Дальше стояли молодые люди, он и она, лет по восемнадцати, худые, замерзшие, в тонких курточках, джинсах и высоких шнурованных ботинках, которые на молодежном жаргоне называются "говноступами". У них даже прически были одинаковыми, мальчишескими, и парня от девушки можно было отличить только по лицам. У девушки было очень одухотворенное лицо, романтическое, склонное к поэзии, разглядыванию луны теплыми летними вечерами, бесплодным мечтаниям, вздохам и ахам. Парень выглядел более практическим, зыркал глазами по сторонам, шипел от холода, периодически начинал прыгать, бегать на месте и вести бой с тенью, в то время как девушка, хоть и выглядела замерзшей, но попыток энергично согреться не предпринимала. Их плакаты требовали прекратить позор в виде телевизионных шоу, заполонивших экраны в последнее время.

Дальше стояла старушка, божий одуванчик, одетая в пальто, модное лет сорок назад, поеденное молью и временем, войлочные боты и какую-то шляпку, приколотую к седым волосам шпильками. Таких бабушек можно видеть в московских музеях, где они с позапрошлого века работают смотрителями. Своим плакатом старушка извещала, что требует вернуть нам наше старое телевидение.

И последним пикетчиком был молодой человек лет двадцати семи, высокий, сутулый, хмурый, с мегафоном на ремне через плечо. Несмотря на холод, куртка на нем была расстегнута. Он ходил перед пикетом, заложив руки за спину, иногда останавливался, и жестяным голосом кричал в мегафон тексты с плакатов. Вид у него при этом был недовольный, словно его принудили кричать под страхом увольнения со службы. Неподалеку стоял снедаемый тоской милиционер.

Что такое шесть градусов? Тепло это или холодно? Бегущие мимо прохожие могли с уверенностью сказать, что тепло, но пикетчикам так не казалось. Они стояли у здания телецентра уже два часа и успели основательно озябнуть. Высокий старик часто поглядывал на часы, видимо чего-то ожидая.

- Второй день стоим, - ни к кому не обращаясь, брюзгливо сказала женщина в плаще. - И что?

- Антоновна, сегодня обещали сюжет по телевизору, - сказал молодой человек с мегафоном.

- И что? - повторила Антоновна.

Молодой человек пожал плечами, презрительно посмотрел на двери телецентра и отошел.

- И ничего, - Антоновна заглянула одним глазом в свой плакат, сплюнула на тротуар. - Хоть бы одна сволочь вышла, поинтересовалась, чего нам нужно-то.

- А чего нам нужно? - спросила одухотворенная девушка.

- Но-но! - строго сказала Антоновна. - Мы знаем, чего нам нужно.

- Но никому не скажем! - хохотнул юноша, похожий на девушку.

Антоновна зыркнула на него, покачала головой.

- Етит твою мать! - сказала она через минуту. - Полтора часа до обеда.

У нее в руке невесть откуда появилась тонкая фляжка из нержавеющей стали, она отвинтила крышечку, что-то прошептала в воздух и отхлебнула.

- И-и, эх! - глаза у нее заслезились, она вытерла рот рукой и бережно спрятала фляжку за пазуху. Оглянулась на товарищей по акции и сурово молвила:- Вам не предлагаю, свое надо иметь.

В это время совершенно незаметно к пикету подошел знакомый уже нам Петр. Подмышкой у него был рулон бумаги. Он стал с краю, со стороны старичка в очках, быстро развернул рулон и закинул веревочку, прикрепленную к нему, на шею. Оказалось, что к бумаге были приделаны деревянные рейки, которые не давали листу сворачиваться, и его можно было не держать в руках. Это событие осталось совершенно незамеченным, и только через две минуты молодой человек с мегафоном наткнулся на Петра.

- Оба-на! - громко сказал он, раскрыв рот. - Это еще кто?

Пикетчики повернулись к Петру, тот жалко улыбнулся и пожал плечами.

- "Телевидение на мыло!" - прочитала Антоновна его плакат.

- Сочувствующий, - тихо произнес старичок в очках.

- Интеллигент? - грозно спросил высокий старик.

- Эээ, - промямлил Петр, - можно сказать, да.

- А можно сказать, и нет? - допытывался старик.

- Ну, собственно...

- Что вы мычите, молодой человек? - старик гордо вскинул голову, отчего его орлиный профиль четко проявился на затянутом серыми облаками небе. - Вы стыдитесь быть интеллигентом?

- Ну вот еще! - возмутился Петр, оглядывая каждого по очереди. - Горжусь этим.

- Потомственный? - продолжал пытать старик.

