— Ничего, я просто так сказал.

Наш успех в Хаспе обошел все газеты. Правда, упоминали не наши имена, а только командира батальона. Меня это нисколько не удивило. Когда мы вернулись из Хаспе домой, меня, честно говоря, никакие дела, связанные с бундесвером, уже не интересовали. Я ждал Анну, которая должна была приехать в конце недели, а у меня опять были поручения по службе. Не сбрасывал я со счетов и тот вариант, что нам с Йоргом придется смыться. Кроме того, я хотел обсудить с Анной самый неприятный из вариантов — может быть, мне придется на какое-то время сесть в тюрьму.

— Скажи-ка, Крайес, — просипел в телефонную трубку дежурный у проходной, когда я сидел в унтер-офицерской комнате, — ты не знаешь такую даму, которая хочет пройти к мистеру Питеру Крайесу из второй роты?

— Конечно, это Анна. Знаю, пропусти ее!

— Оставь ее нам в караулке, она наверняка станцует нам танец живота. А то здесь так скучно. Да заваливайся и сам к нам, вместе повеселимся!

— Кончай болтать всякую гадость, пропусти ее. Это моя невеста! — прорычал я.

— Ах вот что, невеста! Тогда ничего не поделаешь. Пусть она достается тебе. Желаем кучу удовольствий.

Я бросил трубку на рычаг и побежал к двери. Анна уже выходила из-за угла. Ей эта сцена была так же неприятна, как и мне. За последние недели Анна сделала большие успехи в изучении немецкого языка, многое понимала, только с устной речью были пока еще трудности. Конечно, она поняла слова дежурного о танце живота, намеки и взгляды.

— Я сказал им, что ты моя невеста, иначе тебя не пропустили бы, — сообщил я ей.

— Невеста — это так здорово! — обрадовалась Анна.

— Разве ты не считаешь, что мы с тобой жених и невеста?

Я знал твердо: как только разделаюсь со службой в бундесвере, мы поженимся, хотя с Анной на эту тему я пока не говорил. А потом уедем за границу. Будем жить вместе. Разве это не семья?

Я послал дежурного ефрейтора в столовую проверить, как там обстоят дела, взял кофеварку и стал готовить кофе. Сейчас, в субботнее утро, вряд ли нас кто-нибудь побеспокоит.

Но тут появился гость, которого я ждал меньше всего. Это был Йорг.

— Чего тебе здесь надо? — буркнул я в сердцах, когда он демонстративно прислонился к дверному косяку.

— Понимаешь, не было охоты ехать домой, там меня всякая собака знает. Хотел осмотреться немного в Эльберфельде. Ведь в последний раз! — При этом он подмигнул мне, делая прозрачный намек на нашу договоренность. — А это, надо полагать, твоя невеста, да?

Я был ошеломлен. Йорг говорил таким елейным тоном, словно это не он совсем недавно мешал Анну с грязью. Видно, он преследовал какую-то свою цель.

— Не хочешь представить меня подруге? — спросил он.

— Что-о?

— Представить меня своей невесте, познакомить нас. Разве непонятно? — Йорг подмигнул Анне: — Привет, меня зовут Йорг, я старый добрый приятель Петера.

Девушка приняла его за шутника, ответила с улыбкой:

— Мое имя — Анна.

— А мое — Петер, — включился я в шутку, поклонившись им обоим.

— Ты здесь останешься на весь конец недели? — спросил Йорг у Анны.

— Что вы спросили? — Анна непонимающе взглянула на меня.

— Конечно, — ответил я за гостью. Только какое ему дело? — Конечно, она останется на конец субботы и на воскресенье. До воскресного вечера. У нас много дел, которые надо обсудить.

Йорг умел скрывать свои планы, а я что, не сумею?

— Ну, раз так, не буду вам мешать. Может, еще увидимся в Эльберфельде или завтра утром. Пока!

Йорг исчез. И все же почему, почему он был так любезен по отношению к Анне?

— Это твой хороший друг, да? — спросила она.

— Знаешь, друг-то он друг, да не такой уж хороший. Как видишь, он не без задней мысли всегда лезет в чужие дела.

— Что такое «не без задней мысли»?

— Нечестно он поступает. Не говорит прямо, что думает.

