На второй день он проснулся поздно: рука, вечером перевязанная лекарем-греком, унялась...
Придя после казни княгини в княжеский двор, он пошел к самому Михалку - хотел все высказать и отпроситься, чтобы его отпустили, - но не дошел: ему сказали, что Михалко болеет. Третьяк развернулся и повернул к боярину-воеводе Есею. (Князя Всеволода не хотел даже видеть - он был противен!) Стал собирать свои вещи. К нему Сунулся слуга-холоп его: "Я с тобой!.." - Сотский оттолкнул его: "Теперь ты мне не нужен - я сам буду слугой... божьей (рука сильно болела - невмочь!): в монастырь иду..."
- Ты что с ума сходишь? Третьяк!.. - Есей дернул его за больную руку. У сотского перекосилось лицо от боли - еле сдержался, чтобы не ударить воеводу, - и - сквозь стиснутые зубы:
- Ухожу... потому что не могу на вас, мирян-христиан, смотреть после такого!.. И больше меня не зови Третьяком, а зови моим крещеным именем...
- Господи! - перекрестился воевода, засуетился, забегал, схватил его за руку (опять за больную), - Третьяк-Трифон взвыл.
- Уйди от меня! - ударил правой рукой Есея в грудь, присел; на побелевшем лице высыпали бисеринки пота.
- Ты что в самом деде?!.. Ты что дерешься!?.. Пошли-ко к князю! - и потянул за кафтан за собой к Всеволоду.
Всеволод Юрьевич принял их в своей трапезной (небольшой, семейной), принесли еще две ендовы с медом "подсласту"; слуг отослал. Улыбнулся князь грустно - лицо скорбное, глаза темные, мутные какие-то.
- Вначале пейте, ешьте; сами наливайте в роги - я не люблю из чаш пить, да и вино греческое - привык больше к нему...
Третьяк налил себе, выпил полрога, покрутил большой турьий рог, окованный серебром, разглядывая черные узорья, рисунки - сцены охоты на туров, - и допил до конца.
Князь и воевода посмотрели с удивлением не него: русские обычно пили небольшими глотками, а Третьяк раньше вообще редко пил хмельное.
- Что случилось? Что у тебя с рукой? - князь смотрел теперь грозно, строго.
- Ранили его...
Князь перебил Есея. Позвал слугу. Вбежал молодой в белой чистой рубашке, золотистые волосы уложены, большеглазый - смотрел на своего господина о восхищением и преданно.
- Позови сюда моего лекаря, - повернулся к Третьяку, черные глаза князя зажглись как будто: - Мы не можем... Не могли иначе!.. Нас не поймут они - это люди, которые в своем корыстолюбии и жажды наживы дошли до крайности... Для них ничего уже нет ни святого, ни родного - они своих родителей, детей своих не пощадят, когда речь идет о обогащении или власти! Такие доброту, снисходительность нашу примут за слабость, малодушие... Мы заменим их - бояр - новыми, молодыми из младшей дружины... Выберем самых преданных князю и своему языку, думающих о Боге, Князе и Руси единой!..
Тебе, сотский Третьяк, Овсюгов сын - о тебе мы говорили сегодня - вон боярин Есей Житович подтвердит - даю за верную службу именье: землю с людьми и селениями и место боярское в моей думе, печатник уже роту написал, осталось тебе только прочитать и поставить свою тамгу-роспись... Из имений я выделил и тебе, воевода Есей Житович (Есей и Третьяк встали, и низко поклонились). Остальным мы объявим завтра - в боярской Думе...
Пришел с помощником лекарь. Промыл, обработал рану, выбросил заговоренные знахарем грязные тряпки, которыми была обвязана рука; показал помощнику на мазь и велел наложить повязку, дал питье, от которого стало легче, захотелось спать.
...Третьяку слуга принес небольшую лохань и умывальник-утку.
- Умойся, боярин, - Третьяк вытаращил глаза от удивления и непривычной новизны: "Как, откуда узнал, что я теперь боярин?!"
Слуга-отрок, улыбаясь, подал вытереться убрус-ширинку, расшитый петухами и языческими образами.
- Велено тебе передать, что воевода Есей выехал с князем Михалком в Боголюбово, а может и далее - говорят княжич Юрий со своими боярами собирается уйти... После заутредня князь Всеволод созывает всех бояр к себе - тебе велено быть...
