– Меня уже тошнит от имени Люсик, – честно призналась я, – попробуй сформулировать конкретно, зачем тебе понадобилась лично я.

– Закидонову не с кем пойти, – вздохнула Варя, – и Люсик попросил меня подыскать ему пару на вечер.

– Ты что, работаешь у этого Люсика сутенершей? – фыркнула я.

– Вот вечно ты несешь всякий бред! – наконец оскорбилась Варенька. – Просто в такие клубы вроде как неприлично идти без пары. Закидонов недавно развелся, и у него сейчас никого. Вот Люсик и спросил, нет ли у меня симпатичной одинокой подружки? Я сразу же подумала о тебе.

– И что не так с этим Закидоновым? Почему ему пригласить на концерт некого? Он лысый коротышка, у которого воняет изо рта?

– Настя, какая же ты бестактная. Ты разве не понимаешь, человек развелся. Ему хочется вырваться из прошлого круга общения, вернуться к жизни. Между прочим, он молодой и красивый. И зарабатывает бешеные бабки.

– Если так, то могу порекомендовать свою подружку Таню. Она с удовольствием пойдет. А у меня что-то нет настроения.

– Эту крашеную выдру? – ощетинилась Варвара.

Я вспомнила, что когда-то, еще в далекую офис-менеджерскую пору, сдуру познакомила ее с Танькой. Ничего хорошего из этого не получилось. Раньше я и не подозревала, что женщины ревнуют своих подружек друг к другу. И Татьяна, и Варенька весь вечер просидели нахохлившись и почти не разговаривали друг с другом. А потом Танька сказала мне, что знакомство с Варей до добра меня не доведет. А Варвара была более конкретна: она попросту обозвала Татьяну потаскушкой, и все тут.

– Ни за что! Закидонов – это не какой-нибудь разбогатевший безграмотный торговец рыбой. Это интеллигентнейший человек тончайшей душевной организации! Да его стошнит от этой твоей крашеной толстухи!

– Во-первых, Танька худее меня на размер, – рассмеялась я, – во-вторых, у меня тоже волосы крашеные. Я давно заметила, что женщины всегда очень нервно реагируют на крашеных блондинок, а вот крашеные брюнетки их почему-то не смущают ничуть. А в-третьих, я вовсе не считаю себя тонкой натурой. Я люблю «Макдоналдс», и магазины меня интересуют больше, чем, например, выставка античной скульптуры. И вообще, я ничего не понимаю в живописи. Так что от меня твоего Закидонова тоже, скорее всего, стошнит.

– Настька, ты гениальна! – неизвестно чем восхитилась Варвара. – Твои монологи можно записывать, а потом публиковать! Ты ему непременно понравишься, я точно знаю.

– А он мне – вряд ли, – капризничала я, – если он такой же, как твой Люсик.

Я ждала, что хоть теперь-то Варвара покажет свое настоящее лицо. Но ничего подобного – она продолжала добродушно похохатывать. А ведь было время, когда она мне чуть в волосы не вцепилась, когда я сказала, что поп-певец Даррен Хейс, от которого она была без ума, выглядит как типичный представитель сексуальных меньшинств. Надо же, как время людей меняет! Или же ей просто что-то от меня нужно? Но что?

– А даже если и не понравится, что такого-то? Сходим в «Джаз-кафе», жену Люсика послушаем. Пожрем по-человечески и мирно разойдемся. Тем более что я ему уже пообещала.

– Ну, не знаю… – засомневалась я.

С одной стороны, встречаться лишний раз с Варей мне не хотелось. От таких людей, как она, ничего хорошего ждать не приходится. С другой – я, пожалуй, была бы не против щегольнуть новой формой губ в таком модном месте, как «Джаз-кафе».

В конце концов, они же не прикуют меня наручниками к стулу. Если этот Закидонов будет меня раздражать (хотя я уже сейчас подозреваю, что носитель такой фамилии не может оказаться нормальным мужиком, да еще и в моем вкусе), я просто встану и уйду.

– Пошли, Настена, будет весело, – ныла Варвара.

И я сдалась.

– Ну ладно, можешь на меня рассчитывать. Только я тебя заранее предупредила, что я ненадолго. Чтобы потом, на всякий случай, ты не предъявляла мне глупых претензий!

Пить яичный ликер «Адвокат» прямо из горлышка бутылки в половине пятого утра, стоя на Софийской набережной лицом к Кремлю, – это перебор даже для меня.

