- Товарищ Сталин, это займет довольно много времени,- предупредил я.

 - Ничего, дело стоящее,- ответил Сталин.

 Стараясь быть по возможности более кратким и точным в формулировках, я рассказал о методах, которыми мы пользовались при создании УСВ (читателю они известны). Умолчал лишь о сотрудничестве конструкторов, технологов и производственников, рано было говорить об этом на таком представительном совещании.

 Мое упоминание о том, что при проектировании и испытании опытного образца УСВ мы пользовались консультацией врача-физиолога, вызвало оживление в зале.

 - Чем мог помочь врач?- спросил Сталин.

 Мне пришлось дать подробные объяснения. Пушка, в сущности, это машина, процесс обслуживания которой аналогичен обслуживанию рабочим коллективом (бригадой) станка или другого механизма. Орудийный расчет - это и есть производственный коллектив, работающий с пушкой. При этом, в отличие от любого производства, орудийный расчет находится в сложнейших условиях - в разное время года, днем и ночью, под огнем врага. Каковы бы ни были условия, "производительность труда" расчета должна быть неизменно высокой. Наводчик, замковый, заряжающий, правильный и другие члены рабочей бригады, обслуживающей орудие, должны четко, точно и быстро выполнять все команды, выдерживать установленный режим огня. У прислуги очень много обязанностей при максимальном нервно-психическом напряжении. Поэтому удобство обслуживания - фактор чрезвычайно важный. Конструкция должна быть такова, чтобы приготовления к стрельбе и первые выстрелы не измотали людей, чтобы расчет мог сохранить высокую работоспособность на всем протяжении артподготовки, которая длится иногда по нескольку часов. Проверку конструкции орудия с этой точки зрения и производит врач-физиолог. Помощью опытного врача Льва Николаевича Александрова наше КБ пользуется уже много лет. Однажды, например, был случай, когда он забраковал нашу новую пушку и мы ее переделали. Это заставило нас привлекать врача к работе над пушкой как можно раньше - в начальных стадиях проектирования. Изготавливается специальный макет орудия, врач проводит на нем свои исследования и дает предварительные заключения и предложения, которые учитываются конструкторами. Так велась работа и над УСВ. Выносливость орудийного расчета специально проверялась [314] при заводских испытаниях опытного образца, при этом нагрузку стрельбой увеличили сравнительно с требованиями ГАУ. Помощь врача-физиолога Александрова во многом способствовала тому, что наше орудие успешно выдержало напряженные испытания и скорострельность пушки не снижалась даже при длительной артподготовке.

 Рассказывая о наиболее характерных особенностях работы над УСВ, я следил за реакцией аудитории. Слушали внимательно.

 Когда я закончил, Кулик попросил у Молотова разрешения высказаться по поводу моего сообщения. Главным в его выступлении было то, что в пушке УСВ, по его убеждению, использовано всего 30, а не 50 процентов деталей от пушки Ф-22.

 - Правительство следует информировать точно,- заключил Кулик.

 Получив разрешение Молотова дать справку, я показал всем папку с документами и сказал:

 - Могу назвать буквально все детали, которые использованы в новой пушке. Их ровно 50 процентов - ни больше ни меньше. Мне не известно, откуда маршал Кулик взял цифру 30 процентов. Эту цифру я категорически опровергаю.

 К моему удивлению, Кулика поддержали еще несколько человек из ГАУ. Они настаивали на цифре 30 процентов. Я возражал.

 Долго шла никчемная перепалка между мной и военными. Ее прекратил Сталин. Он сказал:

 - Дело не в том, 30 или 50 процентов деталей использовал Грабин в новой пушке, а в том, что он на базе существующего образца создал новое, более совершенное орудие.

 На этом заседание СТО закончилось..."

 Грабин, конечно великий человек и конструктор. Но давайте всё же будем до конца придерживаться нашего главного принципа. Проверять свидетельства одного человека свидетельствами другого.

 Поэтому, приведу теперь конкретный пример обсуждения, приведенный адмиралом Исаковым.

 Речь пойдет тоже о 30-х годах.

