Но что делать? Сбежать из банка с лентой, интересующей полицию, или остаться здесь и хладнокровно продолжить поиски той видеозаписи, которая требовалась Хоббсу? На эти поиски могли уйти часы, ведь мне предстояло просмотреть еще множество кассет, да и потом, я слишком разнервничался, чтобы оставаться на месте. Меня беспокоило и то, что туда могут явиться Кэролайн или один из банковских служащих и что у меня каким-то образом отнимут пленку с заснятыми бесчинствами. В голове билась одна мысль: убраться отсюда, убраться отсюда.

Тем не менее я этого не сделал. Я задержался еще на два часа, быстро прокручивая оставшиеся записи и ища на них Хоббса. В большинстве своем они были достаточно однообразны. В конце концов я закрыл за собой дверь и поспешил к выходу по устланному ковром коридору. Я сдерживал себя, чтобы не идти слишком быстро, и при этом держал руки в карманах, чтобы кассету с Феллоузом нельзя было заметить, – уловка самая примитивная, но охранники и портье, будучи выходцами из низших классов, почтительно относятся к белым людям в дорогих костюмах. Когда лифт оказался на первом этаже и от улицы меня отделяли лишь вестибюль и стеклянные двери, мне пришло в голову, что, если Кэролайн не вылезет с другой пленкой, я смог бы использовать эту новую против нее. Не слишком достойная мысль, но по сравнению со всем тем, что последовало дальше, она оказалась всего лишь мелким прегрешением на фоне великих грехов.

Вернувшись домой, я застал Лайзу на кухне; она стояла, оперевшись на раковину. По ее мертвенно-бледному лицу я сразу догадался, что Джозефина рассказала ей о пистолете.

– Ты знаешь? – спросила она, когда я вошел.

– Про пистолет?

Она кивнула:

– Я хотела тут же ее уволить.

– Я тоже.

Лайза повернулась и подошла ко мне.

– Знаешь, мне трудно на это решиться. Я была… мне кажется, я никогда еще не была так расстроена, даже когда умер папа.

– Ну и как она отреагировала?

– Мы с ней проплакали весь вечер.

– Дети ее обожают, – сказал я.

– Да, и она их любит.

– Я думаю, нам не найти ничего лучше.

Лайза обреченно кивнула, и тут я вспомнил об операции:

– Как у тебя дела?

– Кажется, я сегодня неплохо потрудилась, – сказала она. – Ткани здорово порозовели.

Чуть позднее мы с Лайзой наблюдали за купанием детей. Они визжали от удовольствия и плескались в воде, как две меленькие хорошенькие рыбки. Я, как полагается, покрикивал на них, а они возились с мылом и пластиковыми игрушками, прелестные в своей невинности. Салли, как всегда не стесненная условностями, перекинув ноги через край ванночки, выставила из воды бедра точно таким движением, какое я не раз видел в стриптиз-барах, когда женщины появляются «коленками вперед», чтобы им за бархатную повязку засунули чаевые. Приняв столь фривольную позу, Салли положила руку себе между ног.

– Это моя попка? – спросила она.

Лайза покачала головой:

– Нет, солнышко, это место называется «влагалище».

Девочка смущенно взглянула на меня. «Разве оно называется не Китай?»

– Нет, дружочек, это твое влагалище. А теперь опусти ноги обратно в ванну.

– Но ведь есть же такое место, которое называется Китай.

– Да, есть, но только это нечто совсем другое.

Накупавшись, дети вылезли из ванной и принялись носиться по комнате, еще громче визжа и хохоча. Голый Томми, оседлав свою пожарную машину, начал на ней гоняться за мной, смешно и по-дурацки тряся крошечным пенисом, пока я не сгреб его в охапку, чтобы с ловкостью продавца в магазине деликатесов завернуть в пушистую пеленку. То же самое я проделал и с Салли. За этим следовали пижамы и носочки. Потом питье молока: она из чашки, он из подогретой бутылочки. После того как дети заснули, Лайза позвонила в службу записи информации, чтобы доделать остаток канцелярской работы, связанной с операцией; первую часть сведений она надиктовала сразу же после операции по телефону на стене рядом с операционной, еще не снимая хирургического халата. Это делалось с целью хоть как-то обезопасить себя на случай предъявления иска о врачебной недобросовестности. Из спальни мне было видно, как она, правой рукой расчесывая волосы, разговаривает по мобильному телефону, зажатому в левой:

