— Обязательно приду…
На аэродроме их уже поджидал командир. Поворчал незлобиво:
— Дались вам эти сраные побрякушки. Сейчас керосин привезут.
И действительно, не прошло и десяти минут, как к самолету подъехал топливозаправщик. Его подвел молодой якут, оказавшийся из команды «патриотов». Подавая Геннадию шланг, он сказал с улыбкой: «И дым отечества…»
Геннадий от удивления даже забыл назвать ответный пароль, широко открытыми глазами смотрел на нежданного представителя борцов за Россию.
Якут покивал головой и повторил на ломаном русском: «И дым отечества…»
Наконец до Геннадия дошло, и он, тряхнув головой, словно отгоняя наваждение, ответил: «Нам сладок и приятен».
Якут кивнул на картонную коробку, отличающуюся от других небольшой вмятиной на боку.
— Вот эта…
В Хабаровске Геннадия поджидала ещё одна неожиданность: за контрабандным грузом прибыл не кто иной, как сам Андрей. Значит, в коробке было что-то более ценное, чем мех. Но поговорить с «опекуном» обстоятельно не пришлось — его поджидал другой самолет, вылетающий в Благовещенск.
Они обменялись рукопожатием, и Геннадий достал из кармана футляр с алмазом.
— Ты можешь передать это Ларисе? У неё скоро день рождения.
— Сам не смогу. Но через товарищей сделаю.
9
— Ну как, гусар, корейский язык выучил? — весело спросил Биктогиров, шагая рядом с Геннадием на аэродром. Командир экипажа был в хорошем настроении — предстоящий полет в Южную Корею радовал его, и он ещё вчера, когда объявили о задании, воспринял это как подарок. Заграничные командировки он просто обожал — и платили хорошо, и купить там дешёвые вещи можно.
Геннадий летел с ним за границу второй раз. Первым был Китай, и второму пилоту не очень-то понравилось, хотя, глядя на командира, приобрел в Стране дракона кожаную куртку и командирские часы со светящимся циферблатом — точная копия наших, бывших советских, подаренных Геннадию еще в училище за отличные успехи в боевой и политической подготовке. Он забыл надеть их, когда пришли за ним фээсбэшники. А китайские часы оказались дрянными — ни с того ни с сего останавливались, и он выбросил их. Южная Корея, судя по прессе, более процветающая страна, и увидеть новый город, новых людей, их жизнь и культуру, несомненно, интересно. Но у второго пилота и бортового механика это связано и с большой ответственностью — они отвечают не только за груз, но и за безопасность самолёта: своей охраны нет, а на чужую надеяться… Может случиться как с «Русланом». Геннадий был уверен, что катастрофа — дело рук диверсантов. Правда, там была своя охрана. Однако ныне и среди своих немало чужих…
— А зачем? Я не собираюсь кореянкам в любви объясняться, — пошутил и Геннадий.
— Вот и зря. Кореянок и японок знатоки считают самыми сексуальными бабами. — И продекламировал, перефразировав Есенина: — «Струилися запахи сладко, И в мыслях был пьяный туман… Теперь бы с младой кореянкой Завесть хорошо роман».
— Ну, командир, — помотал головой Геннадий. — И откуда у тебя силы берутся? С женой четверых настругал, а сколько на стороне по лавкам бегают?
— Много, Гена. Хорошо, что они по лавкам бегают, а не за мной…
Бортмеханик был уже у «Ан-24» и доложил, что самолёт к полёту готов. Не успели они произвести осмотр, как подвезли груз. Это были тяжёлые ящики с оловом. Один, поменьше, отправляемый «патриотом» из Якутии, явно был с алмазами. Но проверке он не подлежал…
Геннадий с бортмехаником прочно закрепили ящики, и второй пилот занял свое место в кабине. Диспетчер дал «добро» на взлёт.
Едва набрали высоту, как у командира с желудком снова начались неприятности. Он так громко разряжался и испускал такое зловоние, что Геннадий отмахивался рукой, как от ядовитого газа.
— А ещё к кореянкам намыливаешься.
— К тому времени я весь запас выпущу, — с усмешкой отвечал Биктогиров. — Это атмосфера виновата.
Но через пятнадцать минут полета командиру стало не до шуток: от страшной боли в желудке он согнулся в три погибели, до крови закусив губу. С трудом промолвил:
— Веди. Мне совсем хреново.
— Давай вернемся, — предложил Геннадий.
— Ты что?! А груз? — Передохнул. — И меня спишут… А кто кормить детей будет?
