– Ну что ж, – сказал Оскару Хассеброк, – посмотрим, что с ним можно сделать.

Тем временем комендант Липольд проспал весь день рождения Оскара, приходя в себя после праздничного приема.

В его отсутствие Оскар произнес перед всеми собравшимися удивительную речь. Весь день он принимал поздравления и праздновал, но никто не помнил, чтобы он нетвердо держался на ногах. В нашем распоряжении нет доподлинной записи его слов, но существует запись другой речи, которую он произнес через десять дней, 8-го мая. По словам тех, кто слушал его, оба раза, и в том, и в другом выступлении говорилось об одном и том же. То есть в обоих говорилось о грядущей жизни.

И все же называть эти выступления речами значило бы снизить их значение и умалить произведенный ими эффект. Оскар инстинктивно пытался осознать наступающую реальность, изменить представление о себе и у заключенных, и у эсэсовцев. Задолго до этих дней он с непреклонной настойчивостью убеждал группу рабочих, среди которых была и Эдит Либгольд, что они переживут войну. Он продемонстрировал тот же дар убежденного пророчества, который проявился в нем в то утро, когда он предстал перед женщинами, прибывшими из Аушвица и сказал им: «Теперь вы в безопасности; вы со мной». Нельзя сбрасывать со счетов, что в другое время и при других условиях герр директор мог бы стать записным демагогом типа Хью Лонга из Луизианы или Джона Ленга из Австралии, дар которых заключался в умении убеждать слушателей, что он вместе с ними призван бороться с пороками всех остальных.

Произнесенное по-немецки выступление Оскара этим же вечером было обращено ко всем заключенным, собравшимся в цехе. Для охраны сборища такого размера был вызван взвод СС; здесь же присутствовал и немецкий гражданский персонал. Когда Оскар начал говорить, Польдек Пфефферберг почувствовал, как от напряжения у него дыбом встали волосы на затылке. Оглянувшись, он увидел непроницаемые лица Шенбруна и Фуша, и эсэсовцев с автоматами наперевес. «Они убьют этого человека, – подумал он. – И тогда все пойдет прахом».

Слова Оскара были посвящены двум главным темам. Во-первых, эпоха величайшей тирании подходит к концу. Он обращался к стоящим вдоль стен эсэсовцам так, словно они тоже были узниками, мечтающими об освобождении. Многие из них, объяснил Оскар заключенным, против их желания были переведены в состав СС из других частей и соединений. Во-вторых, он пообещал, что останется в Бринлитце, пока не будет объявлено о конце военных действий.

– И еще пять минут после, – сказал он.

Для заключенных эти слова, как и предыдущие манифесты Оскара были надеждой на будущее. В них утверждалось, что братские могилы в лесу не дождутся никого. Он напомнил о том, что уже пришлось пережить узникам, с целью подбодрить их.

Можно только предположить, до какой степени были сбиты с толку слушавшие его эсэсовцы. Он откровенно оскорбил их корпус. Возмутятся ли они или проглотят оскорбление, он должен будет понять по их реакции. Кроме того, он предупредил их, что остается в Бринлитце до конца, по крайней мере, столько же, сколько они, то есть он будет свидетелем их действий.

Но Оскар был, конечно, далеко не так уверен и жизнерадостен, как можно было бы судить по его словам. Позже он признался, чего в это время ждал: отступающие через Цвиттау части ворвутся в Бринлитц. Он даже сказал: «Мы были буквально в панике, потому что боялись – со стороны охраны СС можно было ожидать чего угодно». Но, должно быть, он сумел подавить в себе страх, ибо никто из заключенных, радовавшихся белому хлебу на дне рождения Оскара, не заметил в нем ни малейших примет испуга. Оскара также беспокоило поведение некоторых отрядов армии Власова, разместившихся на окраине Бринлитца Они состояли из членов РОА, Русской освободительной армии, сформированной год назад по указанию Гиммлера из огромного числа русских военнопленных в рейхе; она находилась под командованием бывшего советского генерала Андрея Власова, захваченного в плен три года назад. Для обитателей Бринлитца эти части представляли опасность. Им было нечего терять, ибо они знали, что Сталин хочет подвергнуть их особому наказанию, и боялись, что союзники выдадут их. Власовцы были полны безнадежного славянского отчаяния, подогревавшегося водкой. И прорываясь к американцам, чьи передовые линии были дальше на западе, они могли пойти на что угодно.

