Однако в тот же самый вечер он был жестоко разочарован. Фредегонда не отказала ему, но лишь уступала его желаниям Не будучи совершенно холодной или отстраненной, она тем не менее оставалась неподвижной, и из груди ее не вырвалось ни страстного вздоха, ни стона. И что бы он ни делал — ни в эту ночь, ни в последующие, — он получал удовольствие раньше, чем ему удавалось сломить это молчаливое сопротивление.

Когда он пытался упрекать ее в этом, она смотрела на него невинными глазами, с таким печальным видом, что он каждый раз чувствовал себя виноватым.

Эта игра продолжалась всю зиму до самой оттепели, потом до весны.

Было утро одного из первых солнечных дней. Они оба находились в спальне Фредегонды, лежа на смятых простынях в одних рубашках. Занавеси были распахнуты, и комнату заливал поток света. Их сын Хлодобер что-то лепетал в своей колыбельке, иногда пронзительно взвизгивая, словно в ответ на громкое щебетание птиц за окном. В то время как они вдвоем наслаждались этими мгновениями покоя, снаружи донесся конский топот — прибыл верховой отряд. Через несколько минут в дверь постучали.

Это оказался Бепполен, красный и запыхавшийся, что было совсем на него не похоже.

— Монсеньор, из Парижа прибыл гонец…

Но, едва войдя, он тут же попятился обратно к порогу и остановился там с глупым видом.

— Ну так что произошло? — спросил Хильперик, не вставая с постели.

— Сир, король Карибер скончался.

Хильперик не произнес ни слова, но вся кровь отхлынула от его лица, искаженного мучительной гримасой.

— Его… его убили? — прошептал он.

— Нет, говорят другое…

— Ну так говори! — резко выпалила Фредегонда, соскакивая с постели. — Расскажи все, что тебе известно, и убирайся!

Рассказ наполнил Хильперика ужасом. К тому времени когда он собирался уезжать в Руан, его брат, казалось, вновь обрел всю свою гордыню и бахвальство. Анафема церковников не побудила его отказаться делить ложе с юной монахиней, и он сообщил Хильперику о своем намерении лично отправиться в Тур, чтобы заставить митрополита Эфрония отменить решение Церковного собора, который посмел отлучить его от Церкви. Весной Карибер отправился в дорогу, но так никогда и не попал в Турень. Самым ужасным, по словам Бепполена, было то, что архиепископ отказался выехать навстречу королю, как его о том просили знатные люди города. «Что ж, отправимся встречать короля, — наконец произнес он, — но его лица вы не увидите». Когда почетная свита была готова, вновь послали за Эфронием, но он ответил: «Не заставляйте меня никуда ехать. Можете распрягать лошадей. Король мертв». Это пророчество подтвердилось четыре дня спустя, и рассказы об этом тут же облетели город, провинцию и все королевство. Карибер внезапно скончался в дороге. Как можно было после этого усомниться в Божьей каре?

Уже позже, в тишине часовни, где он укрылся от всех, Хильперик вспоминал свой разговор с Зигебером, накануне свадьбы брата Не могло ли означать пророчество епископа, что Бог и Церковь хотят привести их династию к падению? Но если правда то, что сказал ему отец перед смертью — что в жилах королей их рода течет кровь Христа, — может ли Бог Отец захотеть их погибели? Последние слова Хлотара вновь возникли в его памяти: «Что же это за Небесный Властелин, который позволяет умирать столь великим королям?» Назвал ли он перед смертью своего истинного врага? Нет, такого не могло быть!

