Блэк стиснул зубы.
“Что хвалишься злодейством, сильный? Милость Божия всегда со мною.
Гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный!
Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду”.
– Когда мой дрын шурует в них, они сразу чуют, понеслась за всю фигню, держись крепче! Пока мой верный друг вбивает ее жопу в матрас, хер там она заскучает и начнет считать трещины в потолке! Но Карл однажды сказал: у меня есть золотое правило, что девка должна получить минимум два клиторальных и два вагинальных оргазма на нос, прежде чем я, так сказать, угощу ее спущенкой. Я последовал его совету, и Тощий Лоусон преобразился: никакой жареной картошки и пива кружками, говножрачка в прошлом. И дела идут на лад. Я стал большим спецом по молоденьким, и вот он я, заправляю таким же девкам, что и в восьмидесятых, когда развозил сок! По случаю ваял с ними зачетную порнушку, туда-сюда, все дела. Прикинь? Вот когда в натуре приходится следить за фигурой. Слышал, актеры говорят, что камера добавляет весу? Так и есть. Так что, как только начинаешь весь этот рок-н-ролл на экране, это серьезный повод воздержаться от излишеств. Да хрен там: жрачка – еще не самый смак в жизни.
Девушка, официантка: Лоусон пялился и лапал ее с непристойной похотливостью, не переставая нести вздор. Словно она не понимает ни слова из его речей. Или, что вероятнее, она такая же развратница, как и он. Струйка пота скользнула по ее медовой коже со стройной шейки в вырез платья. Грех. Везде вокруг.
“Нельзя сдаваться. Никогда не сдавайся! Не дай Сатане овладеть тобой!”
Они свернули с автострады на боковую дорогу, погруженную во тьму, и вскоре затормозили на автостоянке. Машины парковались на широкой площадке вокруг фургона, который распахнулся, явив миру акустическую систему с диджейской будкой. Блэк предположил, что там установлен генератор, потому что едва они вылезли из машины, яркие стробоскопы, установленные по краям фургона, включились, колонки загрохотали, как древний водопровод, и в ночь полился зловещий транс. Казалось, что музыка сотрясает пальмы и эвкалипты вокруг, но здесь виноват был скорее поднявшийся ветер. Какие-то молодые люди на клочке утоптанной земли пытались натянуть на алюминиевые стойки заплесневелые тенты. Площадку, явно не впервые принимающую гостей, окружали зеленые стены растительности, а за ними вдалеке Блэк видел огни магистрали. Вскоре веселье было в разгаре. Развязные юноши с женственными, подловатыми улыбками танцевали со стандартно привлекательными девушками.
Блэк огляделся в вязкой тьме. Значит, это и есть Эверглейдс. Место казалось диким и опасным. Гулкий ритм наполнял атмосферу, словно сама ночь следит за ними, окружает эту толпу танцующих, извивающихся дьяволопоклонников. Жаркий воздух был пропитан пороком.
“Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие…”
У внедорожника Карл Эварт что-то делал с электрическим чайником, наверное, чай или кофе заваривал! Блэк поймал взгляд бывшего ученика, и они обменялись резкими, напряженными кивками. Альберт оглянулся и заметил Хелену, которая в одиночестве оперлась о капот. Он пошел к ней.
– Вы как? – спросила она.
– Да ничего, хотя прежде ни с чем подобным не сталкивался.
– Не переживайте по этому поводу, давайте поговорим. Я не в настроении тусоваться, джетлаг морит… – Хелена зевнула.
Блэк снова поймал себя на том, что рассказывает ей, как сильно его гложет тоска по жене. Хелена задумалась о жизни, которую хотела вести вместе с Карлом, но ее мучила печаль от того, что та закончится болью и горем. Но на нее вновь снизошло озарение: она поддается неправильным чувствам. Стало ясно, что она не просто грустит, а страдает от депрессии. Со дня смерти отца она так и ждала всевозможных неприятностей, вместо того, чтобы жить полноценной жизнью. Надо радоваться тому, что имеешь, а не чахнуть от навязчивых, саморазрушительных, нездоровых и банальных мыслей, она решила, что запишется к врачу. Пожалуй, на реабилитацию после утраты близкого человека.
Альберта Блэка захватили чувства, и он ощутил себя слабым и разваливающимся на куски. Он уже утомил эту девчушку, хотя она великодушно не показывала этого. Извинившись, он пошел на разведку.
