— Привел ко мне новенькую бродяжку, Никльби? Я, пожалуй, на следующей неделе подам заявление в Гринхолл. Пусть они там перерегистрируют нашу газету как благотворительную крутовистскую организацию.

Верфей уже куда-то успела исчезнуть с газетной полосой, которую следовало отнести к печатникам, однако у главного редактора, очевидно, была неплохая память. Молли и ее спаситель последовали за владельцем газеты в его кабинет с огромными круглыми иллюминаторами вместо окон. Посмотрев в один из них, Молли увидела, как над дальним краем города поднимается дым. Дверь закрылась и отсекла царивший за порогом кабинета несмолкаемый шум. До слуха девушки даже донеслось мягкое журчание воды в резиновых стенах здания.

— И у стен есть уши, верно? — усмехнулся редактор. — Эта та самая девчушка? В настоящее время, моя дорогая, я могу получить денег за твою голову больше, чем выручу за продажу моей газеты.

— Странный, старый мир, — проговорила Молли.

Брод посмотрел в иллюминатор на затянутое дымом небо.

— Именно так, моя дорогая. В противном случае моей газете было бы не о чем писать.

— Я вам уже говорил, что за убийствами в Пит-Хилл стоит не какой-то там безумный лунатик, — сообщил Никльби. — Молли являет собой живое свидетельство моего предположения. Я уверен в этом.

— Нам нужно найти недостающее звено, — отозвался Брод, — которое связывает представителей знати с тем, кто выцеживает из жертв всю кровь до последней капли.

— Вы защитите меня? — задала вопрос Молли. — Поможете мне отыскать истину?

— Истина имеет цену, — ответил издатель, приподняв костыли. — Она вытягивает денежки и у тех, кто слишком долго таращатся на нее, и у тех, кто слишком ревностно ее ищет, верно я говорю, Никльби? — Брод многозначительно посмотрел на писателя. Тот пожал плечами и отвернулся. — Вот этот парень обладает превосходным нюхом на сенсации, в моей газете он лучший. Если кто и способен помочь тебе выяснить, почему за твою рыжую головку Стражи назначили такой неслыханный выкуп, так это Сайлас Никльби. Что касается защиты, разве мы не платим дамочке — книжному червю с мускулами амазонки?

— Она получает лишь гонорары, как самый обычный поисковик, — ответил Никльби. — К тому же сейчас она за границей.

Издатель покачал головой.

— Не иначе как ищет для нас новые сенсации. Что касается тебя, то я всегда могу найти парочку громил из шайки воров для охраны печатной фабрики, которые будут следовать за тобой как тень.

Никльби тоже покачал головой.

— Анонимность в данном случае — лучшая защита, Габриель. Никто из убийц, охотящихся за Молли, пока не знает, что сейчас она здесь. Стоит тебе поставить у моих ворот вооруженную охрану, как рано или поздно о ней станет известно уличной швали. Люди начнут задавать всякие вопросы.

— Пусть, — ответил Брод. — Этот старый моряк, что ошивается у тебя в доме, надеюсь, он умеет пользоваться усмирительной дубинкой?

Раздался стук в дверь, и на пороге, держа в руке какую-то записку, появился запыхавшийся курьер.

— Комиссия адмиралтейства отрицает, что «Решительный» получал приказ лететь в Миддлстил, не говоря уже о какой-то бомбардировке. Комиссия отправляет воздушные корабли «Аметист» и «Поборник» для сопровождения «Решительного» обратно в Шэдоуклок. В случае неподчинения, отдано распоряжение сбить аэростат.

— Дьявол всемогущий! — воскликнул Брод. — Дуэль над городом. Нужно сказать печатникам, чтобы готовили второй тираж. Никльби, ты когда-то общался с авиаторами, что ты скажешь об этом заявлении Комиссии?

— Капитана вздернут на виселице, если он посмеет проявить самовольство в отношении подчиненной ему команды, — ответил Никльби. — Без письменного приказа Комиссии старший пилот не имеет права изменить даже порцию джина для членов экипажа.

— Эти парни не иначе как рехнулись! — воскликнул Брод. — Отправь людей в таверны, где собираются авиаторы с воздушных кораблей, узнай имя старшего пилота «Решительного»! Выясни о нем все, что только возможно, — не лаял ли он, нет ли в анализе его крови признаков склонности к лунатизму и все такое прочее.

