— Это годится? — с надеждой спросил стюард.

О'Грегори размял щепотку белого порошка в пальцах, понюхал его.

— Психомимотик... Пару пригоршней в вентиляционную магистраль, и через три минуты все хохочут... до слез, до колик в животе. Хохочут до смерти.

— И мы с вами тоже?..

— Мы с вами наденем кислородные маски... Или еще лучше, — пошарил доктор в кармане комбинезона, — каждый сделает себе укол шприц-тюбиком.

Бахтияр поежился:

— С детства боюсь уколов. Лучше маски.

— Как только психомимотик подействует, — О'Грегори щелкнул по руке Аварийного Джека, который попытался было запустить пальцы в пенал, — ты продуешь цистерны, и мы всплывем. Отберем чистых и не чистых.

— А кто поведет корабль? Вы? — испытывал идею Бахтияр.

— Мы оставим двух офицеров: штурмана и инженера-механика.

— Трех, — хохотнул стюард. — Вас тоже.

— У вас хорошее настроение, Бахти, — кисло заметил О'Грегори.

— Да, черт побери! Когда надо действовать, мне становится весело, а действовать надо быстро. Сегодня же ночью.

— К чему такая спешка?

— Я вам не верю, док. Вы из кают-компании...

О'Грегори усмехнулся.

— Иногда за молчание можно получить больше, чем за донос...

Торопливые трели ревуна заставили вздрогнуть всех троих.

— Что это? — побледнел доктор.

— Нас засекли. Сработала сигнализация, как в банке. Хе-хе... Успокойтесь, док! Это ракетная тревога.

На мнемосхеме пульта ракетной стрельбы, где изображен условный чертеж «Архелона», горели двадцать четыре — по числу шахт — зеленых транспаранта, обозначающих «готовность».

Рейфлинт в белой парадной тужурке, при шпаге принимал доклады из отсеков о готовности к стрельбе. Рооп, нажимая клавиши, вводил данные в память боевого информационного устройства. За спиной Рейфлинта стоял Бар-Маттай, которому коммодор бросал отрывистые фразы, не сводя глаз с пульта:

— Я прочитал сотни книг и пришел к очевидному выводу: человечество прекрасно приспособилось к внешней среде, к нашей планете. Лучше, чем какие-либо другие существа подлунного мира. Но мы не смогли устроиться социально. Люди не смогли приспособиться друг к другу.

После двух мировых боен, на пороге третьей человечество похоже на самоубийцу, которому дважды не удалось размозжить себе голову, и он наконец забрался этажом выше...

— Что толку от совершенства нашего биологического аппарата, если вот это, — Рейфлинт постучал себя по виску, — не хочет рубить сук, на котором висит наша общая петля. Человечество — тупиковая ветвь эволюции. Так не разумнее ли начать все сначала?! Со взрывом Земля родилась, во взрыве и погибнет!

Рейфлинт быстро шагал по безлюдному отсечному коридору в сопровождении Бар-Маттая.

— Десять тысяч лет нашей истории, — продолжал коммодор свой монолог, — всего лишь десятиминутный эксперимент. Одним опытом больше, одним меньше — пусть считают их археологи, — но рано или поздно на земле возникнут такие существа, которым достанет разума не уничтожать друг друга. Я хочу, чтобы это произошло как можно раньше. Двенадцать ракет по Евразии, двенадцать по Американским континентам, и запылает всеочистительный костер, так выжигают жухлую траву для новой поросли. Я не параноик и не шизофреник, но я чувствую, что это мой долг — перед богом ли, перед эволюцией...

Рейфлинт рванул отдвижную дверь своей каюты так, что взвизгнули ролики. Скрипач почтительно встал. Рейфлинт сдернул белую перчатку и обхватил красную рукоять дистанционного запуска.

— Я, коммодор Рейфлинт, — торжественно возгласил он, — вызван к жизни затем, чтобы спасти планету от плесени, именуемой человечеством!

Бар-Маттай шагнул к командиру:

— Ты не посмеешь это сделать, коммодор!

Рейфлинт поудобнее перехватил рукоять:

— Я пригласил тебя не затем, чтобы пускаться в дискуссии. Для этого у нас было предостаточно времени... Я хочу, чтобы похороны человечества состоялись, как положено, при исповеднике и под реквием. Играй же! — кивнул он музыканту.

