку, в руке у Стародуца — нож.

 Кроликовский молод, ратный человек в полной силе. Стародубец старик, где ему бороться с паном.

 — Как им русским верить? — рассудил Кроликовский. — Царь Дмитрий верил, вот его и убили!

 — То был во истину царь. Из меня какой же царь?

 — Куда тебя этот старик вел?

 — Выходит на тот свет вел.

 — А мы его сейчас на мороз вышвырнем! Замерзнет, туда ему путь! А тебе, государь по насильству, один исход: идти в Самбор и просить милости у княгини Мнишек. Я и сам вижу, что царский венец тебе не по силам.

Порешили с утра идти в Самбор. И опять, как рок. Встретили их на дороге посланные на их поиск люди пана Меховецкого. Люди решительные и грубые. Повели Богданку в Карачев. В Карачеве разброд и волнение. Меж польскими людьми и казаками до резни доходит. В ночь Богданка еще раз в побег ударился. Куда  бежать не знал. Лишь бы сбежать от царского звания. Едва рассвело, на дороге его перехватили польские всадники, окружили и повели под конвоем. Привели к пану Валавскому, который вел дружину в тысячу всадников на подмогу явленному Дмитрию. Нашлись в дружине люди из тех, кто прибыл в Московию с паном Меховецким. Они узнали Богданку, о том известили и Валавского.

Пан Валавский подъехал к Богданке и усмешливо молвил:

 — Мы идем тебя искать, государь, а ты нас сам нашел!

Отнекиваться было бесполезно.

 — Бреду сам не знаю куда, — с отчанием в голосе признался Богданка. — Поляки меня бросили, а московиты хотели убить.

 — Это пан Меховецкий все напутал, — согласились меж собой поляки, а пан Валавский объявил:

 — Отныне, царь московский, все иначе будет. Идет к тебя князь Рожинский! Слыхивал о князе Рожинском? Вижу, что не слыхивал, иначе бы вздрогнул от  упоминания его имени. Сигизмунд — король в Кракове, князь Роман Рожинский — король на Днепре.

Пан Валавский привел свое воинство и Богданку в Карачев и сперся с Меховецким. По разному они смотрели на то, как вести дело названного царя Дмитрия. Пока они спорили, у Богданки явилось время подумать о себе. Предстали перед ним все его злоключения и все неудачи с попытками ускользнуть от предначертанной ему роли. Какому Богу молиться, чтобы избавил от злого рока? А задуматься — злой ли это рок, или судьба  начертанная Господом? Нашлась в Карачеве библия на древнегреческом языке. Отыскал он те слова, о которых напомнил ему старик раввин в Пропойске, в подземелье. «Я начну распространять страх и ужас перед тобой на народы под всем небом: те которые услышат о тебе, вострепещут и ужаснутся тебя... И будет Господь, Бог твой, изгонять перед тобою народы сии и предаст их Господь, Бог твой, и приведет их в великое смятение, так, что они погибнут. И предаст царей их в руки твои, и ты истребишь имя их из поднебесной, не устоит никто против тебя доколе не искоренишь их».

Долго он читал о деяниях грозного и столь же жестокого Иеговы. Свеча догорела. Остался в темноте. За другой свечей рука не тянулась. В глазах плавали огни от угасшей свечи, и возникали как бы начертанные ее угасшим пламенем слова: «Господь Сам пойдет пред тобою, Сам будет с тобою, не отступит от тебя и не оставит тебя, не бойся и не ужасайся».

Кто привел его в Кракове к московскому принцу? Кто побудил московского принца увезти его с собой в Москву? Когда же принц стал царем, кто побудил московского царя держать его, нищего воспитанника бернардинцев, возле себя для государевых дел? Кто надоумил его в набатную ночь кинуться к конюшне, кто приготовил для него заседланного коня, кто привел его в дом протопопа  и оборвал тихую жизнь возле протопопицы? Кто вызволил его из подземелья и уберег от ножа безумного старика? Казалось бы все оставил он позади, бежав от поляков и от царского звания? Но кто тот властный, что назначил встречу на дороге с паном Валавским? Случайности? Но чьей же волей эти случайности выстроены? Неужели  и правда, что все в его жизни предопределило Божественное Провидение? Он молился, чтобы сия чаша минула его, но в растерянности уже не знал какому Богу молиться.

Утром возле избы крики, многоголосье, бряцание оружием. Вошел ан Рогозинский и радостно объявил:

 — К нам жалуют князья! Пожаловал князь Адам Вишневецкий. Привел своих юргельтов, чтобы идти на Москву.

Богданка знал кто такие Вишневецкие. Сегодня король не их рода. Но при выборах могли избрать короля из рода Вишневецких. Из родового гнезда князя Адама начал свой путь царь Дмитрий. Ему ли не увидеть подмену?

Богданка вышел на крыльцо, полагая, что вот и конец игре в царя. Князь Адам слез с коня, шапки с головы не снимая, (Вишневецкие не снимали  шапки и перед королем), подошел к крыльцу, поднял глаза на Богданку и произнес:

— Государь, я рад вновь протянуть тебе руку помощи!

Стоял перед Богданкой вельможа с королями равный. Помолчал и с нарастающим гневом сказал: