На этот анекдот было похоже наше отношение к Югославии. Сами выдумали и сами поверили. Я предложил созвать комиссию, привлечь в нее партийных работников и экономистов, собрать нужные данные и проанализировать по элементам, является ли Югославское государство социалистическим или уже стало капиталистическим. На такой вопрос нельзя отвечать с волевых позиций: мне так хочется. Понятия о стране складываются из наличия в ней определенных экономических и социальных элементов. В комиссию входил и Шепилов. Нам доложили, что нет никаких оснований считать Югославию капиталистической: средства производства находятся в руках государства, крупная торговля – тоже, крестьянство пользуется частной собственностью, но есть в деревне и коллективные хозяйства. Банки находятся в руках государства. Государственная власть опирается на диктатуру рабочего класса, а само государство – социалистического типа. Все обвинения, служившие основой для конфликта, отпали. Все обрушилось, как карточный домик. И тогда мы решили восстановить контакт с Югославией.

Так как в конфликт были ранее втянуты другие коммунистические партии и социалистические государства, то нам надо было согласовать с ними свои действия. Мы обратились с письмом к братским партиям и социалистических государств, и в западном мире. Точно помню, что мы обращались к коммунистам и Англии, и Франции, и Финляндии. Отовсюду получили ответы с согласием. Меня поставили во главе делегации, как первого секретаря ЦК КПСС. Мы обратились к Югославии с просьбой принять нас. Югославские товарищи ответили согласием. Прилетели мы туда. Нас встретили, как положено встречать иностранную делегацию такого ранга, хотя особых братских чувств хозяева не проявляли. Были заметны настороженность и сдержанность и в народе, и в руководстве. Первым перед собравшимися на аэродроме выступил Тито. Потом предложили микрофон мне. Мое выступление было заранее отработано в коллективе как мнение руководства ЦК КПСС. Тито сказал: «Переводить не надо. У нас все знают русский язык». Думаю, что и это было проявлением настороженности. Югославы ведь не все знают русский язык. Тито не хотел, чтобы сразу была переведена вся моя речь. Вот я хотя и знаю украинский язык, но, когда оратор говорит быстро, не успеваю переводить сам для себя с украинского на русский. А украинский ближе мне, чем русский югославам.

Я, признаться, был несколько разочарован таким приемом. Ведь в нашей стране группировки, выступавшие против восстановления добрых отношений, были довольно сильными, и холодный прием в Белграде мог быть расценен как враждебное недружелюбие и отбросить нас назад. Но что делать?.. Нас разместили, показали нам Белград. На следующий день начался подробный обмен мнениями. Мы изложили югославским товарищам свое понимание ситуации. Встреча состоялась по нашей инициативе, и мы должны были выступать первыми. Еще когда я поднял в Президиуме ЦК вопрос о восстановлении отношений с Югославией, раздавались голоса с предложением пригласить оттуда товарищей на переговоры в Москву. Но я возразил, считая, что югославы не поедут. Ведь именно по нашей инициативе произошел разрыв отношений. И мы первыми стали публично нападать на югославов, а уж потом югославы начали отвечать тем же. Если Югославия, размышлял я, рискнет прислать к нам делегацию и не добьется согласования позиций, то тогда это будет выглядеть так, что Югославия пришла к нам с поклоном, а мы его не приняли. Югославы, остерегаясь такого, не поедут первыми. Нужно именно нам, большой стране и большой партии, проявить инициативу. Если даже мы не договоримся, то это окажется полезным для дальнейшего примирения. Я был абсолютно убежден, что мы добьемся взаимопонимания.

Итак, мы изложили свою позицию. Каков был ее недостаток? Мы тогда еще не раскрыли злоупотреблений Сталина. XX съезд КПСС был впереди. А в 1955 г. мы просто не созрели для того, чтобы выговорить слова, правильно характеризующие положение дел, создавшееся в партии при Сталине. Наоборот, старались обелить Сталина, насколько это было возможно. Его авторитет был еще высок. А все наши невзгоды валили на Ежова, а главным образом на Берию. Это в малой степени соответствовало действительности. Не Ежов, не Берия выдумали Сталина и вложили ему топор в руки, чтобы рубить головы. Сталин выдумал Ежова и Берию и превратил их в орудие произвола.

