Метеорит замаскирован. На нем кепка, поверхность у него загорелая, ядро набито стоматологией. Я посылаю в него ядерный заряд.

Я сижу в своей каморке поздним воскресным вечером, застрахован от всех людских и маминых слов в коридоре; они, судя по всему, вернулись из театра. Я крепко запутался во Всемирной паутине, вовсю общаюсь с Кати:

ХБ: I hate dentists.

КХ: Well I could not say I love them.

ХБ: They are assholes. Who would like to get an asshole into his mouth?

КХ: Ha ha. This was a good one. And then you have to pay for it.

ХБ: Let me know. Dentists in Iceland are rich like pop-stars.

КХ: They are getting more expensive here too.

ХБ: I don't understand it.

КХ: Well it is a boring job.

ХБ: And that's why they have to get well paid?

КХ: Yes. Like lawyers.

ХБ: Exactly. Here people have to choose between bad teeth and vacation in Greece or good teeth and stay home.

КХ: What do you do?

ХБ: Bad teeth and stay home.

КХ: Ha ha[204].

Девушка смеется в своей келейке где-то в Бьютипеште, и я в который раз начал превращаться в буда-пешку, как вдруг — knock block knocking on heaven's door[205] — и в дверях появляется бодрый Палли Нильсов. Ну ваще…

— Здорово! Как дела?

— Да так. Все путем.

В ненужной спешке прощаюсь с Катариной:

ХБ: Sony have to go now I send you the disc with Ham let me know what you think. Bi[206].

Палли Нильсов входит и закрывает за собой дверь. Однако какие мы воспитанные!

— Ты ведь меня узнаёшь?

— Да, ты вроде когда-то сольный альбом выпустил.

— Не-е, хе-хе, до этого я еще не дошел.

— Не мешало бы тебе об этом подумать.

— Ну, ты скажешь тоже!

— Это прибыльное дело. Может стать хитом. Шансы, что тебе удастся продать десять тысяч экземпляров, — один к десяти тысячам.

— Да, — отвечает он и присаживается на мою кровать.

Холи Лакснесс! Ему надо с этим поосторожнее. Вдруг я вскочу на него, чтоб его обрюхатить, сделать более брюхатым, чем он есть, со своим брюхом на моем ложе. Я снова:

— Только вы поосторожнее в этой поп-индустрии. Она уже, наверно, насквозь прогнила. Тысяча червей в трупе дохлой суки. И все пытаются пролезть в люди — через задницу.

— Правда?

— Хотя нет… Я тебя перепутал с твоей дочерью. Это она знаменитость.

— Знаменитость?

— Да, она работает над сольным альбомом, так ведь? Ты уж не позволяй ей слишком злоупотреблять огнями рампы. Пусть она и пробилась к вершинам, но иногда хит может превратиться в рахит.

— Прости, но я не пойму, к чему ты клонишь?

— Я? Я не клоню, я прямо сижу. Читаю.

— Не-е, хе-хе-хе… Так, так… Читаешь, значит? А что ты читаешь?

— Слова. Слова, слова, слова.

— Да уж вижу.

— Нет. Чтобы видеть, надо подойти поближе к экрану.

— Что? Что ты читаешь?

— Да так, всякий бред. Вот тут глава про зубных врачей. Там написано, что они работают всего по два часа в день, а получают миллион в месяц, а все остальное время тратят на полировку своего джипа, рыбалку и уик-энды за границей. Я не знаю, может, это просто такая фенька, но, по-моему, публиковать такое как-то не совсем этично. Ведь зубные врачи — они тоже люди, и они тоже могут заболеть раком, и тогда они приползут к тебе раком, такие жалкие, заползут на тебя, как рак, и тогда этого рака, хочешь не хочешь, придется скушать.

— Да уж… Слушай, может, у тебя плохо обстоит…

— Есть такое дело. Но чтобы у меня стоял лучше, мне нужно побольше кожи.

— Я собрался с тобой поговорить.

— СО МНОЙ?

— Да.

— Может, тогда подойдешь поближе?

Он почему-то испугался. Он встает, и его целлофановая кожа гремит. По-моему, в последний раз он мог застегнуть куртку лет семнадцать назад. Палли Нильсов:

— Ну ладно. Уже поздно.

— Да. Поздно. Позднее, чем ты думаешь.