Проходя мимо внедорожника, Блэк заметил, что Эварт, отошедший к фургону, заварил какой-то чай в том чайнике, за которым они заезжали в отель. Наверное, он был к нему несправедлив. Пока все вокруг глотали всякую химию, Карл Эварт занимался приличным делом. Налитый в пластиковый стаканчик, напиток показался Блэку похожим на ромашку. Молока не было, но нашелся сахар и мед. На вкус настойка оказалась как все травяные чаи, исключительно мерзкая, хотя Марион молилась на них. Блэк пошел к танцующей толпе, потягивая из стаканчика.
Он смотрел на Эварта с Лоусоном, танцующих с девчонками: Хеленой, которая выглядела уставшей, но двигалась бодро, и американкой, чье имя он вечно забывал. Парни тоже танцевали и оттягивались не хуже подружек. (Хотя называть официантку “подружкой” Лоусона было бы серьезным преувеличением!) Вдруг Блэка, вечного одиночку, стукнула мысль, что у него никогда не было такой дружбы, как у Эварта с Лоусоном.
“Алистер. В университете”.
Нахлынули неприятные воспоминания, а следом за ними на него обрушилась тошнота. Блэк плохо себя почувствовал, закружилась голова. Он испытал нестерпимое желание отлить. Отвернувшись от толпы людей, силуэты которых принимали самые причудливые очертания, он неуверенно двинулся в густые заросли, в поисках уединенного места, чтобы облегчиться. Протиснувшись через эвкалипты на открытое место, он ощутил, как от росы промокли ноги.
Стояла жуткая темень. Обернувшись, он больше не увидел стробирующего света, хотя звук доносился по-прежнему. Но он уже не мог сказать наверняка, что это танцевальная музыка, она словно звучала откуда-то изнутри головы. В горле пересохло, щелкнуло в колене, и сердце забилось быстрее. Расставив ноги, чтобы не упасть, он перенес большую часть веса на здоровое колено и, расстегнув ширинку, начал писать. Он никогда не мочился так обильно: струя все текла и текла. Спазм родился в груди и сотряс все тело. Блэка вывернуло, но насухо, потому что он ничего не ел. Он чувствовал в кишках тошнотворный чай, но тот не извергался наружу. Альберт попробовал дышать ровнее. Его ноздри раздулись. Он не был уверен, что кончил отливать, но убрал член в штаны и тут ощутил порыв ветра, словно бы дующего ниоткуда; тот промчался сквозь его тело, как рентгеновский луч.
И ветер дул, собрав весь пыл, И дождь, как из ведерка лил, Мгла поглощала молний вспышки, Гром грохотал без передышки. В такую ночь поймут и дети, От дьявола проделки эти.
Когда Уильям с Кристиной были детьми, он пугал их, театрально читая эту поэму. Так давно это было, их больше нет в его жизни. Как многие другие, они стал и чужим и друг другу. Почему в университете Алистер Мейн всюду ходил За ним хвостиком? Удивительно ли, что непрерывные знаки внимания от этого больного дурня ввергли его в грех? Все дело в виски, тогда он впервые в жизни выпил. Поначалу они шутили (фривольный смех, троянский конь дьявола), потом затеяли дурацкую возню, и тут лицо Алистера на нем, их одежда расстегнута, отброшена, а потом… тот ласкает его своим женственным ртом! Альберт Блэк, молодой студент-христианин, крича от боли и ярости, крепко держал парня за голову, прижимая ее к голодному паху, и семя исторглось из него в благодарное горло товарища, студента богословия.
“И я никогда не просил Марион доставить мне подобное жуткое удовольствие”.
С того кошмарного дня в студенческой квартире в Марчмонте Альберт Блэк редко пил. Ему хватало стакана виски на “вечер Бернса”, такой же порции на Новый год и очень, очень редко на собственный день рождения. Но даже отвратительные, давно подавляемые мысли не дали ему опоры; он стал узником нарастающей тошноты, тугой и несговорчивой, расползающейся по телу, словно мрачный яд. Блэка снова скрутил рвотный спазм, он поднял руку к потеющему, пульсирующему лбу. Он больше не слышал музыки, не мог развернуться, пройти буквально пару метров через полосу эвкалиптов назад, к людям. Его ноги вросли в землю.
