Тогда, десять лет назад, Ашот вызывал сострадание и участие. Сейчас, по слухам последних лет, его или презирают или гонят подальше. Говорят, он очень низко воспользовался своею бедой. Постоянно брал деньги и вечно не отдавал. Задолжал многим из батальона, из города, из родни…Может, ему не на что было жить. Может, эта потеря ожесточила его. Но от расправы его спасали те самые ноги, которых он не имел.
…Но всё это было потом. Толи в конце весны, толи в начале лета. А пока еще не отступила зима. А пока мы еще пишем письма домой, где ставим свой адрес "четырехсотой Москвы". А пока мы еще вместе, еще курим одни сигареты, сидим у одного костра, где ротный играет нам на гитаре песню полка:
Ребята с Алтая, ребята с Сибири,
Ребята с Рубцовска, вы сильными были.
И местные "вахи" вам вслед говорили:
"Дожить вам до ста!.. Чтобы вас не любили…"
…И еще смеется, еще ходит на двоих ногах Ашот.
-------------------------------------------------------
ПОСЛЕ ПОБЕДЫ: В ШАГЕ ОТ ТИШИНЫ
Март 2000 года. Северный Кавказ:
И снова опускается ночь. Горная ночь Кавказа. С голубыми звездами над черным морем земли.
От дальних вершин идут на север темные массы облаков. Лишь бы ненавистные эти облака, не сели на нашу заставу, лишь бы не приволокли сюда ледяную сырость туманов, когда даже в метре от себя ничего не видно. Здесь совсем не такие, как дома ветра. Бураны, где от летящего снега нечем дышать, где иней не сходит с лица, где тратишь все силы на единственный шаг. А мы пережили их на постах, с температурами, простывшие, обмороженные…
…На плече висит мой лучший товарищ АК с полным рожком патронов.
"…И не дай Бог вернется то время, когда лучшим другом был автомат" — это год назад, еще в Барнауле, еще до войны, сказал перед строем один из моих командиров. Он, ветеран Карабаха и первой Чечни, знал цену своим словам. А я, не ведавший ее, стоял молча в строю и совсем по-другому думал о времени: "Дай-то Бог! Дай-то Бог ему вернуться!.. Ветеран первой Чечни… Да, когда он была-то, твоя Чечня?.. Три тысячи лет прошло! Да, ты просто старик! Не мешался бы под ногами, товарищ старший лейтенант. Не разводил бы тут гуманизм. Ты стар. Ты ослаб духом… Ты… С дороги!"
И оно услышало меня, время! И оно вернуло Чечню.
С дороги, старлей! Нам больше не по пути! И я счастлив, что не состоялись твои надежды!
Вот он, мой самый верный товарищ АК!.. Со мной. Висит сейчас на плече с полным рожком патронов. Я не расстаюсь с ним ни днем, ни ночью, и даже в самый сладкий сон чувствую его под головой. За спиной тускло мигают далекие огни Зандака и Чапаевска. Все они одинаковы. Также светился Новалак, Хасавюрт, Карамахи. Много раз я смотрел на них и слушал доносящиеся из тьмы выстрелы, то такие далекие, то совсем близкие. А ночью, стоя на посту, до боли в глазах всматривался в эту предательскую темноту за бруствером окопа. Я охраняю сон своих товарищей, их жизни.
Здесь на небесных вершинах, среди безупречных пейзажей коварных гор, я часто думал о том, как я попал сюда? Что же произошло в этом мире, что унесло меня за тысячу верст от родного дома? Слишком просто было бы сказать: война. Нет, случилось нечто гораздо более страшное и непоправимое. Чечня, этот клочок земли, притянул к себе тысячи судеб со всей огромной России. Разыграл в карты миллионы трагедий и драм. Отравил заразой ненависти всю нашу Родину. Нам дали попробовать крови. Чеченцам русской, а русским чеченской. И после уже никто не мог остановить этот пир.
Я часто спрашивал себя, спрашивал товарищей: для чего мы здесь? И почти всегда и из своих, и из чужих уст слышал одни и те же ответы: "Поубивать их!", "Мстить!", "Давить этих тварей!"… И лишь немногие говорили другое — ту правду, до которой еще не дошли остальные: "Мы должны принести сюда мир".
Оказалось, совсем не то читали мы о войне в книгах и многое недоглядели в фильмах. Оказалось, что война — это вовсе не лихие атаки на вражеские окопы, рейды по тылам врага, громкие подвиги, поединок между жизнью и смертью, море крови и павших героев. Это совсем не арена мертвецов. Мертвые давно отыграли свою роль и им уже не слушать аплодисментов. Мы вдруг только сейчас поняли, что война — это невероятное горе, оставшихся в живых людей. Бездонный колодец живых страданий и слез.