— Знаешь, я, наверно, попозже загляну, когда у тебя все будет лучше обстоять…

— Да. Лучше позже, чем раньше.

— Ладно. Договорились. Или давай я тебе позвоню. Ну, пора прощаться.

— Не вопрос. Всегда рад с тобой проститься. С тобой так здорово прощаться, прямо ничего лучше на свете нет, разве что проститься с бренным миром.

Палли Нильсов уходит. Пятится из комнаты раком. Катится горячей колбасой.

Сосиска в моем Тесте.

Просыпаюсь в 1442-м. Вечно одно и то же: вырываю свое тело из гроба и оттираю землю с глаз. Ковыляю в коридор, как немой средневековый монах. В черно-белом клобуке. Камелитка-сигарета. Только я курю «Принц». В голове ни одной мысли. Только воротник на шее и дым изо рта. Легкое головокружение. Когда оно кончается, мне кажется, что впереди меня больше ничего не ждет, кроме следующей затяжки. Передо мной не жизнь, а всего лишь сигарета. 9,5 см под носом, 8, 7, 6, 5… Я с ужасом жду, что сигарета закончится. Что настанет, когда ее не станет? Пытаюсь затягиваться экономнее, но искра медленно и неуклонно подбирается к фильтру. В голове ни одной мысли. Считаю затяжки. Двенадцать затяжек в каждой сигарете. Двенадцать часов. Двенадцать апостолов. Все выверено. Вплоть до того, что у сигареты длина такая же, как у песни. Первой песни за сегодняшний день. «Losing my religion»[207]. «R. Е. М».

Вот уже последняя затяжка, и мне как-то боязно. Конец эфира. Как до эпохи дистанционок. Перед глазами — пустота. На что мне убить день? Вот именно, убить. Кладу окурок в пепельницу. Смотрю на то, как минута превращается в дым. Вот она закончилась. Сгорела. Если б все дни можно было взять и поджечь. Время — на костер. Да. Новогодние костры. Сжечь все мосты.

Если завтра взойдет не солнце, а что-то другое.

Может, это из-за бурных событий последних дней, но этот понедельник такой пустой. Вынимаю из видика кассету этой ночи. «The Second Come»[208]. Говорят, Христос придет еще раз. The Second Coming[209]. Маэстро трудился над новым альбомом две тысячи лет. Хоть бы он оказался удачным! Кассета из видика — теплая. Температуры тела. Единственного тела, которое мне доступно. Да. Я монах. Монах в порномонастыре. Этот фильм был весьма «hard-on»[210], судя по снам сегодняшней ночи. Пока Исландия спала, здоровая и сильная Америка, со своим гормональным бюстом и специально выращенным гигантским членом, вовсю ебалась нон-стоп. Американская сперма ночи напролет капает на экраны, как дождь со снегом в замедленной съемке. Сунул кассету в футляр — и грустно как-то стало. Порнопохмелье. Ну все это делают, кроме меня! Может, когда-нибудь настанет и мой черед. И я убегу из материнского дома — из-за любви. Л. Ю. Б. О. В. ь — Ласки Юных Бейб Обещаны Вечно. Я выключил телевизор. Кажется, сейчас будет полный стоп-кадр, но тут звонит телефон. Как будто только того и ждал. Эльса. Поподробнее расспросить про маму: «Нет, вроде она пока не сориентировалась обратно, но хочешь, я схожу проверю?» — и ответить мне про Магги: «Да, он лазил на Ульварсфетль с фонарем, а потом всю ночь смотрел „MTV"». Да. Я взял из их жизни одну таблетку и взамен положил другую. Таблетка, от нее — ему.

Понимаю все, когда не нахожу ботинок. Вот оно что. На полу красные штаны, а мои собственные где-то черти носят; они где-то под батареей, засохшие в слезах трех женщин. Все Роберты Рейкьявика. На Снидменги из них живет только один. «Я могу поговорить с Энгей?» Штаны будут вручены вечером, на торжественной церемонии в кафе «Солон Исландус». Вкупе с ботинками. А пока: складки на куртке на мужской спине в Буэнос-Айресе. Переход на Эбби-роуд, по которому шли битлы. Фабрика пуховых подкладок в Лахти. Четырнадцать немецких реклам мыла. Жена Бориса Беккера (ц. 80 000). Лолла. Тони Хиллерман. Батут. Музей керамики в Лондоне.