В часовне ничего не было, за исключением огромного деревянного креста, возвышавшегося над алтарем. Хильперик приблизился к нему, сначала почтительно склонив голову, потом все же осмелился поднять глаза и измерить распятие взглядом сверху донизу. Было нечто ужасающее и одновременно захватывающее в том, чтобы чувствовать себя в руках Божьих. Отец карает тех сыновей, которые оказываются недостойными Его, каковы бы ни были их могущество и богатство. Однако для самого Хильперика в смерти Карибера не было ничего от Божьей кары, напротив. Теперь огромное королевство старшего брата, согласно обычаю, будет разделено между Гонтраном, Зигебером и им самим. Какой бы жребий ему ни выпал — сейчас это означает новые земли, новые деньги, новое могущество…

Когда Хильперик вышел из часовни, уже поздно вечером, его былое отвращение рассеялось, так же как и лихорадочное возбуждение, пришедшее ему на смену. Он чувствовал себя умиротворенным, его сердце было полно великодушного снисхождения к своему заурядному окружению, ко всем, кто был рядом с ним все эти мрачные дни. На встревоженных лицах его приближенных читалось такое непонимание того, что произошло, что это делало их смешными и жалкими. Да и как они могли понять? Даже Фредегонда, со всеми своими обидами брошенной женщины, была далека от того, чтобы догадаться об истинном смысле последних событий. Все ее уловки и приемы были трогательными в своей наивности. Без сомнения, он мог бы все им объяснить, но пусть факты скажут сами за себя. Участь, которую Бог ему уготовил, вот-вот должна была свершиться.

Карты всех размеров занимали целую стену, и, судя по числу пергаментных и папирусных свитков на столах, были еще десятки других, которые писцы Гонтрана не смогли развернуть. Самая большая карта, стоявшая на возвышении в центре зала совета в Шалонском дворце, ранее принадлежала их деду Хловису. Эта карта, высотой в человеческий рост, была изображена на выдубленной коже и оправлена в деревянную раму, и на ней были в подробностях вычерчены все франкские земли. На карте еще можно было различить старые границы, которые стилеты монахов не смогли полностью соскрести. Все крупные города, расположенные на фискальных землях, реки и горы были нанесены с точностью, которую считали совершенной.

Было еще рано. Хильперик появился первым. Между тем как слуги расставляли на столах фрукты, хлеб и бургундское вино, он стоял перед картой, медленно обводя взглядом огромную территорию, которая отделяла Нейстрию от вестготских владений на юге. Между ними располагались Париж, Анжер, Пуатье, Бордо, Тулуза…

— А, ты уже здесь!

Хильперик вздрогнул, словно его застали за какой-то провинностью, но тут же справился с собой и взглянул на своего брата Гонтрана как равный. На том была широкая туника и поверх нее — нечто вроде ризы, расшитой золотом. Круглая шапочка на голове еще усиливала сходство с церковником За Гонтраном вошла целая толпа монахов в рясах с капюшонами, надетыми на голову. В своей обычной жизнерадостно-добродушной манере король Бургундский прижал Хильперика к груди, потом небрежным жестом указал на карту и спросил

— Мечтаешь о своем будущем королевстве?

— У меня еще не было на это времени, — отвечал Хильперик, наблюдая за монахами, которые молча заняли места за столом возле каждого свитка. — По правде говоря, я думал о том, каким образом эта карта оказалась здесь.

Он фамильярно хлопнул старшего брата по плечу и улыбнулся ему, чтобы смягчить впечатление недоверия от своих слов.

— В последний раз я ее видел у отца на вилле Брэн.

— А я — в Париже! — произнес чей-то голос позади них.

Оба брата одновременно обернулись. Зигебер, в этот момент вошедший в зал, быстрыми шагами приблизился к ним в сопровождении двух стражников, у каждого из которых на поясе висел меч. Гонтран посмотрел по сторонам, словно ища поддержки.

— Посторонним нельзя входить в зал, — напомнил он.

— Ты имеешь в виду — кроме твоих монахов? Не беспокойся, они здесь не задержатся.

Зигебер расстегнул плащ и сбросил его на руки одного из своих спутников. Затем обратился к Хильперику:

— Извини, что я не зашел к тебе вчера вечером. Пришлось совершить небольшую конную прогулку.

Хильперик недоуменно нахмурился, но Зигебер больше ничего не сказал и, отпустив своих людей кивком, подошел к столу и налил себе вина. При каждом шаге с его одежды осыпалась дорожная пыль. Волосы были в беспорядке, лицо осунулось. Казалось, он проскакал верхом всю ночь.

— Эту карту, — он устало опустился в одно из высоких резных кресел, стоявших вокруг стола, — Карибер унаследовал после смерти отца.