– Что случилось? Как это вас угораздило попасть в бурю? – спросил нас пожилой горец.

– Наш товарищ ушибся и… – начал Рива и не докончил фразы.

Несколько минут горец не говорил ни слова. Он тяжело дышал. Грудь его вздымалась и опускалась, словно кузнечный мех.

Отдышавшись, он указал своему высокому молодому спутнику на Джагдиша и приказал:

– Взваливай его на себя. Мне с ним трудно будет отыскивать дорогу.

Высокая тень несколько секунд помедлила. Потом юноша склонился над Джагдишем, сильными руками обхватил его и вскинул себе на спину, ближе к шее, а пожилой привязал ноги Джагдиша к его талии. Потом он затянул конец веревки вокруг пояса и обвязал ею своего молодого товарища. Когда очередь дошла до меня, я тоже обвязался веревкой и передал ее свободный конец Риве, и тот крепко-накрепко обвязал ее вокруг пояса.

– Ну, теперь пошли! – подбадривая нас, проговорил пожилой горец. – Крепче опирайтесь на свои ледорубы. Раз… два… три!

И вот сквозь непроглядную ночную тьму, по океану таящего на каждом шагу гибель снежного наста, караван наш снова двинулся в сторону Гурджана.

Жилище горца приютилось под большим тунговым деревом. Когда мы добрались до него, старый горец живо выволок из хижины несколько шкур и расстелил на земле, а молодой уложил на них Джагдиша, который был без сознания – должно быть, спал снежным сном. Пожилой горец вошел затем в низенький деревянный погребок и вышел оттуда, держа в руках что-то похожее на небольшую свернутую кожаную сумку. При свете яркого костра я увидел, что это был мускусный мешочек мускусного оленя.

– Погаси-ка фонарь, Зи Ши, – обернулся он к юноше, который отдыхал, сидя в темноте в стороне от огня. Из темноты послышался тяжкий вздох, и спутник пожилого горца подошел к костру. Когда, выйдя из темноты, он встал возле костра, я увидел, что это была совсем молоденькая девушка. На голове у нее теперь не было мохнатой бараньей шапки, которая до сих пор скрывала ее длинные волосы. Глаза у нее от сильной усталости закрывались сами собой, лоб был покрыт испариной. Сильными руками она отвязала фонарь от пояса горца, одним дуновением погасила его и, склонив голову, опять скрылась в темноте, унося с собой фонарь.

Горец встал на колени перед Джагдишем, склонился над ним и стал прислушиваться к его дыханию. Затем он налил немного горячего молока в большую деревянную ложку, добавил мускуса, взболтал и влил в рот Джагдишу. Потом он принялся нагревать еще что-то в другой ложке. По-видимому, это был жир какого-то животного. От него исходил чрезвычайно неприятный запах. Когда жир растопился, горец добавил в него немного мускуса и, размешивая в ложке пальцем, снова позвал Зи Ши.

– Что тебе? – не выходя из темноты, откликнулась она. Голос у нее был усталый. Видно было, что она совсем измучена.

– Поди-ка сюда, детка! Возьми этот жир и втирай ему в виски.

Зи Ши сняла с головы Джагдиша ушастую шапку, прислонила его голову к груди и принялась неторопливо растирать ему виски. А пожилой горец сидел, привалясь спиной к дереву. В ярком пламени костра было хорошо видно его иссеченное морщинами лицо. Подбородок у него был крепкий, крутой, на шее резко выделялись набухшие вены. Дыхание у Джагдиша было неровное – то тихое, едва заметное, то частое и порывистое. В дыхание его порой вплеталось какое-то бульканье, которое можно слышать, когда смазывают механизм часов из маленькой масленки.

Девушка продолжала медленно натирать виски Джагдишу. Под ее руками рождался какой-то странный, нагоняющий сон шуршащий звук. Отгоняя от себя дремоту, я наблюдал за Зи Ши. Она так низко склонилась над Джагдишем, что одна половина ее головы была в тени, а другая освещена ярким пламенем костра. Теперь я мог хорошенько рассмотреть ее лицо – оно было прекрасно. Смешение арийских и монгольских черт, очаровательное сочетание цветов шафрана и розы. Веки ее были так низко опущены, что глаза казались закрытыми. Зи Ши… Вдруг мне стало казаться, будто все, что я сейчас вижу, – только сон. Девушка, горец, похожий на гнома, ствол тунгового дерева и ярко пылающий костер – все это только долгий, долгий сон. Должно быть, я лежу на софе в гостиной Аоши и вижу все это в сновидениях. Вот-вот войдет в комнату сама Аоша, одетая в красивое голубое сари, и, увидев меня погруженным в сон, разбудит насмешливым: «Эй, лентяй, вставай-ка живей! Уже половина шестого!» Спустя минуту я открыл глаза и снова увидел перед собой ту же картину – горец дремал, прислонясь спиной к дереву, девушка неторопливо растирала виски Джагдишу. Дыхание Джагдиша было теперь ровное и глубокое. Пламя костра горело уже не так ярко, – он медленно угасал. То почти погружаясь в сон, то силясь стряхнуть с себя дремоту, изо всех сил моргая глазами, я глядел на эту прекрасную картину. А потом все медленно, незаметно исчезло, растворилось в навевающей покой туманной дымке!

