Его напарники не отвернуться от него, хотя, возможно, будут в дальнейшем относиться к нему прохладнее. Если, внизу, в долине, люди встретят его радостно и со всеми почестями, его друзья никогда не скажут дурного слова. Но то, особенное счастье, которое рождается в единении общего порыва, обойдет его стороной и не принесет радости.

Все мы четверо на том биваке на Стене Айгера были счастливы. Пусть шел снег, и снежинки водопадом стекали по нашим палаткам, но наше счастье было неотрывно связано со всем этим. Оно позволяло думать о хорошем, и помогало уснуть…

Айгер — гора счастья. Художник Anthony 'Ginger' Cain

Испытание самого себя — выражение, без сомнения, преувеличенно описывающее здоровый, честный опыт, и противоречит холодному расчету, который каждый альпинист отдает себе. Но основная ошибка состоит в предположении о том, что это чрезвычайное испытание себя и есть главная движущая сила альпинизма.

Это — предположение, придуманное последними невеждами, потому что они не смогли придумать никакого лучшего объяснения тому, чего сами не могут понять и чего лично никогда не испытали. Я действительно не могу сдержать улыбку, когда представляю себе лицо Фрица Каспарека, если один из этих всезнаек спросит его, совершил ли тот восхождение, чтобы самоутвердиться.

Интервьюер без сомнения удалился бы, испытывая дискомфорт, раздавленный едким ответом, изложенным в тех известных венских словах, которые так сложно перевести на литературный немецкий. Конечно, ни один альпинист не совершает трудного восхождения, чтобы испытать себя.

Если во время чрезвычайной опасности на горе он думает сначала о своих напарниках по связке, если он подчиняет личное благополучие общему благу, то он автоматически проходит тест; и, таким образом, пройдет его в любом из случающихся бедствий, наводнении или пожаре. Такой человек, несомненно, не прошел бы, посвистывая, мимо раненых людей на дороге; он оказал бы помощь. Для него очень важно осознание того, что он сделал, все что мог.

Страстное желание доказать свою исключительность никогда не может быть главной движущей силой, которая заставляет его покорять сложнейшие вершины. Меня очень раздражают те писаки, которые характеризуют альпинистов, выходящих на предельно сложные маршруты, как психически ненормальных.

Я не могу представить себе более нормальных мужчин, чем мои три компаньона на Айгере. Да, положение, в котором мы оказались, было весьма не тривиальным; но реакция моих друзей в этот необычный момент была совершенно нормальна.

Фриц хотел сухих сигарет; Людвиг переобувался в удобные, мягкие тапочки для бивака; и Андреас, забивший в стену свои крючья, защищенный широкой спиной Людвига, спал спокойным сном.

Сон на Северной стене. Художник Horsley Freya

Мир и гармония той ночи под открытым небом позволили мне умчаться прочь в сумеречный мир между пробуждением и сном. Мое тело, почти лишенное духа, было в покое. Холод не докучал; он служил лишь напоминанием о том, что я висел на огромной стене горы, и находился в несколько стесненном положение, в заложниках у рюкзака, на нашем биваке.

Но это тоже меня не трогало. Здесь, как и в других местах в жизни, счастье рождалось из контраста. После пережитой схватки с лавинами несколькими часами раньше на «Пауке», ночевка на биваке казалась нам раем. Я проснулся от значительного снежного обвала над нашей палаткой.

Рассвет мерцал через небольшое окно; новое утро приближалось.

К сожалению, оно не было озарено великолепной игрой света восходящего солнца, ни ясным светло-голубым небом, в котором звезды затуманивались светом нового дня; его приближение было мглой, выходящей из серого тумана. Стянув наши спальники, мы попали в зиму.

Снегопад продолжался, и все острое или угловатое было оштукатурено свежим снегом. Выступ, на котором мы коротали ночь, тоже растворился в снегу. Наши друзья, несколькими метрами ниже, напоминали мраморные скульптуры, застывшие на постаментах. Мысль о том, что в этой абсолютно дикой природе, люди выжили, и даже планировали выбраться отсюда, в тот же день, из этой западни на вертикальной скале, отполированной льдом и покрытой снегом, казалась смехотворной.