- Да что ты пристал, Михалыч, к человеку? - сказала Антоновна. Она подошла и стала рядом с Петром. Оказалось, что она одного с ним роста. Ткнула пальцем в плакат: - Что это у тебя? "На мыло". Ты что, на футбол пришел, что ли?

- Но у вас же то же самое... - робко ответил Петр.

- То же, да не то же, - Антоновна наставительно подняла палец. - Что значит - "на мыло"? Ну, судью там, это понятно - мясо, все-таки. А как ты телевидение на мыло переработаешь?

- Но это же фигурально!..

- И, милый, фигурально, оно тоже надо уметь. Да. Телевидение - это... это...

- Целое дело, - подсказал юноша, бодро притоптывая на месте.

- Во! Целое дело. Точно, птенчик! Целое дело. И как же его на мыло? Нет, голубчик, ты не прав. Надо что-то другое, покрепче, и чтоб рабочий и крестьянин понял. Нет, спору нет, он и про мыло поймет, не дурак ведь. Но, тут интеллигент может завыкобениваться, - Антоновна кивнула на старика, который тут же гордо отвернулся.

- Как скажете, - Петр перевернул плакат другой стороной, и стала видна надпись:

"Ударим пикетом по растлевающему влиянию телевидения!"

- Ага, - с сомнением произнесла Антоновна. Она обхватила подбородок рукой и разглядывала плакат Петра как картину в музее. - Про растлевающее влияние - это ты хорошо загнул. Прямо как в былые времена, ага. Тлетворное влияние запада, хе-хе! Короче так. Сегодня перепишешь. Слушай сюда, повторять не буду. "Долой тлетворное влияние телевидения!" Во! Ну чуешь же, чуешь, что я права?

Петр с готовностью кивнул головой.

- Меня зовут Аза Антоновна. Можно просто - Антоновна. А тебя как?

- Петр.

- Ага, Петруша. Очень, так сказать, приятно.

- И мне приятно.

- Ладно, не на балу у предводителя. Еще бы ножкой шаркнул! Вон мужик, видишь? Который тебя про интеллигента спрашивал? Это Семен Михайлович. Рядом снусмумрик стоит - Родионыч. Божий одуванчик - Оксана, между прочим, Арнольдовна. Это тебе не хухры-мухры. Вот кто потомственный интеллигент, гы-гы. Мама-папа, дедушка-бабушка, и так далее. И все были умные. Эти двое, молокососы, Ванька и Машка, а парень с матюгальником - это, значит, наш пионервожатый, гы-гы. Его Егором кличут. Бить врагов и комаров будь готов! Всегда готов! Вообще-то, откуда ты взялся, такой? Мы чужих так-то не принимаем.

- Да я вчера проходил мимо, увидел вас. Подумал - а ведь верно! Делает из нас телевидение полных идиотов, делает! Еще как! Я недавно поймал себя на мысли...

- А не надо, - перебила Антоновна. - Не надо себя ловить. Ловить тебя милиция будет, гы-гы. И лекцию о вреде ящика нам не надо читать, мы и так дюже грамотные. Сочувствуешь - стой. Место не купленное, еще сотню таких поставить можно. Стой, коли надумал. Холодно вот только. У тебя выпить есть? Что? Нету? Ну, паря, вижу я, одет ты не больно по погоде. Курточка тонкая, брючишки тоже. Гляди на меня - я вон как шар надутая, на мне как на капусте - одежек немерено, ан и я озябла. Если бы не водочка... - она достала фляжку, огляделась. - А ты не гляди так, не гляди. Свое надо иметь. Я тебя угощу, ты, значит, хлебнешь, и что останется? На донышке? Нет уж, дудки!

- Так ведь я ж взаймы, - удивился Петр. - Сбегаю в магазин и верну сполна.

- А, ну, коли так, то на, глотни. Э,э,э! Стоишь-то всего ничего, а присосался как пингвин! Ты, голубчик, совесть-то имей.

- А что это вы меня голубчиком называете?

- Во! А чего?

- Да ну. Как-то это... Голубчик... голубой...

- Ну вот! - вмешался в разговор Семен Михайлович, который внимательно прислушивался. - Вы, нынешние, совсем ума решились. У вас теперь и небо голубым назвать нельзя, сразу ассоциации с педерастами. Голубую рубашку наденешь, они смотрят косо и за спиной шушукаются. А голубые глаза куда девать будете? Другое слово подберете? Вон у Машеньки глазки голубые, - он слегка поклонился, Маша в ответ кокетливо наклонила голову. - И что теперь? Голубчик им не нравится! Повылазило педерастов, куда ни плюнь, обязательно в петуха попадешь. Вы даже гордиться стали тем, что не такие! Вас, говорят, десять процентов, а кругом одни педерасты!