Проснувшись утром, я открыл глаза и не увидел ни Джагдиша, ни молодой девушки. Исчез куда-то и старик горец. Я лежал под развесистым тунговым деревом. В сердце закралась мысль, что все виденное и перечувствованное мною вчера – просто прочитанный рассказ. Протирая кулаками глаза, я осмотрелся. На глаза мне сначала попалась та самая землянка с деревянной дверью, потом стада, пасущиеся вдали на залитой солнцем равнине. Я решил, что все виденное мною вчера было наяву.

– Джагдиш!.. Эй, Джагдиш! – громко крикнул я. Несколько пасшихся в стаде коз подняли головы и поглядели в мою сторону.

– Джагдиш!.. Эй, Джагдиш, где ты, бестолковая голова! – снова закричал я.

Из дверей лачуги показался улыбающийся старик горец.

– Милостью Горного духа – владыки Гурджана, вы вчера сохранили свои жизни!

Я быстро поднялся на ноги и, глядя на горца, поблагодарил его:

– Спасибо тебе и твоей отважной дочке, тысячу раз спасибо! Как ее зовут, Зи Ши?

– Да, да! Ее зовут Зи Ши. Она хорошая славная девушка, моя маленькая Зи Ши! Горный дух, владыка Гурджана, очень благоволит к ней. Она знает все дороги среди снегов. Горный дух никогда не причиняет ей зла. Когда умерла ее мать, она была совсем маленькой. Ее вырастил сам Горный дух – владыка Гурджана, он очень любит мою Зи Ши!

«Разве только он один? – подумал я. – В нее любой влюбится без памяти!»

– А Джагдиш где? – спросил я у этого горного карлика.

Горец рассказал, что, когда Джагдиш проснулся утром, растяжения ноги у него словно и не бывало, и он отправился погулять немного по берегу Нандан Сара. Вместе с ним пошла и Зи Ши. Оба они, должно быть, скоро вернутся.

– Хорошо ли вам спалось?

«Отлично, – подумал я, – мне небось никто всю ночь виски не тер!» При словах «оба они» меня словно что-то больно укололо в самое сердце. Я почувствовал раздражение. Уж этот мне негодяй Джагдиш! Вечно он во всем обскакивает меня!

– А далеко ли отсюда до Нандан Сара? – тихо спросил я горца.

– Какой-нибудь кос, не больше. Оно вон там, в той стороне!

– Пожалуй, пойду искупаюсь и я.

Сказав это, я отправился на озеро. Я шел и думал:

«Джагдиш не хром, как лорд Байрон, и не обладает красотой Дон Жуана, и тем не менее просто удивительно, как липнут к нему эти проклятые женщины – ну, прямо так и кидаются ему на шею! А я-то что, аскет, отшельник? В груди у меня тоже бьется живое чуткое сердце. И оно, как полагается, полно огня, любовного трепета и страсти. Однако женщины упорно обходят меня своим вниманием. Почему такая несправедливость? Чего хорошего находят они в Джагдише? Разве назовешь прекрасным лебедем человека, который прячет за стеклами очков рачьи глаза и ходит, вытянув голову, словно петух? Эта ведьма Аоша, тоже, бывало, так и таяла, на него глядя! Негодяй!» Я шел, погруженный в эти мысли, кряхтел и сетовал на свою судьбу. Вдруг я услыхал мелодичный веселый смех, а вслед за ним громкий хохот. Я поднял голову и поглядел вверх. Навстречу мне с пригорка шли Джагдиш и Зи Ши. Оба были одеты в овчинные куртки, на головах красовались меховые шапки, с прикрепленными к ним букетиками яркожелтых цветов. Громкий смех Джагдиша показался мне сейчас просто непереносимым.