С верным перемешано здесь неверное. Почвы для якобинства, т. е. гегемонии мелкой буржуазии, не было. Но мы, т. е. пролетариат, не был одиноким, ни в 1905 г., ни в 1917 г. не было его почти полного революционного одиночества. Вывод, который тов. Троцкий делал из своего ошибочного исходного положения, был тот же, что у Парвуса: «власть получат те, которые руководили пролетариатом» (там же, с. 176.)

Между концепцией Парвуса и взглядами тов. Троцкого, признававшего в совместной концепции за Парвусом «львиную долю» («Наше слово»)184, существует разница в одном очень важном пункте. Парвус считает, что «социал-демократическое Временное правительство не может совершить в России социалистического переворота (Парвус, там же, с. 141) и что «перед этим правительством будут вначале политические задачи, объединившие для революционной борьбы весь русский народ».

Мы не имеем под рукой формулировок, данных тов. Троцким в 1905 г., во вступлении к Марксовой «Гражданской войне во Франции» и в 1905 г. в «Нашей революции»[185]. Поэтому отличие взглядов тов. Троцкого от парвусовских, выражающееся в том, что внутренняя логика классовой борьбы заставит Революционное правительство перейти при первых же шагах к национализации промышленности, поставит на очередь вопрос о социализме, неразрешимый изолированно в России и упирающийся в необходимость международной социалистической революции и государственной помощи европейского пролетариата, этот взгляд мы можем передать только в формулировке 1908 г. (статья из «Пржегленда»[186], теоретического органа польской социал-демократии) :

«Под каким бы теоретическим знаком пролетариат ни стал у власти, он не сможет сейчас же, в первый же день, не столкнуться лицом к лицу с проблемой безработицы. Вряд ли ему в этом деле сильно поможет разъяснение разницы между социалистической и демократической диктатурой. Пролетариат у власти должен будет в этой или иной форме (общественных работ и проч.) взять немедленно обеспечение безработных на государственный счет. Это, в свою очередь, немедленно же вызовет могучий подъем экономической борьбы и целую эпопею стачек: все это мы в малом размере видели в конце 1905 г. И капиталисты ответят тем, что они ответили тогда на требование восьмичасового дня: закрытием фабрик и заводов. Они повесят на воротах большие замки и при этом скажут себе: «Нашей собственности не грозит опасность, так как установлено, что пролетариат сейчас занят не социалистической, а демократической диктатурой». Что сможет делать рабочее правительство перед лицом закрытых фабрик и заводов? Оно должно будет открыть их и возобновить производство на государственный счет. Но ведь это же путь к социализму. Конечно. Какой, однако, другой путь вы сможете предложить?

Могут возразить: вы рисуете картину неограниченной диктатуры рабочих. Но ведь речь идет о коалиционной диктатуре рабочих и крестьянства.— Хорошо. Учтем и это возражение. Мы только что видели, как пролетариат, вопреки лучшим намерениям своих теоретиков, стер на практике логическую черту, которая должна была ограничивать его демократическую диктатуру. Теперь политическое самоограничение пролетариата предлагают дополнить объективной антисоциалистической «гарантией» в виде сотрудника-мужика. Если этим хотят сказать, что стоящая у власти рядом с социал-демократией крестьянская партия не позволит взять безработных и стачечников на государственный счет и отпереть закрытые капиталистами заводы и фабрики для государственного производства, то это значит, что мы в первый же день, т. е. еще задолго до выполнения задач «коалиции», будем иметь конфликт пролетариата с революционным правительством. Конфликт этот может закончиться либо усмирением рабочих со стороны крестьянской партии, либо устранением этой последней от власти. И то и другое очень мало похоже на коалиционную «демократическую» диктатуру. Вся беда в том, что большевики классовую борьбу пролетариата доводят только до момента победы революции; после этого она временно растворяется в «демократическом» сотрудничестве. И лишь после окончательного республиканского устроения классовая борьба пролетариата снова выступает в чистом виде — на этот раз в форме непосредственной борьбы за социализм. Если меньшевики, исходя из абстракции «наша революция буржуазна», приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии, вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции: «демократическая, а не социалистическая диктатура», приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время, как революционные стороны большевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят опасностью только в случае революционной победы» (Троцкий, 1906 г., с. 284—285, второе изд.).

Против выдвинутого Парвусом и тов. Троцким лозунга «рабочего правительства» Ленин писал 23 марта 1905 г.:

«Точно так же неверны, и по той же причине, положения Парвуса, что «Революционное временное правительство будет правительством рабочей демократии», что, «если социал-демократия будет во главе революционного движения русского пролетариата, то это правительство будет социал-демократическим», что социал-демократическое временное правительство «будет целостное правительство с социал-демократическим большинством». Этого не может быть, если говорить не о случайных, мимолетных эпизодах, а о сколько-нибудь длительной, сколько-нибудь способной оставить след в истории революционной диктатуре. Этого не может быть, потому что сколько-нибудь прочной (конечно, не безусловно, а относительно) может быть лишь революционная диктатура, опирающаяся на громадное большинство народа. Русский же пролетариат составляет сейчас меньшинство населения России. Стать громадным, подавляющим большинством он может лишь при соединении с массой полупролетариев, полухозяйчиков, т.е. с массой мелкобуржуазной городской и сельской бедноты. И такой состав социального базиса возможной и желательной революционно-демократической диктатуры отразится, конечно, на составе революционного правительства, сделает неизбежным участие в нем или даже преобладание в нем самых разношерстных представителей революционной демократии. Было бы крайне вредно делать себе на этот счет какие бы то ни было иллюзии. Если Троцкий пишет теперь (к сожалению, рядом с Парвусом), что «священник Гапон мог появиться однажды», что «второму Талону нет места», что это только увлечение фразой. Если бы в России не было места второму Талону, то у нас не было бы места и для действительно «великой», до конца доходящей, демократической революции. Чтобы стать великой, чтобы напомнить 1789-1793, а не 1848-1850-е годы и превзойти их, она должна поднять к активной жизни, героическим усилиям, к «основательному историческому творчеству» гигантские массы, поднять из страшной темноты, из невиданной забитости, из невероятной одичалости и беспросветной тупости. Она уже поднимает, она поднимает их,— это дело облегчает своим судорожным сопротивлением само правительство, но, разумеется, о продуманном политическом сознании, о социал-демократическом сознании этих масс и их многочисленных «самобытных», народных и даже мужицких вожаках не может быть и речи. Они не могут теперь же, не проделав ряда революционных испытаний, стать социал-демократами не только в силу темноты (революция просвещает, повторяем, со сказочной быстротой), а потому, что их классовое положение не есть пролетарское, потому, что объективная логика исторического развития ставит перед ними в настоящую минуту задачи совсем не социалистического, а демократического переворота» (Ленин, т. V, с. 132-133).

Против делаемого часто Ленину упрека в педантичности, в том, что он принимает механическую необходимость чередования периодов: либерально-буржуазной, мелкобуржуазно-революционной и социалистической революции он пишет:

«Нужно поистине школьническое понятие об истории, чтобы представлять себе дело «без скачков» в виде какой-то медленно и равномерно восходящей прямой линии: сначала будто бы очередь за либеральной крупной буржуазией — уступочки самодержавия, потом за революционной мелкой буржуазией — демократическая республика, наконец, за пролетариатом — социалистический переворот. Эта картина верна в общем и целом, верна «на долгом», как говорят французы, на каком-нибудь протяжении столетия (например, для Франции с 1789 по 1906 год), но составлять себе по этой картине план собственной деятельности в революционную эпоху, для этого надо быть виртуозом филистерства» (т. V, с. 137).