Было так холодно, что я не чувствовала ни одного из двадцати пальцев. В мои замшевые сапожки от Балдинини набился снег.

Мы с Геной уныло ждали открытия метро, пытаясь согреться сладким ликером, который после запойной ночи казался нам невинным десертом и производил скорее не согревающий, а раздражающий эффект.

Какое идиотство – ждать открытия метро, когда тебе под тридцать и одни твои перчатки стоят больше, чем единый проездной билет на все виды транспорта. Но такова жизнь. Все наличные были нами безалаберно пропиты. А ведь начиналось все так цивильно!

Встретились мы, чтобы отметить мой первый «новогубный» день. Гена возжелал увидеть мое новое лицо и по этому поводу заказал столик в «Зебра-сквер». Ну а я, конечно, не могла упустить возможность щегольнуть перед богемной публикой в своей новой «памелоандерсоновской» вариации. Дабы не выбиваться из образа, я даже на пару размеров увеличила грудь с помощью чудо-лифчика с силиконовыми прослойками и напялила карнавально-алую блузу с весьма недвусмысленным декольте.

Я вышла из дома самой красивой женщиной в мире. Самой красивой женщиной в мире я добиралась на метро до места икс. Самой красивой женщиной в мире я подкралась сзади к Генке, который ждал меня, сжимая в руках ветку орхидеи, и закрыла ему глаза ладошками.

Я перестала быть самой красивой женщиной в мире, только когда он обернулся и, отшатнувшись, вскрикнул:

– Что это за кошмар?

Моя улыбка сползла в декольте.

– Это не кошмар, а твоя подруга Настя, которую ты знаешь почти десять лет и которая до этого самого момента считала, что выглядит умопомрачительно.

– Это так. – Он отдал мне орхидею, а затем взял мое лицо в ладони. – Умопомрачительно. В том смысле, что у старушки Насти, похоже, помрачился ум… Что это за чертовщина?

– Я увеличила губы, – поведя плечом, вполголоса объяснила я, – и мне так нравится больше. Так что если не хочешь, чтобы я тебя возненавидела, немедленно заткнись.

Он и заткнулся – как и положено преданным воздыхателям, Геннадий был готов подчиниться любому, даже шуточному, моему приказу. Он послушно молчал, но весь вечер посматривал на меня странновато, и под этим взглядом моя окрепшая самооценка медленно плавилась, как кусочек сливочного масла на раскаленной сковороде.

Несмотря на то что я знала, что выгляжу потрясающе, а Гена – деревенщина и дурак, вечер был испорчен. Но все-таки я позволила ему довести меня до «Зебры», усадить за центральный столик и угостить шампанским, креветочным коктейлем, а потом еще и яблоками в кляре.

Алкоголь, как водится, подтопил лед моего разочарования, и мне захотелось продолжения банкета. И мы отправились сначала в какой-то малоизвестный бар на Лубянке, где администратором служил Генкин однокурсник и потому наливали нам бесплатно (пользуясь такой оказией, я не стеснялась заказывать самые дорогие коктейли), а потом догнались водкой со льдом в танцевальном баре «Фреш».

Нам было так весело, что, казалось, мы можем со студенческой ретивостью протанцевать всю ночь напролет. Но уже к половине четвертого дали о себе знать, во-первых, почти преклонный возраст, а во-вторых, шпильки от Балдинини. Мне мучительно захотелось скинуть сапожки, свернуться калачиком в глубоком уютном кресле и дремать под какую-нибудь мелодраму. И тогда Гена сказал:

– А поехали ко мне смотреть «Реквием по мечте» и пить ликер «Адвокат»!

Так мы и поступили. Однако, когда ликер был уже приобретен, а рука призывно вытянута в поиске такси, Гена вдруг заглянул в бумажник и побледнел. Выяснилось, что у нас неожиданно кончились деньги – все, до копейки. Нам не удалось ни уломать водителя отвезти нас в Коньково бесплатно, ни сдать ликер обратно в гастроном.

Вот так мы и оказались на стылой Софийской набережной в несусветную рань.

За те полчаса, что были потрачены на хаотичное согревание (путем подпрыгиваний на месте и вливания в себя сладкого пойла), мы раза три переругались почти до драки. Но потом поняли, что от этого все равно ничего не изменится.