Амон сообщил, что встреча носит характер совещания по вопросам безопасности. Хотя фронт в настоящее время стабилизировался, появление русских отрядов в предместьях Варшавы заставило партизан усилить свою активность во всем генерал-губернаторстве. Евреи, до которых дошли эти слухи, осмеливаются на попытки бегства. Они, конечно, не подозревают, указал Амон, что им куда безопаснее находиться за колючей проволокой чем сталкиваться с убийцами евреев, которых вдоволь среди польских партизан. В любом случае, каждый должен опасаться возможности атаки партизан извне, а, более того, непредвиденных контактов между партизанами и заключенными.

Оскар попытался представить картину нападения партизан на Плачув, в результате которого смешавшаяся толпа евреев и поляков сразу же станет армией. Но это было только мечтой наяву, и кто мог поверить в нее? Перед ними стоял Амон, который старался убедить всех, что он-то в это верит. Он преследует какую-то цель. Оскар в этом не сомневался.

Бош сказал:

– Если партизаны явятся к тебе, Амон, я надеюсь, это произойдет не в тот вечер, когда я буду у тебя в гостях.

– Аминь, аминь, – пробормотал Шиндлер. – Да будет так.

После встречи, что бы она ни означала, Оскар пригласил Амона в свою машину, стоящую у административного корпуса. Он открыл багажник. В нем лежало седло, богато украшенное узорами, характерными для Закопане, горного района к югу от Кракова. Оскару было необходимо преподнести Амону такой подарок, ибо теперь оплата за рабочую силу для ДЭФ шла больше не через гауптштурмфюрера Гета, а направлялась прямо в Краков, представителю ораниенбургской штаб-квартиры генерала Пола.

Оскар предложил подвезти и Амона и его седло до виллы коменданта.

В такой душный жаркий день вагонетки ползли по колее несколько медленнее, чем предписывалось. Но преподнесенное шикарное седло смягчило Амона, да и вообще он больше не мог позволить себе выскочить из машины и тут же расстрелять нерадивых работников. Машина миновала казармы гарнизона и поехала вдоль боковых путей, на которых стоял ряд теплушек. По дрожащим струйкам раскаленного воздуха, которые, колыхаясь, поднимались от крыш теплушек, Оскар мог предположить, что они были набиты до отказа. Даже шум двигателя не мог заглушить доносящиеся из них стоны и мольбы о воде.

Остановив машину, Оскар прислушался. Учитывая, что в багажнике лежало великолепное дорогое седло, он не встретил возражений. Амон снисходительно улыбнулся сентиментальности своего приятеля.

– Часть пассажиров, – сказал он, – люди из Плачува, а часть – из трудового лагеря в Щебне. И еще поляки и евреи из Монтелюпич. Держат курс на Матхаузен, – с ухмылкой добавил Амон. – Они жалуются. Ну так они еще не знают, на что им придется жаловаться...

Крыши теплушек от жары отливали бронзой.

– У тебя нет возражений, – спросил Оскар, – если я вызову пожарную бригаду?

Амон хмыкнул с выражением «что-тебе-еще-придет-в-голову?» Он дал понять, что никому бы не позволил вызывать пожарников, разве что Оскару, потому что Оскар такой уж парень, да и вообще вся история станет поводом для хорошего послеобеденного анекдота.

Но когда Оскар в самом деле послал украинского охранника ударить в колокол, созывающий еврейскую пожарную команду, Амон несколько смутился. Он не сомневался – Оскар знал, что такое Матхаузен. Если людям в теплушках подадут воду из шлангов, у них появятся надежды на будущее. И не является ли доподлинной жестокостью таким образом давать им какие-то обещания? Пока Амон мялся, прикидывая, не изобразить ли все происходящее веселой шуткой, успели подключить и развернуть шланги, из которых на раскаленные крыши теплушек хлынули потоки воды. Нейшел, выйдя из конторы, только качал головой и улыбался, слушая, как люди в вагонах стонали и кричали от удовольствия. Грюн, телохранитель Амона, стоял, болтая с унтерштурмфюрером Йоном, отряхивая мундир от случайных капель. Но оставленные шланги, даже вытянутые во всю длину, доставали едва до середины состава. Оскар попросил Амона еще об одном одолжении: пусть несколько украинцев подъедут в Заблоче и привезут дополнительные шланги. Они длиной в 200 метров, сказал Оскар. Амон почему-то счел это донельзя уморительным.

