Что-что?

Вот этот шлем. С какой он войны?

Первый Крестовый поход.

Исусе, горячее, наверное, было дельце.

Старик понурил голову, словно ждал, что его вот-вот ударят. Он тихо заплакал.

Насмешки и унижения, брань и оскорбления, я уже ничего другого не жду.

О нет, сэр, я не хотел вас обидеть.

Взгляд араба скользнул в сторону О'Салливана, голос зазвучал чуть более слышно.

Что? Разве вы поверите, если я скажу, что я принимал участие в этой войне?

А почему бы и нет?

Правда? Но мне уже давно никто не верит, ни единому слову.

Очень жаль это слышать, сэр.

Две тысячи лет недоверия.

Я вам ужасно сочувствую.

Я ведь сражался не за крестоносцев, должен вам сознаться. Я защищал мой город от захватчиков.

Я знаю, каково это.

Так что, естественно, я бился на стороне проигравших. Когда защищаешь Иерусалим, всегда терпишь поражение.

И это я тоже могу понять, сэр. Ужасная несправедливость.

Старый араб попытался сосредоточить на нем взгляд.

Послушайте, почему вы называете меня «сэр»? Ко мне сотни лет никто не относился с уважением.

Потому что вы знатный человек, и так полагается.

Старик попытался распрямить согбенную артритом спину, и на несколько секунд это ему удалось. К удивлению и смущению на его лице добавились слабые проблески гордости.

Но это же было так давно, во времена правления Ашурнасирпала. Как вы догадались?

По глазам, сэр.

Это еще различимо?

Отчетливо, как голос последнего муэдзина.

Старик, казалось, еще больше удивился и даже застеснялся.

Не называйте меня сэром, мое имя Хадж Гарун. Но скажите, почему вы верите моим словам, вместо того чтобы побить за такие речи?

Что же мне еще делать? Вы узнаете эту форму? Я никогда особо в них не разбирался. Это настоящая форма армии Ее Величества времен кампании 1854 года, и хоть мне всего лишь двадцать лет, я ветеран той войны — видите медали? Вот эту, например, вручала мне лично королева Виктория, хотя мне едва исполнился год, когда она скончалась. Такие вот дела творятся у нас в Иерусалиме, я воевал в Крыму, вы сражались с крестоносцами, и я решил оказать вам уважение как ветеран ветерану.

Старик внимательно осмотрел Крест Виктории и улыбнулся.

Ведь ты пресвитер Иоанн,[11] не так ли? Я был уверен, что ты рано или поздно окажешься в Иерусалиме, и ждал тебя. Зайди, пожалуйста, поговорим.

Он скрылся в доме. Джо помедлил в нерешительности, но вечер был жаркий, а форма слишком плотная, в общем, он вошел. Первое, что он увидел, — бронзовые солнечные часы, встроенные в стену, большущие, литые, с витиеватыми украшениями. На них под самым потолком крепились куранты.

Из Багдада, сказал Хадж Гарун, перехватив его взгляд. Эпоха пятого калифа из рода Аббассидов. Я торговал антиквариатом до того, как посвятил себя защите Священного города и утратил все, чем владел.

Ясно.

Это были переносные солнечные часы.

Вижу.

Чудовищно тяжелые, но ему они, кажется, совсем не мешали. Он носил их на поясе.

Вот как. А о ком мы говорим?

Я не помню, как его звали. Однажды он снял у меня подсобку, хотел что-то написать, а это подарил мне в знак признательности.

Он снял комнату на один день?

Кажется, да, на один, но он очень много успел сделать. Потом он упаковал все свои бумаги и отправил их с караваном верблюдов в Яффу; оттуда караван перевезли на пароходе в Венецию.

В самом деле, почему бы и нет. В хорошую погоду что может быть естественнее, чем направить караван верблюдов в Венецию.

Куранты вдруг принялись бить. Они прозвонили двадцать четыре раза, помолчали, снова пробили двадцать четыре раза, а потом еще. Джо в замешательстве теребил свой Крест Виктории.

Исусе, так же нельзя.

Что нельзя?

Отзвонить вот так трое суток кряду.

Почему нельзя?

Ну нельзя, и все, время есть время. Время есть, беззаботно ответил Хадж Гарун. Солнце ведь не каждый день светит на гномон, бывают пасмурные дни, и часам приходится наверстывать.