— Великий Круг! — отозвался Никльби. — Наш собственный город. Никак не могу поверить в это, все как во сне.

— Более похоже на кошмар, верно? — усмехнулся Брод. — Мы обязательно докопаемся до истины, и кому-то точно придется поплатиться за это головой.

— Из-за статьи в вашей газете? — удивилась Молли.

Брод наморщил лоб и взял в руки газету.

— Ее легко принять за пару листов, изготовленных из древесной кашицы, моя дорогая, но мы подобной ошибки не допустим. Это никакая не газета, а оружие, настоящее оружие. Столь же мощное, что и этот паршивый воздушный корабль. Да что там! Оно способно на большее, нежели бомбардировка целого жилого квартала. Оно способно воспламенить в народе воинственный дух. Оно может, когда люди заходят в кабинку для голосования, качнуть мнение народа в том или в ином направлении. Может даже дойти до сердца городского отребья, и, проникнув под землю, показать жизнь подземного мира так, что все увидят его во всей красе с его изгоями, червями и нечистотами. Газета способна истребить вонь и пот любой фабрики со Столлвуд-авеню и швырнуть их в уютный пятиэтажный дом какого-нибудь государственного служащего. Она может совершить поступок беззаветной храбрости и изобразить его проявлением величайшей глупости, выбрать из толпы какого-нибудь идиота, возвеличить его и пустить расхаживать павлином по коридорам парламента.

— Но она взимает свою цену, Молли, — добавил Никльби.

— Только не сегодня, — возразил Брод, указывая на силуэт «Решительного», по-прежнему окутанный клубами черного дыма. — Сегодня город заплатил за нас по всем счетам.

Граф Вокстион допил остаток бренди из большого бокала. Как и полагалось, напиток оставил золотистые следы на внутренней поверхности хрусталя. В запасе осталось всего три бутылки урожая 1560 года. Когда в результате революции дворянство было изгнано за пределы Квотершифта, карлисты захватили в его винном погребе все, что там находилось. Замок графа смутьяны сожгли дотла, его семью арестовали, крестьян выбросили из их домов и — что было абсолютно бессмысленно — подожгли амбары с зерном. За одну ночь он лишился всего, что у него было, всего, чем он так дорожил.

В библиотеку вошел Кауард. В руках его был обернутый в коричневую бумагу сверток.

— Надеюсь, вы не предаетесь грустным мыслям, сэр.

Граф позволил крабианцу взять у него пустой бокал.

— Я ловлю себя на том, что мне все труднее сосредоточиться на словах, напечатанных типографской краской, старый панцирь. Я не уверен, вызвано ли это моим слабеющим зрением или тем, что я слишком часто погружаюсь в воспоминания.

Крабианец положил сверток на журнальный столик.

— Ваша борода и мой панцирь белеют одновременно, сэр.

— Помнишь холмы близ Эстреала, Кауард? Тогда на твоем панцире появилось несколько трещин.

— Во время войны короля со Свободным Государством Паровиков? — уточнил крабианец. — Отчего не помнить, прекрасно помню, сэр. Кавалерия вступила в бой с рыцарями-паровиками, заведомо обреченная на поражение. Полковник Вельтард был убит на полном скаку, сражен залпом огнемета.

— Он никогда не отличался умом. Был храбр, как лев пустыни, но глуп, — ответил граф. — У него была прелестная жена, такая же бесстрашная, как и он сам. Насколько мне помнится, ей дали возможность сказать последнее слово, прежде чем отвести к Гидеонову Воротнику. Она стояла на эшафоте и минут десять проклинала толпу, прежде чем карлисты лишили ее жизни.

— К счастью, полковник был избавлен от этого зрелища, сэр, — заметил Кауард.

— Верно, — согласился граф. — Какой мы были бы прекрасной парой, старый панцирь. Сидели бы себе на берегу реки в Вокстионе. Удили рыбу и наблюдали за тем, как наши внуки бросаются друг в друга камешками.

— Насколько мне помнится, вы любили бросаться камнями в меня, сэр, — напомнил Кауард.