Конечно, разрешаю, – покатываясь от хохота, сказал Амон. Он был готов пойти на что угодно ради хорошей комедийной ситуации.

Оскар дал украинцам записку к Банкеру и Гарде. Когда они уехали, Амон настолько преисполнился духом разыгрываемого представления, что разрешил раздвинуть двери теплушек и передать в них ведра с водой, а также вынести трупы с розовыми распухшими лицами. На железнодорожных путях стояли удивленные эсэсовцы, офицеры и рядовые.

– Он думает, что спасет их?

Когда с ДЭФ прибыли длинные шланги и все теплушки были облиты водой, шутка обрела новый поворот. В записке Банкеру Оскар приказал управляющему зайти к нему в кабинет и набить целый ящик выпивкой, сигаретами, добротным сыром, сосисками и так далее. Теперь Оскар передал этот ящик эсэсовцу на задней площадке вагона. Передача состоялась у всех на глазах, и солдат смутился при виде столь щедрого подношения и быстро спрятал его в вагоне на тот случай, если кто-то из руководства лагеря в Плачуве перехватит дар. Но поскольку Оскар, как ни странно, был в столь добрых отношениях с комендантом, весь рядовой состав относился к нему с уважением.

– Когда вы остановитесь около станции, – сказал Оскар, – вы сможете открыть двери вагонов?

Через много лет двое оставшихся в живых из этого транспорта – врачи Рубинштейн и Фельдштейн дали Оскару знать, что эсэсовцы часто открывали двери и регулярно снабжали их ведрами с водой в ходе утомительного пути до Матхаузена. Из всего обилия транспортов в этом, конечно же, люди ехали на смерть с наибольшими удобствами.

Пока Оскар, сопровождаемый дружным смехом эсэсовцев, двигался вдоль вереницы вагонов в своем тщетном стремлении как-то помочь находившимся в нем людям, можно было заметить, что его действиями руководит не столько безрассудство, сколько одержимость и настойчивость. Даже Амон сказал, что его приятель переключился на какую-то другую скорость. Вся эта стремительность, с которой тянули шланги к самым дальним теплушкам, затем подношение взятки на глазах всего гарнизона СС – все это придало новые нотки веселью Шейдта, Йона или Хайара, ибо когда против Оскара будет выдвинут ряд обвинений, на эту информацию гестапо не сможет не обратить внимания. После чего Оскар может оказаться в Монтелюпиче и, учитывая, что против него будет выдвинуто обвинение в расовом преступлении, отправиться в Аушвиц. Поэтому Амон был в конце концов не на шутку испуган настойчивостью, с которой Оскар требовал обращаться с этими живыми мертвецами, словно они были бедными родственниками, вынужденными добираться к месту назначения в вагоне третьего класса.

Минуло два часа пополудни, и, пока скатывали доставленные шланги, локомотив потащил унылую вереницу теплушек к главным путям. Шиндлер подвез Амона с седлом к его вилле. Амон видел, что Оскар по-прежнему погружен в свои мысли, и в первый раз за время их знакомства позволил себе дать приятелю житейский совет. Тебе надо расслабиться, сказал Амон. Ты не можешь провожать каждый состав, который уходит отсюда.

Адам Гарде, инженер и заключенный с «Эмалии», тоже обратил внимание на следы изменений, происшедших в Оскаре. Ночью 20 июля в барак к Гарде пришел эсэсовец и поднял его. Герр директор позвонил в сторожку и сказал, что ему по профессиональной надобности спешно нужен инженер Гарде.

Тот нашел Оскара приникшим к приемнику; лицо его раскраснелось, а на столе перед ним стояла бутылка и два стакана. В эти дни над его столом появилась рельефная карта Европы. Во времена, когда немцы маршировали по Европе, ее здесь не было, но теперь Оскар, казалось, испытывал острый интерес к сокращающимся фронтам немецкой армии. Сегодня вечером радио было настроено на волну Deutschlandsender,а не, как обычно, на Би-Би-Си. Доносились звуки серьезной музыки, что обычно предшествовало важным сообщениям.