Или плодить семейство, этим тоже многие занимались. Семь-восемь детей считалось нормальным, бывало и по пятнадцать — двадцать, но семья Джо была необычной, ведь он был младшим из тридцати трех братьев; этот гигантский выводок произвел один бедный рыбак, который являлся седьмым сыном седьмого сына, а значит, обладал способностью пророчествовать, когда у него было настроение. По причине традиционной среди островитян застенчивости такое с ним бывало, только когда он вдрызг напивался, а это случалось аккурат три раза в год, на Рождество, Пасху и 14 июня, в день местного святого — покровителя острова, сразу после мессы.

В такие дни в углу комнаты ставили бочонок крепкого портера, и все мужчины в округе собирались попеть, поплясать и потравить байки; отец Джо считался неоспоримым королем острова, не только из-за своего дара, но и потому, что имел тридцать три сына.

Для юного Джо было что-то магическое в тех особенных вечерах — рассказы о проделках бесенят, злых духов и, в особенности, маленького народца, многочисленных волшебников-малюток, которые редко показывались на глаза, но следы своего пребывания оставляли частенько — в ярко-зеленых курточках, плоских красных шапочках и ботинках с пряжками, ростом человеку по колено; сотни лет они озорничали, пировали, пели песни и чуть ли не открыто играли в хоккей на траве. А еще деяния его братьев по всему миру, пересыпаемые пророчествами отца, события сверхъестественные для мальчика, выросшего на суровом и дождливом острове в Атлантике, где большую часть года проводили в море на лодке, сделанной из воловьей кожи, борясь с холодными волнами и расставляя мили сетей перед рассветом.

Чудесные и необычные вечера длились до тех пор, пока в июньский вечер 1914 года не прозвучало самое роковое из всех отцовских пророчеств.

В тот вечер его отец не пел и не плясал, даже ничего не говорил. Давно минула полночь, а он все сидел у очага, погрузившись в тягостные раздумья, и пил.

Кое-кто из дружков пытался петь и танцевать, но все это было не то. Все собравшиеся в комнате ждали обычных рассказов своего короля о прошлых и будущих чудесах и без них не знали, чем себя занять. А король все сидел, уставившись на горящий торф, выпивал пинту за пинтой и не произносил ни слова.

Это выглядело очень зловеще. Так король вечеринок никогда себя раньше не вел. Наконец в поведении присутствующих стали появляться признаки отчаяния, и старший из них нарушил тишину вопросом:

Джо, у тебя нехорошие предчувствия?

Несколько долгих секунд ответа не было, а затем король наконец пошевелился. Он пробормотал что-то, чего никто не расслышал.

Что, Джо?

Беды. Я предвижу беды.

И что за беды, Джо?

Война.

Но войны всегда приходят и уходят, Джо. Нам-то что, беднякам?

Лицо короля омрачилось. Он поворошил угли.

Да, приходят, как прилив, и уходят, но эта будет для меня особенной. Вот увидите, через две недели в местности под названием Босния застрелят герцога, и это станет поводом для развязывания великой войны. Насколько великой? Десять миллионов убитых и двадцать миллионов изувеченных, но это не мое. А для меня — семнадцать из моих сыновей будут сражаться и погибнут в этой войне, по одному в каждой из этих поганых армий, что примут участие в этой поганой войне.

Воцарилось молчание. Король сделал хороший глоток портера, и каждый, пользуясь возможностью, последовал его примеру. Король уставился в кружку, и все мужчины в комнате стали смотреть в свои.

Ужасно, прошептал чей-то голос.

Ужасно? переспросил король. Нет, они уже мужчины и могут решать сами за себя. Лишь одно гложет это старое сердце — то, что ни один из тех семнадцати моих сыновей не погибнет за Ирландию. Они будут воевать, и смело воевать, и погибать за семнадцать разных стран, но ни один — за свою собственную. Я отправил их, все правильно, они живут своей жизнью. И это тоже по-нашему: за кого угодно, только не за себя. А теперь наполните кружки. Надо выпить перед тем, как я скажу кое-что еще.