Но мы были действительно живы; и мы не только планировали подняться отсюда вверх, мы были уверены, что сумеем сделать это. Мы слышали рев бури, завывающей на гребне над нами. Там, где стояли мы, ветра не было. Только лавины, сходящие вниз и проносящиеся вдаль мимо нас, рождали ветер.

Мы изучили их расписание и распланировали наши действия, сообразуясь с полученными знаниями. Было страшно даже подумать о том, в каком плачевном состоянии мы бы могли оказаться, будь мы там, на Стене, если бы нам все еще предстояло пройти ледовый склон «Паука». Те небольшие обвалы, которые летели на нас с гребня, были только началом больших лавин, которые, подпитавшись от многочисленных кулуаров выше, неслись сейчас по склонам «Паука».

Нам повезло добраться до той высоты, на которой мы сейчас находились. Но скоро мы поняли, что наша висячая ночевка будет казаться легким испытанием по сравнению с тем, с чем мы еще должны будем справиться сегодня. Мы были в хорошей форме. Боль в руке Каспарека, казалось, утихла.

Благодаря широкой спине Фёрга, Хекмайер шикарно выспался. Фёрг уже занял свой пост повара. Он сварил целую кастрюлю кофе, растопил шоколад в сгущенном молоке, и в целом приготовил прекрасный и сытный завтрак. Во время поглощения этого великолепия, мы провели военный совет. Погода изменилась, как мы и ожидали — в худшую сторону. Она была такой же плохой, как и всегда, когда люди оставались на Стене в течение нескольких дней подряд. У нас было достаточно пищи и топлива, чтобы отсидеться на биваке несколько дней.

Но чем это нам поможет? Даже если погода наладится завтра или через день или через три дня, состояние Стены сразу не улучшиться, скалы придут в норму только через несколько дней после непогоды. Неужели мы позволим изнурить себя, сидя и выжидая? «Лучше сорваться, чем замерзнуть». Это поговорка Мишеля Иннеркофлера, самого старого из известной династии гидов в Доломитах. Мы не думали о падении, и еще меньше об отступлении из-за того, что Стена облачилась в зимний наряд.

Мы решили идти дальше. Как только решение было принято, я уменьшил вес наших рюкзаков, сбросив вниз в пропасть ту часть снаряжения и провизии, которая казалась лишней. Среди всего прочего была целая буханка хлеба, которая исчезла с большой скоростью в тумане под нами.

Я вырос в суровых условиях и прежде никогда не выбрасывал ни кусочка хлеба; но теперь это действо казалось мне почти символическим — мы отрезали путь к отступлению. «Вперед» — был теперь единственный путь; возврата назад нет. Прошлое было забыто и только будущее имело значение; а будущее пролегало по засыпанной снегом, покрытой льдом стене к вершине.

Мне кажется, ни один человек не может собрать в кулак всю свою волю, все свое стремление, всю свою энергию для решающего отчаянного броска, пока он не убежден, что последний мост за ним сожжен и отступать некуда, возможно движение только вперед.

Мы шли дальше. Андерль поведет нас на вершину Стены; это станет звездным днем Хекмайера. Сегодня, когда я сижу, и пишу эти строки, я твердо убежден, что мы все выбрались бы со Стены благополучно, даже не будь впереди Хекмайера; Фриц смог бы пройти Стену даже в одиночку, несмотря на его раненную руку.

Но, без лидерства Андерля, мы никогда не сделали бы это так замечательно, и нам пришлось бы, вероятно, еще раз заночевать на Стене. Я думаю, это бы нас не погубило, мы все были достаточно подготовлены, сильны и бодры духом, чтобы пережить и не такое. Но станем ли мы хоть на йоту хуже, или корона упадет с нашей головы, если мы, с должным восхищением признаем, что один из нас был лучшим?