— И ты говоришь, Йорг такой?

— Да, иногда он бывает такой, а иногда и похуже.

Анне не верилось, что за симпатичной внешностью шутника может скрываться совсем другой человек, не такой добрый, каким он показался ей с первого взгляда.

— О наших отношениях с Йоргом я расскажу тебе в следующий раз. А сейчас давай пить кофе…

Я увел Анну в унтер-офицерскую столовую. Здесь мы никому не мешали и нам никто не мешал.

Анна на ломаном немецком языке рассказывала мне о своих мечтах: вот бы иметь маленький домик, какой она видела в одном фильме. Как хорошо нам жилось бы в нем!.. Я слушал Анну и всё пытался найти повод осторожно поделиться с ней мыслью о том, что в следующий уик-энд, может статься, в это же самое время я буду сидеть в полицейском участке и давать показания. Но сказать об этом я не решился. Ведь завтра еще будет целый день, можно сделать это и потом. Нечего пороть горячку. Поэтому я добавил от себя, что хорошо нам было бы завести кур — можно сэкономить кучу денег, питаясь продуктами со своего двора.

В воскресенье мы решили: хватит жить экономно, пора разгуляться — и отправились обедать в город. Да и что нам было делать в казарме? Сидеть рядышком и обсуждать планы, планы, планы? Я чувствовал, что становлюсь для Анны все ближе. Ближе, чем когда-либо раньше. Но мне еще предстояло сказать ей правду. Решил: скажу, когда пойду провожать на вокзал. Нет, лучше напишу ей. Напишу завтра же утром и отправлю, в среду она получит письмо. Так не хотелось портить наше отличное настроение…

Как много всего случилось в январе! И у нас, и вообще в батальоне. Не успели газеты написать об истории с водопроводом, как снова мы стали объектом печати: 19 января утонули трое солдат из третьей роты. В Вордене. В канале Везер-Даттельн. Мюллер рассказал мне:

— Лейтенант Аксен из третьей роты решил передохнуть во время учений на местности. Перекусить. Его роте предстояло еще пересечь канал — самый важный пункт учений. Но пересечь его надо было не по мосту, а переплыть — так предусмотрено программой. Переплыть в полном обмундировании, с оружием, в сапогах. Вода была ледяная. На другом берегу ждала санитарная машина. Это тоже было предусмотрено. Аксен послал на форсирование канала четверых. Они попытались было протестовать, но Аксен успокоил солдат, показал на санитарный автомобиль, стоявший на противоположном берегу: мол, в крайнем случае… Солдаты как будто успокоились и решились. Один утонул на самой середине канала. Другой пытался ему помочь, нырнул — и не вынырнул. Третьего силы оставили почти у противоположного берега. Только четвертый сумел переплыть канал. Аксен тотчас же дал команду начать спасательные работы. Но все было напрасно. Санитарная машина не могла пробиться к госпиталю вовремя — на автостраде была пробка, и оставшегося в живых бедолагу доставили в госпиталь с переохлаждением и обморожением пальцев на руках. Трупы остальных спасательная команда достала из канала уже потом.

Все мы были под впечатлением трагедии. В комнате толпились солдаты, обсуждали это происшествие.

— Мы же для них не больше чем пушечное мясо, — сказал кто-то из третьей роты, присутствовавший при форсировании канала.

— Вот именно, пушечное мясо!

— Они не соблюдают предписания, которые сами же разработали. Приказ 3/703 предусматривает, что при форсировании водной преграды сапоги надо снимать. Это самое меньшее, о чем должен был распорядиться начальник.

— Думаешь, этого было бы достаточно? Без сапог они могли бы доплыть? А ледяная вода?

— Нечего было им лезть в воду!

— Спасательных шлюпок или лодок не было, что ли?

Вопросы так и сыпались один за другим. Бонзак взял на себя роль председателя собрания:

— Что будем делать?

— Скандал, на весь мир скандалище!

Я сидел, соблюдая внешнее спокойствие, думал: «Почему бы мне не остаться с этими ребятами? Почему мне в конце недели, когда пятница идет к концу, кое-кто предлагает расправляться с красными и прочими «недовольными»? Делай для себя выводы! Если раз совершил ошибку, не вечно же за нее расплачиваться».