— Но с этим шутить нельзя…
— Достань аптечку, — прервал его Биктогиров. — Там фестал, но-шпа… Я всегда беру.
Геннадий, всецело доверившись автопилоту, вылез из кресла и достал из аптечки лекарства. Из термоса, который всегда брали с собой, налил горячего чаю.
Биктогиров проглотил сразу две таблетки фестала и две но-шпы. Но боль не отпускала.
— Сраная колбаса! — сквозь силу выругался командир. — Из чего только ее варганят… Позавтракал, называется… Сразу она мне не понравилась. — Превозмогая боль, стал выбираться из кресла.
— Ты куда?
— На толчок, куда ж ещё, — со злостью ответил командир и в полусогнутом состоянии, придерживая живот рукой, направился в хвост самолёта. Не возвращался минут десять, и Геннадий забеспокоился — не случилось ли худшего. Но бросить управление без присмотра, несмотря на безупречную работу автопилота, не мог — за техникой глаз да глаз нужен.
Биктогиров вернулся бледный, позеленевший, будто после продолжительной болезни. Взялся за спинку кресла, но тут же заторопился обратно. И ещё отсутствовал столько же.
— Я запросил посадку на Угловой, — сказал Геннадий, когда тот сел в кресло, проверяя, как отреагирует командир на его намерение.
— Да ты что! — сердито выкатил глаза командир. — Мне уже лучше. Сейчас же отмени запрос. — И потянулся рукой к самолетному переговорному устройству, чтобы переключиться на командную связь.
— Я ещё не успел, — успокоил его Геннадий. — Только собирался.
— Ты брось мне такие шуточки. — Биктогиров, похоже, действительно обиделся: голос его зазвучал требовательно, сурово. — Вот станешь командиром, тогда будешь принимать решения.
— А если бы с тобой стало совсем плохо и ты откинул бы коньки, кто отвечал бы? — не согласился Геннадий.
— Не откинул же, — сбавил тон командир. Помолчал и грустно усмехнулся: — А с кореянкой действительно роман завесть не удастся…
— Значит, отменить заказ на гостиницу?
— Отменяй. Рассчитал, во сколько мы прибудем?
— В двенадцать сорок пять.
— Вот и передай на КДП, чтоб к этому времени доставили груз…
Когда самолёт приземлился на сеульском аэродроме, его уже поджидали два крытых грузовика с компьютерами и телевизорами, упакованными в картонные коробки. Переводчик, русский мужчина, подошёл к Геннадию и спросил с усмешкой:
— Впервые встречаю соотечественников, не пожелавших провести денёк-другой в замечательной восточной стране. Здесь есть что посмотреть и чем повосхищаться. Или дым отечества приятнее?
Геннадий с удивлением уставился на мужчину: ничего себе, «патриоты отечества» обосновались и в Корее. Неужто и в самом деле это такая мощная организация? На родине Геннадий слышал не об одной партии, именующей себя патриотической, — и коммунистическая, и народно-демократическая, и даже баркашовцы-националисты считают себя патриотами. Однако считать Андрея с Константином патриотами… Посчитал их самозванцами, а оказывается, вон какая сеть. И Геннадий ответил в тон мужчине:
— Вы правы: «Дым отечества нам сладок и приятен».
«Патриот» кивнул на одну коробку.
— Вот эта…
В Хабаровск экипаж вернулся уже под вечер. Здесь Геннадия ожидал ещё один сюрприз. В автобусе, когда ехали из аэропорта, к нему подсел мужчина лет сорока и негромко произнес:
— Вам привет от Якова Семеновича.
Память Геннадия мгновенно выхватила из детства полноватого подполковника, сослуживца отца, не раз бывавшего в их квартире с женой-красавицей Анной Яковлевной, дружившей с матерью. Яков Семенович вел борьбу с валютчиками и фальшивомонетчиками, его жена работала ювелиром. В сорокалетний юбилей матери Геннадия Анна Яковлевна подарила изумительный кулон из голубого сапфира, обрамленный золотой вязью, восхищавшей всех филигранной работой. «Это работа Якова Семеновича, — выдала секрет ювелирша. Пошутила: — Выучила на свою голову». Потом, после окончания училища и службы в Волжанске, Геннадий был однажды у Гринбергов по просьбе отца. Анны Яковлевны уже не было, умерла год назад; Яков Семенович сильно сдал, располнел, подряхлел и потерял всякий интерес к жизни. Чтобы окончательно не свихнуться, по его словам, он изредка занимался ювелирным делом, но без всякого вдохновения, без фантазии.