Третьяк пошевелил рукой: он уж не так чувствовал рану, боль. Вышел во двор - ночью, видимо, был дождь, а сейчас тучи ушли, светило солнце, княжеский двор - прибран: там, где вчера была кровь, подсыпали речным песком; перекладины-виселицы - убраны... Он с облегчением вздохнул - в утай перекрестился на одноглавый купол дворцового белокаменного Спаса...
8
Хотя Страшко Суздальский родился в Суздале, но там не жил... Он и отца своего плохо помнит. В 1157 году, когда в Киеве умер великий князь Юрий Долгорукий, восставшие люди (на это подбили и руководили ими местные бояре), смерды, холопы перебили большую часть служивых из Суздаля. Одним из них был отец Страшко. Его маленького мать успела со слугами переправить в Городок-на-остре, где его подобрали, воспитали сердобольные русские люди - научили честному труду, а потом попал он на службу князю Всеволоду.
Он чувствует, что и здесь, на суздальской земле, он свой - русский. Велел работнику остановить лошадь на берегу Каменки, слез с телеги. На противоположном (на левом) берегу виднелся шатер церкви монастыря (Кузьмы и Демьяна); налево, на северной стороне (с низины плохо просматривалось) видны были: золоченный купол каменного собора Успения и верхние части (светлицы) боярских теремов, перекрестился. Поправил сено на телеге, чтобы удобнее было, подпрыгнул - сел.
- Давай правь на брод, перейдем речку и поднимемся в монастырь, - надо кое-что купить у кузнецов-монахов.
Конечно, главное было - послушать, посмотреть. (Монахи это такой народец - "жеребцы", - которые все знают и все могут!) Позавчера бояре суздальские заказали ковать оружие - надо узнать для чего, куда...
Страшко никогда не задумывался раньше - лишь бы заработать, чтобы жить, - сейчас другое дело (хотя ему и теперь все равно, какой ему титул дали или звание), он начал понимать и чувствовать ответственность, долг, - главное знал, что служит он своему народу (через князя); он стал уважать себя как личность, как человек, через это.
Страшко, прибыв на Суздальскую землю, сел в селение на излучине речки Мжары - которая впадала в Каменку ниже по течению от города. Купил лес, нанял работников и построился, - он сам себе до сих пор удивляется: как быстро - хотя в то время таких, как он, было немало: много русских переезжало на северные земли, чтобы спасти себя и свои семьи от диких половцев, от постоянных опустошающих войн между русскими княжествами.
Но дом без жены - мертв!..
Он знал в жизни много женщин, был опытен, как мужчина, но тут другое дело: нужна такая, чтобы могла вести хозяйство и, народив детей, поднять на ноги (мало ли что с ним случится). Трудна была задача: возьмешь из простолюдинок - будет здорова, крепка, но - глупа; из господ - хила, слаба, но умна.
"Возьму в жены здоровую, крепкую из трудовой семьи, чтобы на своих плечах могла нести весь груз семейный", - решил он, собираясь в город.
(Главное нужно было узнать, с кем собираются ратиться Суздальцы - в тот раз в монастыре не смогли сказать...) Запряг в ездовую телегу выездного жеребца, посадил верхом на коня (править) извозчика-отрока; в телегу велел погрузить два бочонка медовой бражки, взял с собой веселого разбитного мужика и его жену - такую же, нарядил ее праздно и поехал в Суздаль на торг: купить что-то для свадьбы, - конечно, под этим видом послушать, разузнать, что ему надо.
Выехали на Владимирскую дорогу, поехали в город (на север). По краям, вдоль дороги - кусты, поля-нивы. В стороне слева виднелся монастырь с деревянной церковью Димитрия, принадлежащий Киево-Печерскому монастырю.
Вот и правый берег Каменки, мост через нее, въезд в Кремль.
Суздальский городской кремль-детинец располагался внутри крутой петли реки Каменки. Глубокий ров перерезал перешеек, превратив излучину в остров, края которого прикрыли земляные валы с рубленными стенами на их греблях. Внутри кремля выделялись великолепием, красотой и мощью белокаменные: собор Успения и княжеский дворец - построенные великим киевским князем Владимиром Мономахом.