Хадж Гарун отошел в сторонку и сел в ветхое парикмахерское кресло. У двери стояла небольшая соковыжималка, рядом валялся гнилой гранат. Возле кресла имелась буфетная стойка с бутылкой мутной воды, плевательница, старая зубная щетка с истершейся щетиной и пустой тюбик из-под чешской зубной пасты. Старик набрел на шаткое кресло, уныло обходя комнату.

Не вовремя я занялся зубочистным бизнесом. Мало кто заходит в этот тупик, да и чистка зубов после войны уж не та. До войны дела еще как-то шли, зубы у турецких солдат были в ужасном состоянии. Но когда они ушли, а пришли англичане, все пропало. У английских солдат зубы, конечно, не лучше, но они не дают их чистить арабу. Проклятые империалисты. И не хотят их чистить на людях. Туркам было все равно, но англичане не такие. Проклятые лицемеры.

С улицы донесся протяжный вопль. Хадж Гарун поглубже натянул шлем и закрылся руками. Через мгновение в лавку ворвалась толпа орущих людей, мужчин и женщин; они принялись носиться по дому, хватая все, что попало. Старик, стараясь сохранять достоинство, смотрел, не отрываясь, куда-то поверх их голов; через несколько секунд налетчики выскочили за дверь, унеся с собой все движимое имущество. Исчезли гранат и пресс, парикмахерское кресло со всеми принадлежностями, даже пустой тюбик из-под чешской зубной пасты. Хадж Гарун тихо застонал и прислонился к стенке, желтый, изнуренный и едва живой от голода.

Господи Исусе, что это за люди?

Араб содрогнулся. Но покорно махнул рукой.

Обычные мародеры, не стоит обращать на них внимания. Иногда устраивают на меня набеги. Забирают вещи и продают их.

Проклятые бандиты.

Хуже. Смотрите.

Он открыл рот. Большинство зубов отсутствовало, а оставшиеся были сломаны у самых десен.

Камни. Они бросали в меня камнями.

Какой позор.

А вот шрамы от их ногтей. У них очень острые ногти.

Какой ужас.

Все правильно, путешествуя от Кеки до Мекки, не избежать трудностей. Все мои жены были ужасными.

Что вы говорите. Зачем же вы на них женились?

Да, конечно, вы правы, но им ведь тоже нелегко приходилось. Вы понимаете меня?

О'Салливан кивнул и прошел в подсобное помещение в глубине магазина. После нападения толпы иерусалимских мародеров там осталось лишь два предмета, слишком тяжелых, чтобы унести. Джо задумчиво посмотрел на них.

Древний турецкий сейф примерно четырех футов в высоту, узкий, в форме бюро или неприступной будки часового.

Огромный каменный скарабей четырех футов в длину, с лукавой улыбкой, вырезанной на тупой морде.

Вы понимаете меня?

По щекам Хадж Гаруна все текли слезы из запорошенных ржавчиной глаз.

Конечно, им тоже нелегко приходилось. Взять хотя бы ту жену, которая была болгарской гречанкой. Греки там образованные, а банков не было, и они занимались ростовщичеством. Болгары, которые могли только крестики вместо подписей ставить, то и дело собирались и убивали греков, чтобы рассчитаться с долгами и повеселиться. Семья моей жены убежала во время резни 1910 года, и когда они наконец добрались до Иерусалима, они были обездолены, так что нельзя винить ее за то, что она забрала всю мою посуду, когда уходила.

Джо осмотрел сейф внимательнее. Почему он такой высокий и тонкий?

Другая моя жена родилась в заброшенном городе Голконде, который когда-то давно славился торговлей бриллиантами. Но в семнадцатом веке он опустел, и это тоже не самые лучшие воспоминания, в смысле, родиться в опустевшем городе. Так что ничего удивительного, если ей хотелось уюта и безопасности, поэтому, когда она уходила, забрала всю мою мебель и ковры. Ведь это можно понять, правда?

Джо постучал по старому сейфу. Гулкое эхо совершенно не соответствовало пропорциям сейфа. Хадж Гарун бродил кругами вдоль голых стен.

Еще одна жена была дочерью персидского поэта двенадцатого века, в песнях которого говорилось о паломничестве стаи птиц, разыскивавших своего короля. Путь лежал через море, и большинство птиц погибло во время перелета, а те, кто выжил и добрался до дворца за семью морями, обнаружили, что каждый из них король. Понимаешь, с отцом, который так смотрел на вещи, неудивительно, что она забрала все мои вазы и лампы. Естественно, что она хотела жить в окружении цветов и огней.