– Контроль движения в левом плюснефаланговом суставе и межфаланговом суставе. Точка. Ежемесячный контроль экстензии.[6] Точка. Ежемесячный контроль способности к аддукции.[7]

Заметив, что я наблюдаю за ней, она прекратила диктовку и сказала:

– Представляешь, сегодня днем, после операции, ко мне в кабинет явилась очень забавная новая пациентка с жалобами на ревматоидный артрит.

– Но ты ведь хирург.

– Само собой, но она хотела попасть на прием именно ко мне. Она позвонила в больницу и подняла там невообразимый шум.

– А какое отношение ты имеешь к артритам?

– Видишь ли, я иногда устраняю плотные спайки между суставами, если пальцы сильно скрючены.

– А что с той-то приключилось?

– Странное дело, когда она вошла, я прямо обомлела.

– Почему?

– Она ничего себе, – сказала Лайза. – Красивое лицо и глаза, женщина типа Умы Турман, только намного полнее. Причем на вид ей не больше двадцати восьми—двадцати девяти. Ну не бред?

У меня в голове молнией сверкнула мысль: Кэролайн… она, видно, сошла с ума, раз хочет погубить мою жизнь.

– Ну и как ты будешь лечить ее артрит? – спросил я. – Пропишешь ей аспирин или какие-нибудь противовоспалительные средства?

– В ее случае – ничего.

– Почему?

– Потому что у нее нет никакого артрита.

– А что же у нее есть?

– Ничего. У нее совершенно здоровые руки.

– Но, может быть, ее беспокоит боль в руках.

– Да, она сказала мне, что ее мучают сильные боли, но только это неправда.

Я понимал, что Лайза долго размышляла над этим, выстраивая свою аргументацию на результатах наблюдений.

– Почему ты так думаешь?

– Двадцать восемь еще слишком мало для таких приступов, – начала объяснять Лайза ход своих рассуждений. – Вот через десять лет еще куда ни шло. А боли, которые она описывает, не могут быть следствием простого воспаления синовиальной оболочки; это больше походит на деструкцию суставного хряща. И по утрам у нее не наблюдается тугоподвижности суставов, нет ни покраснения, ни опухания, ни симметрии симптомов. Я достаточно сильно давила на ее суставы, а она ни разу даже не вздрогнула. И потом, она вовсе не сосредоточена на своей проблеме. Большинство пациентов требуют дать им какой-нибудь наркотик, ну, понимаешь… чтобы наконец избавиться от боли, или, по крайней мере, все они ждут объяснения. Они хотят знать, что с ними случилось, как это проявляется и все такое прочее, что им можно есть, чтобы стало легче, какие принимать витамины и лекарства и какие делать упражнения и надо ли пользоваться акупунктурой, горячей или холодной водой, а может быть, чем-то еще, что поможет облегчить боль. Эту женщину не мучают боли ни в большом, ни в указательном пальце, ни в первых суставах других пальцев – в общем, нигде.

– А разве у вас не делают нужных анализов?

– Мы можем, конечно, проверить скорость оседания эритроцитов. Это такой анализ крови на выявление воспаления.

Я прислушивался к собственному голосу, пытаясь уловить, не проскальзывают ли в нем нотки лицемерия.

– Ну и что же, ты его сделала?

– Нет.

– А что ты сделала?

– Для начала я решила ничего ей не говорить.

– А потом?

– Потом я увидела, как она вертит в руках свой браслет. Так вот, если бы у нее болели руки так, как она это описывает, она просто не смогла бы этого делать.

– И ты что же, вывела ее на чистую воду?

– Я сказала ей, что не нахожу у нее никакого артрита.

– Это ее удивило?

– Нет, нисколько.

– Нет?

– Но она же знала, что не страдает от артрита и что все это одно только притворство, – сказала Лайза.