Кто из них лучше? Я думаю, можно сказать – оба подлецы. Более оборотистый, я бы сказал, человек, который мог показать даже человеческое великодушие, даже сочувствие к жертве, а потом задушить ее – Берия. Ежов более прямой человек.

Тогда мы все валили на них. Доказывали. Внутри нашей партии, в печати мы занимали такую же позицию, ее же теперь излагали югославам. Я впервые услышал откровенную характеристику Сталина именно от югославов. Она меня тогда покоробила. Я вступил в спор. Главными нападающими были Попович[128] и Кардель. Попович особенно резко расшатывал нашу позицию, которая основывалась на утверждении, что Сталин не знал о творимых преступлениях. Попович утверждал, что Сталин был главным убийцей и сам все организовал. Не кто-либо подвел Сталина, после чего он стал жертвой обмана. Нет, именно он был главным организатором бойни.

Подспудно я сам это понимал, но настолько еще был подавлен авторитетом Сталина, что был не в состоянии назвать вещи своими именами. У меня существовала раздвоенность сознания. Мы тогда имя Сталина яростно защищали и вступили в словесную драку с югославами. Затем они выразили согласие поговорить о восстановлении наших отношений. Потом организовали нам поездки по стране, а кое-где и митинги. Народ проявлял сдержанность. При поездках по улицам было видно, что люди не стихийно вышли встречать диковинку, приехавшую из Советского Союза, а что все организовано. Порою слышны были выкрики недружественного характера, раздавались упреки. Главным же образом мы слышали: «Да здравствует Тито!» В целом югославы решились на нормализацию отношений. То было не полное восстановление нормальных отношений. Но другого мы сразу и не могли ожидать после столь большого напряжения, которое чуть ли не привело к войне между социалистическими странами. Моментально достичь полного доверия, как только мы сели за стол выпить по рюмке вина, оказалось невозможно. Югославы согласились начать заново строить дружеские отношения. Свою позицию проявили и в конкретных делах: показали нам различные предприятия, показали могилы наших солдат, которые отдали жизнь в борьбе против Гитлера за освобождение Югославии. Они с достоинством относились к памяти наших воинов. Памятники были в хорошем состоянии, имелись плиты с именами погибших.

Договорились о возобновлении работы наших посольств в Белграде и в Москве. Восстановились и экономические отношения. При Сталине они были прерваны[129], никаких экономических отношений не существовало, но оставалась большая задолженность Югославии Советскому Союзу, которая складывалась из поставок оборудования и в связи с поставками Югославии нашего вооружения. Теперь все в полной стоимости было предъявлено Югославии к оплате. Югославия же не имела возможности заплатить такой долг и попросила нас списать долги. Мы не настаивали на уплате, а они не делали твердого заявления, что не уплатят, просто ссылались на свои трудности. Кроме того, югославы аргументировали тем, что часть долгов образовалась в результате войны против общего врага. У меня появилось сочувствие к их проблемам, но сами мы вопрос решить не могли, он требовал коллективного обсуждения. И мы сказали: «Мы изучим, из чего сумма долгов сложилась и при каких обстоятельствах, тогда и выскажем свое мнение по этому вопросу». Нам ежедневно привозили почту из Советского Союза. У нас тогда летал тихоход Ил-12. Из Москвы до Белграда лететь нужно было много часов, с дозаправкой в Будапеште. Мы попросили разрешения у Югославии выделить нам аэродром, который мог бы принимать самолет-бомбардировщик Ту-169, чтобы оперативнее получать почту. Этот бомбардировщик по тем временам оценивался как лучший в мире. Правда, дальность полета у него была только европейского радиуса действия. Позднее на базе Ту-16[130] был создан пассажирский самолет Ту-104.