Неужели так плохо были написаны все наши книги и сняты все фильмы? Не знаю. Но то, что мы увидели здесь, разрывало душу. Мы попали в страшный театр, на подмостках которого ставилась кровавая пьеса о горе целых народов: русского, дагестанского, чеченского. Здесь легче было смотреть на смерть, чем на участь живых.
Мне никогда не забыть, как женщины, наши матеря и сестры, со слезами на глазах просили нас об одном: "Останьтесь, русские! Только не уходите, только не бросайте нас!" Это было так искренне, так от души… А мы стояли перед ними, давно небритые, чумазые, в замасленных камуфляжах, и немые, словно Бог отнял у нас языки. Стояли алтайцы с косыми разрезами глаз, татары со смуглыми азиатскими лицами, стояли угрюмые и гордые черкесы, стояли дагестанцы, казахи, якуты, стояли русоволосые голубоглазые славяне. И каждый знал, что эти мольбы о помощи, этот крик души "Останьтесь, русские!", обращен к нему. И не было в нашем строю никакого национального непонимания и розни. И мы, все, кто видел эту, надрывающую сердце картину, сами тайком прятали слезы. И сами желали только одного: остаться с ними!
Мы не говорили этого вслух, но клялись себе в этом сердечной клятвой.
Уже шли обратно на север эшелоны, спускались с гор на равнину войска, уже был взят Грозный, уже отгремел в нем Парад нашей победы. Первый с 45-го Парад победы!
Вы слышите, люди!!! Мы раздолбали их!!! Оторвали им головы, бросили под каблуки и втоптали в грязь черные их знамена! Мы, наконец-то, отомстили за первую Чечню, за унижения, за горький позор Хасавюрта. Они думали, мы забыли надругательства прошлых лет, забыли, как они убивали, как жгли наши дома, грабили, стреляли в наших родителей и детей… А мы помнили! И помним до сих пор! И еще не скоро всё позабудем.
Люди, славьте, кто слышит, эту победу! Потому что вам не надо больше плакать от страха, не надо бояться ночи и стука чужих сапог, не надо ждать, когда на вашем дворе станут резать вам горло! К вам больше не придут с цепями, не поставят вас на колени и не угонят в рабство! Вам впервые за много лет дали право на жизнь!
Вы слышите, отцы и матеря тех, кто не вернулся с этой войны! Гордитесь павшими своими сынами! Они успели сделать самое важное — убить тех зверей, что собирались напиться крови на вашей улице в Ростове, Москве, Тюмени, Хабаровске…
Война заканчивалась. Мы оставались. Оставались для мира, чтобы не было новой войны. Ведь еще продолжали стрелять, продолжали рыскать по горным тропам бандиты, продолжали гибнуть люди. Но, казалось, сама земля устала от этой войны. Мира хотели разоренные аулы и города, давно непаханые поля и нивы, обгоревшие и расстрелянные вершины гор. Мира ждали люди. И поэтому они ждали здесь нас. Наше оружие несло сюда мир. Как на броне того танка, промелькнувшего среди тысяч дорог Дагестана и Чечни, было написано большими белыми буквами "С нами Бог!"
Как трогательно, как тепло встречали наши колонны в Дагестане! Вдоль улиц стояло все население этих кишлаков, аулов и сел. За броней бежала детвора, в восторге изображавшая пальбу из находящейся в руках палки. Дети войны. Люди пели нам песни, махали вослед, раздавали хлеб, сигареты, теплые вещи, несли букеты цветов. Они стояли такие радостные, такие счастливые среди грохота этого железа, среди поднятой нами пыли… Откуда ж нам было знать раньше, что здесь, на самом краю земли, нас могут так ждать, нам могут так радоваться, как самым дорогим гостям.
Самая потрясающая картина, что осталась в памяти от тех дней — это был выход на дорогу одной дагестанской семьи. Их было трое: старый, в мохнатой папахе аксакал — отец семейства, крупный под пятьдесят мужчина — боец народного ополчения с автоматом за плечом, и смертельно бледная, лежавшая у него на руках, уже не ходячая старуха. Она, эта старуха, что давным-давно потеряла всякую надежду жить, улыбалась нам своим беззубым ртом. На большее у нее не было сил. А они, ее сын и муж, так и не проронили ни одной улыбки, потому что вместе с нашей колонной, уже навсегда прощались со своей матерью и женой. Улыбалась только она. Потому что поняла: теперь можно уйти отсюда с легким сердцем.