Через два дня после выступления Оскара на письменном столе унтерштурмфюрера Липольда появился приказ. В нем сообщалось, что Липольд переводится в пехотный батальон Ваффен СС под Прагу. Хотя похоже, приказ не обрадовал Липольда, он безмолвно сложил свои вещи и исчез. В гостях у Оскара, обычно после второй бутылки красного вина, он часто утверждал, что хочет оказаться на линии огня. Герр директор нередко приглашал к себе на обед офицеров полевых частей вермахта и СС, отступающих на запад, и их застольные разговоры неизменно вызывали у Липольда боевой раж. Его глубоко огорчало, что он не может столь же непринужденно участвовать в разговорах о боях и сражениях.

Сомнительно, чтобы он пытался созвониться с Хассеброком до того, как сложить вещи. Телефонная связь постоянно прерывалась, потому что русские уже окружили Бреслау и были на расстоянии одного броска от Гросс-Розена. Но распоряжение о переводе никого не удивило в управлении Хассеброка, потому что Липольд нередко и перед ними произносил патриотические речи. Так что, оставив комендантом в Бринлитце обершарфюрера Мотцека, Йозеф Липольд ринулся в бой – неустрашимый боец, мечта которого осуществилась.

Оскар меньше всего собирался покорно ждать конца. В первые же дни мая он как-то выяснил – может, даже позвонив в Брно, когда линия еще действовала – что один из складов, на котором он постоянно отоваривался, стоит брошенным. Прихватив с собой полдюжины заключенных, он двинулся с целью обчистить его. На дороге к югу постоянно возникали шлагбаумы, но он уверенно прорывался сквозь них, размахивая поддельными документами, на которых по распоряжению Оскара стояли печати и подписи «высшего руководства СС в Моравии и Богемии». Подъехав к складу, они увидели, что тот охвачен пламенем. В таком же состоянии находились и военные склады по соседству, из чего следовало, что этот район недавно подвергся бомбардировке. Из города, в котором чехословацкое подполье вело уличные бои, доносились звуки автоматных очередей. Герр Шиндлер приказал подать грузовик задом к дверям, выломал их и выяснил, что внутри все забито коробками с сигаретами.

Несмотря на склонность к легкомысленному пиратству, Оскар был напуган слухами, дошедшими из Словакии, что русские, не утруждая себя излишними формальностями, поголовно уничтожают гражданское немецкое население. Но слушая каждую ночь Би-Би-Си, он несколько успокоился заверениями, что война кончится до того, как русские окажутся в районе Цвиттау.

Заключенные тоже имели косвенную возможность слушать английское радио и понимали, что делается вокруг. На протяжении всей истории Бринлитца радиотехники Зенон Шеневич и Артур Рабнер постоянно ремонтировали тот или другой радиоприемник Оскара. В сварочной мастерской, надев наушники, Зенон слушал двухчасовую сводку новостей из Лондона. Во время ночной смены слушали радио и сварщики. Как-то эсэсовец, проходивший ночью по цеху, застал у приемника трех человек.

– Мы настраивали его для герра директора, – сообщили они ему, – и минуту назад привели все в порядок.

В начале года заключенные ожидали, что Моравия будет занята американцами. Но поскольку Эйзенхауэр остановился на Эльбе, тут должны были появиться русские. Круг заключенных, близких к Оскару, составил письмо на иврите, в котором шла речь о заслугах Оскара. Оно могло пригодиться, если его доставить в американскую часть, в которой были не только евреи, но даже военные раввины. К тому же Штерн и сам Оскар считали жизненно важным, чтобы герр директор как-то добрался до американцев. В определенной мере на решение Оскара влияло бытовавшее в Центральной Европе представление о русских как о варварах, людях со странными религиозными взглядами и смутным представлением о гуманизме. Но в любом случае, если сообщения с востока хоть в какой-то мере соответствовали истине, для опасений были все основания.