 "...Стоял вопрос о строительстве крупных кораблей. Был спроектирован линкор, по всем основным данным, первоклассный в то время. Предполагалось, что это будут наиболее мощные линкоры в мире. В то же время на этом линкоре было запроектировано всего шесть крупнокалиберных зенитных орудий.

 Происходило заседание в Совете Труда и Обороны под председательством Сталина.

 Докладывала комиссия. Ну, доложили. Я был не согласен и долго до этого боролся на разных этапах, но сломить упорство моих коллег по комиссии не мог.

 Пришлось говорить здесь. Я сказал, что на английских линкорах менее мощного типа ставится не менее двенадцати зенитных орудий, а если мы, не учитывая развитие авиации, ее перспективы, поставим на наши новые линкоры такое количество крупнокалиберных орудий, то этим самым мы обречем их на то, что их потопит авиация, и миллиарды пустим на ветер. Лучше затратить большие деньги, но переделать проект.

 Я понимал, что переделка будет основательная, потому что это непросто - поставить орудия, увеличение количества орудий связано с целым рядом конструктивных изменений, с установкой целых новых отсеков, с изменением сочетаний всех основных показателей корабля. В общем, это большая неприятность проектировщиков. Но тем не менее я не видел другого выхода.

 Со мной стали спорить, я тоже спорил и, горячась, спорил. Последний гвоздь в мой гроб забил Ворошилов, сказавший: "Что он хочет? На ростовском мосту, на котором сидит весь Кавказ и все Закавказье, все коммуникации, на нем у нас стоят восемь зенитных орудий. А на один линкор ему мало шести!"

 Это всем показалось очень убедительным, хотя на самом деле ничего убедительного в этом не было. На мосту стояло мало зенитной артиллерии, на мосту, к которому подвешены целые фронты, должно было стоять гораздо больше артиллерии. Да и вообще это не имело никакого отношения к линкорам. Но внешне это было убедительно, и дело уже шло к тому, чтобы утвердить проект.

 Я был подавлен, отошел в сторону, сел на стул. Сел и сижу, мысли мои ушли куда-то, как это иногда бывает, совершенно далеко. Я понял, что здесь я не проломлю стенки, и под общий гул голосов заканчивавшегося заседания думал о чем-то другом, не помню сейчас о чем... И вдруг, как иногда человека выводит из состояния задумчивости шум, так меня вывела внезапно установившаяся тишина. Я поднял глаза и увидел, что передо мной стоит Сталин.

 - Зачем товарищ Исаков такой грустный? А?

 Тишина установилась двойная. Во-первых, оттого, что он подошел ко мне, во-вторых, оттого, что он заговорил.

 - Интересно, - повторил он, - почему товарищ Исаков такой грустный?

 Я встал и сказал:

 - Товарищ Сталин, я высказал свою точку зрения, ее не приняли, а я ее по-прежнему считаю правильной.

 - Так, - сказал он и отошел к столу. - Значит, утверждаем в основном проект?

 Все хором сказали, что утверждаем.

 Тогда он сказал:

 - И внесем туда одно дополнение: "с учетом установки дополнительно еще четырех зенитных орудий того же калибра". Это вас будет устраивать, товарищ Исаков?

 Меня это не вполне устраивало, но я уже понял, что это максимум того, на что можно рассчитывать, что все равно ничего больше никогда и нигде мне не удастся добиться, и сказал:

 - Да, конечно, спасибо, товарищ Сталин.

 - Значит, так и запишем, - заключил он заседание".

 Исаков не сказал, кто входил в состав комиссии. Упомянут лишь Ворошилов. Но, конечно, должны были быть и Нарком ВМФ, и высшее военное и морское командование и (естественно) крупнейшие авторитеты в области кораблестроения - адмиралы и академики.

 И все, в один голос, отвергли позицию Исакова.

 Не встал целиком на его сторону и Сталин.

 Так ведь надо понять очевидную вещь: Сталин просто физически не мог быть специалистом во всем. На то и были собраны лучшие умы в этой области. Которым он не мог не доверять. И на мнение которых он должен был опираться. На что же еще он мог опираться?