Скрипач встряхнул волосами и ударил смычком по струнам. Но вместо реквиема зазвучала гневная страстная мелодия. С первыми же ее звуками Бар-Маттай рывком перехватил руку Рейфлинта и резко оголил свое левое плечо. На нем был выколот застывший в прыжке дельфин.

— Я тоже был командиром лодки! — прокричал он в лицо Рейфлинту. — И мы тоже выполняли особые задачи. Вместо торпед у нас были дельфины. То была дурная игра, и я вовремя из нее вышел! Я выпустил Дельфа в море...

Рука Рейфлинта разжала красную рукоять.

— Самое страшное — это зло, возомнившее себя добром. — Бар-Маттай нажал тумблер, каким обычно Рейфлинт включал гидрофоны, и в каюту ворвался шумный вздох океана.

И снова забубнили, забулькали на все лады невнятные голоса жизни, простиравшейся по ту сторону поверхности океана; жизни, древней, как белок; жизни, выплеснувшейся на континенты и в космос и уже потому только неуничтожимой и вечной...

Океан молил о пощаде. Его гигантское жидкое тело всколыхнулось и сжалось, еще теснее обхватило земное ложе. Он, миллионы лет пребывавший лишь мантией разума, вдруг собрался в одну болевую точку, и точка эта вспыхнула в недрах мозга Рейфлинта. Кричал дельфин. То ли многолопастный винт субмарины полоснул ему по спине. То ли одинокого зверя настиг резак пилы-рыбы. То ли он кричал, повинуясь инстинкту-интуиции, как воют собаки, предвещая покойника. Но Дельф кричал по-человечьи надрывно и осмысленно. Единственное преданное «Архелону» живое существо взывало о помощи. А может быть, оплакивало тех, которые сами в ней нуждались...

Рейфлинт выключил гидрофоны.

Рейфлинт выключил ракетный пульт и боевую трансляцию.

Рейфлинт уронил голову на руки, и пальцы взгорбились на лысом черепе. Брошенная стартовая рукоять качалась на шнуре, как маятник. Маятник вечных часов человечества.

Бар-Маттай вдруг заметил, как из рожка, вентиляции ударила белесая струйка воздуха, напоминающая холодный пар искусственного льда. Скрипач, сидевший ближе всех к рожку, вдруг глупо заулыбался и стал пиликать дурацкую детскую песенку. Рейфлинт приподнял голову, и губы его тронула та же бессмысленная улыбка, что застыла на лице скрипача.

Бар-Маттай выдохнул весь воздух и зажал нос, как это делают йоги, пресекая дыхание. Он откинул сиденье кресла, извлек кислородный аппарат, сноровисто открыл вентиль и почти силой вправил загубник в рот коммодора. Сделав несколько живительных глотков, Рейфлинт пришел в себя и, накинув ремни аппарата, метнулся в центральный пост. Бар-Маттай, прикрывая рот краем оранжевой мантии, бросился следом.

Центральный пост был пуст. Только сквозь дверной проем распахнутой штурманской рубки видно было, как штурман яростно рвал карту за картой.

Болталась на проводе телефонная трубка. Тревожно перемигивались лампочки на пульте, отчаянно тренькал ревун, призывая исчезнувшего механика. Но самым страшным было бесшумное и произвольное шевеление брошенного пилотского штурвала — рулей глубины и горизонта.

Стрелка глубиномера быстро уходила к предельной отметке, за которой начинался черный сектор небытия. Рейфлинт перехватил штурвал и выровнял корабль.

— Пройдите по отсекам! — крикнул он Бар-Маттаю, вынув на минуту загубник. — Посмотрите, что случилось!

Бар-Маттай кивнул головой. Слегка пошатываясь, он двинулся к круглой межпереборочной двери. Он не успел взяться за рычаг кремальерного запора, как тот сам резко взлетел, литой кругляк распахнулся, и в отсек перемахнул Аварийный Джек. В другом зеве лаза сцепились старший офицер и стюард.

— Всплывай, Джек! — заорал Бахтияр, стараясь подмять под себя Роопа.

Бар-Маттай ногой выпихнул голову стюарда из лаза, но Аварийный Джек уже вращал вентили аварийного продувания цистерны. Выбиваясь из-под клапанов, грозно ревел воздух высокого давления.

Рооп уложил матроса выстрелом из пистолета и захлопнул крышку лаза, зажав ее рычагом кремальеры. Все это заняло у него считанные секунды.