КНИГА ЯВИЛАСЬ РОВНО В ПЯТЬ. БЕЗ ОПОЗДАНИЙ, ЧЕТКО.

Звонок прохрипел мою любимую кадриль: «Неба утреннего стяг! В жизни важен каждый шаг!» Терпеть не могу бродить по квартире в тапочках, но все-таки почему-то… где же?… видел недавно… где…

Нашел пропажу под журнальным столиком и сразу же наступил на ладони. шлеп-шлеп — к двери… Давно пора купить новые лапти, а то эти уже износились и не успевают подставляться под пятки.

Да-да, давно пора.

Книгу я заказал вчера — в уютном букинисте на Пушкинской, недалеко от французской булочной и Памятника Влюбленным. Целых полчаса внимательно изучал прейскурант уцененных эротических романов, потом мне надоело, и я наугад перебил бубнящий и какой-то чересчур сонный (с бодуна что ли?) список — Это!

Просто так, от делать нечего дергая зажигалку за ухо, договорился с хозяином магазинчика Григорием Ароновичем на сегодня.

— Молодой человек, когда вам?

— Завтра В пять, если не затруднит. Вас.

— Упаковать?

— А вот это лишнее. Не люблю рвать. Упаковку. И жалко, и мусор. Ну, вы меня, понимаете.

— Да-да, конечно.

И вот, пожалуйста: книга настойчиво заставляет звонок в пятый уже раз орать «Неба утреннего…». Заставляет.

Я ухватил ключ за локоть и вправил его в крепкие челюсти замка. Дверь правой, застегнутой в бронежилет, половиной вежливо отодвинулась в сторону: милости просим! Перепуганная книга и — слишком буйная! — квитанция о доставке ввалились в прихожую, выполненную в черных тонах стиля «афро» (тело к телу, аккуратно, без халтуры).

Я расписался жидкими выделениями ручки на мускулистой спине квитанции. И бесцеремонно выгнал последнюю за дверь — вот ведь дерзкая бумажка! Не успела (не успел?) выполнить Предназначение, а пытается застолбить половое отверстие моей роскошной вешалки. Согласитесь! — в результате скрещивания вешалки и квитанции здорового функционального потомства ожидать не приходится: выгнал, бесцеремонно. Дверь, кстати, точно уловив агрессивность моего настроя, ускорила несдержанную квитанцию пинком под тощий зад.

А книга еще ничего, вполне. В меру потрепанная. Я боялся, что она будет слишком древняя, затасканная и совсем не вызовет определенных чувств — в процессе чтения (ну, вы меня понимаете).

Обошлось. Я пощупал ее мягкую обложку, обратил внимание на слой грима, обильно размазанный вдоль форзаца, и, поинтересовавшись содержанием, убедился, что роман звучит как надо, довольно-таки приятный язык, легкий, хороший перевод, с ненавязчивым акцентом и правильной хрипотцой, настраивающей на соответствующее восприятие текста.

Пока я бродил из комнаты в комнату, за длинные светлые волосы листая — наугад — новое приобретение, куда-то исчез один тапочек. Я нашел его на кухне: у него жуткая одышка, он весь вспотел — определенно, пора купить новую пару. Да, я понимаю, второй лаоть еще вполне жизнеспособен, но… Традиция такая: покупать и выбрасывать обувку парами. К тому же тапочки настолько разнашиваются и привыкают к ногам (и особенно друг к другу), что в единственном экземпляре выглядят жалко и даже не смешно.

И тут я вспомнил: ай! я же договорился без четверти шесть встретиться с Леночкой! и перекусить в типичном ресторанчике за углом! Вспомнил — и быстро оделся, приспособив к телу слегка влажные после душа джинсы и желтенькую футболку-китайца. Оп! — и я в чертогах Общепита! Жду.

Опаздывает.

Жду…

…и?

Ага!

У Леночки… как бы это… э-э… — вызывающее платье. Виляет бедрами. Я удивлен: она всегда очень скромно (безвкусно) одевалась, а сегодня… Платье так и норовит обнажить Леночку и шокировать посетителей и бармена — поцелуйчик! — симпатичными прелестями И туфельки — цок-цок-цок! — высокие и молоденькие слишком. А нижнего белья нет, совсем. Нет?!.

Нет!

Н-да…

— Привет! — Леночка элегантно падает та стул: попочкой. Стул морщится и скрипит кариесом. Плохой стул, нервный.

— Привет.

— Я скучала. Без тебя. А ты?

— И я. Скучал. — Подзываю официанта, прошу меню. Меню толстое, брюхастое.

Официант предлагает романтику в ассортименте и свечи с ароматом маринованного жасмина. В собственном соку и с укропом. Я отказываюсь: терпеть не могу, когда у свечки, по самые уши накачанной обезболивающим, вспыхивает прическа, пересыпанная цветочными лепестками и сельдереем.

Терпеть. Не могу.

— Не надо. Свечей не надо. Вина, пожалуйста. Вермута. И осетринки с лимончиком. Если не затруднит. Вас.

Не затруднит. Естественно. Кто бы сомневался.

Первой прискакала бутылка. Пышная, вечно пьяная. А бокалы не торопятся, загуля— ли. Ага, вот и тарелки с рыбкой. И вилки. Беру свою — и замечаю грязь под ногтями. Удивляюсь, размышляю: возмутиться? Вилка краснеет и убегает га кухню.

Замена: н-да, у этой… у этого прибора и зубчики острее выглядят, и за талию брать удобней. И чистенькая. Свежая.

Где хрусталь?!

Ага. Ну?!

Бутылка поочередно отрыгивает вермут в лягушачьи улыбки бокалов. Бокалы звонко чокаются лбами за наше здоровье и, склонившись к губам, предлагают отпить. Смакуем: а ничего винишко, недурственное.

Разговор не клеится. Все из-за платья.

— К тебе?!. — томно.

— Ко мне… — вздыхаю. Портмоне расплачивается по счету. Копейка в копейку. Я грозно сдвигаю брови: ну!

Портмоне не одобряет: недовольно кривится и цедит чаевые — процент, не больше! Вот ведь жадная скотинка! За грош удавится!

Леночка улыбается, наблюдая за моим скрягой-кошельком.

Улыбается?!.

Ну и…

…ладно.

А потом все мы — наша одежда, обувь и мелкие безделушки, вроде косметички, — идем ко мне. Не торопимся. Разглядываем прохожих, окруженных пиджаками и пачками сигарет. За манюней-девочкой не успевают такие же крохотные бантики. Запоздалый дворник покрикивает та метлу, меланхолично сдувающую пыль с асфальта и тормознувшую у трупа-окурка…

— Прошу…

— Ты так галантен!

Лена и я вяло занимаемся любовью и широкая двуспальная кровать под нами стонет и кряхтит. В прямом смысле слова. — Что с тобой?!.

— Ничего.

— Ты та себя не похож. Что?.. Что-то случилось?

— Нет. Порядок. Ничего.

— Расскажи! Мне!

— Ничего. Порядок. Не обращай.

Субботний вечер: закат, звезды. Я провожаю Леночку к двери. — Мы увидимся?

— Да. Конечно.

— У тебя есть… Другая?

— Нет. Что ты. …и долго курю в темноте, складируя обугленные фильтры-легкие в запорошенный

пеплом череп пепельницы. И кажется мне: стены и журнальный столик, и старые тапочки смотрят та меня настоящими людскими зрачками; и однажды и вещам и дому надоест мое потребительское паскудство, и они накинутся на меня, дымящего тихонько и умиротворенно, и злобненько терзающего зажигалку за лопоухость…..и…

И я, наверно, схожу с ума

Мне не нравится рвать упаковку, мне почему-то кажется, что изодрав резцами ножа — в клочья! — бестолковую плоть, я совершу убийство. Это глупо, и навязчивая идея… и я…

Я, наверно, схожу с ума.

Подзываю с полки сегодняшний роман и топаю в прихожую. Проснувшись, ботинки вздрагивают и скоренько отползают в сторонку: в курсе, под горячую ногу лучше не попадать.

Мягкая обложка, мягкая…

Ну-ка!

Книга сладко — страстно! — покусывает верхнюю губу и порывисто дышит, проговаривая текст. «Саймон нежно обнял осиную талию Джейн и пощекотал языком белоснежную шейку. Девственные бутоны малышки мгновенно налились нектаром, а стебель Саймона заколосился, упираясь пестиком в горячую тычинку великолепной красотки, юной и неистовой…»

Вешалка моя, роскошная вешалка, внимательно слушает, пуская слезу. И даже всхлипывает. Я знаю, она обожает подобную литературу. Обожает. Собственно, и роман-то я приобрел исключительно для нее, для моей любимей. Моей вешалки.

…я, наверно…

Ее упругие груди и живот, я целую, трогаю и рычу, и покусываю соски — нежно, я люблю тебя, милая, я…..люблю… я…