Собравшиеся немедленно повиновались. Они угрюмо выстроились в очередь к бочке, наполнили кружки и расселись по местам. Кружку короля тоже наполнили и вложили в его мозолистую руку.

Он сидел у торфяного огня, уставившись в пол. Когда он делал глоток, то же самое делали остальные, он откашливался — и волна откашливаний пробегала по комнате. Прорицание — это дар божий, и спешка тут ни к чему. Человек, которому предстоит потерять семнадцать сыновей в семнадцати разных заморских армиях, имеет право собраться с мыслями. И все же кто-то, не удержавшись, спросил:

Так что же делать, Джо?

Король глотнул портера. Хлебнули и все присутствующие. Король откашлялся, и они за ним. Итак.

Что делать? Я скажу вам, что делать. Через два года на Пасхальной неделе начнется восстание, национальное восстание, и в нем будет участвовать мой сын, единственный из всех он будет сражаться за Ирландию, совсем мальчишка, правда, но он там будет. Вот и вся тебе правда на сегодня, четырнадцатое июня тысяча девятьсот четырнадцатого года. Я за свою жизнь наделал тридцать три сына и дал свое имя последнему из них, и будет то, что будет, и этот парнишка поступит так, как ему надлежит, и я знаю как именно, после чего он пойдет дальше и станет почему-то царем Иерусалимским.

Последние слова ошеломили всех собравшихся. Даже сам король удивленно откинул голову.

Не богохульствуй, предостерег чей-то голос.

Я и не думал. Понятия не имею, почему я это сказал. Так как тебя зовут? заорал он вдруг, чтобы скрыть свое замешательство, глядя за плечи приятелей, столпившихся вокруг него.

Все обернулись. Они только сейчас обратили внимание на маленького темноволосого мальчика, затаившегося в дальнем уголке, как всегда, безмолвного на пророческих собраниях отца. Он не осмеливался говорить, глядя на отца, а когда отец смотрел на него, он тем более не смел открыть рот.

Джозеф, прошептал он.

Джозеф, а дальше?

Джозеф Инда Колумкилле Киран Кевин Брендан О'Салливан Бир.

О, святые этого острова, сказал отец, это и мое имя, я тебе его дал, так что можешь сражаться за Ирландию, как и я когда-то. Через два года восстание. Нет смысла клясться этими святыми, парень, но мы поднимем кружки за то, чему не миновать, уж это-то мы можем сделать. И да минует тебя дурной глаз, и да пребудет с тобой маленький народец, и, как учила тебя мать, коль нет шиллинга, сгодится и грошик, а коль нет и грошика, так благослови тебя Господь.

Собравшиеся в комнате мужчины важно подняли кружки и осушили их. Перепуганный юный Джо, всего четырнадцати лет от роду, стоял в уголке навытяжку.

В 1916 году, как и было предсказано, в понедельник после Пасхи вспыхнуло восстание, и ирландские революционеры несколько дней удерживали дублинский почтамт. Джо был одним из тех немногих, кому удалось уйти с этого почтамта, а потом, одолев пешком двести миль, он скрылся в горах графства Корк, пройдя таким образом во встречном направлении маршрут своего знаменитого предка.

Что делать? думал он на ходу. Бойцу-одиночке надо держаться от врага подальше, и он решил научиться пользоваться своей винтовкой на большой дистанции.

Сама винтовка была курьезом древности: модифицированный американский кавалерийский мушкетон, последний раз использовавшийся в бою с царскими драгунами в Крымской войне. Но скоро Джо обнаружил, что короткоствольный мушкетон с тяжелым ложем может стрелять крупнокалиберными пулями необычайно метко — на манер гаубицы, если целить не в мишень, а выше, чтобы пули летели по высокой дуге и били сверху.

Следующие три года Джо практиковался со своим мушкетоном в горах, отрабатывая навесную траекторию, стараясь, чтобы его никто не видел вблизи. Он передвигался по ночам и никогда не спал в одном и том же месте дважды, он стал призрачной фигуркой в ярко-зеленой курточке, плоской красной шапочке и туфлях с пряжками; фермеры Корка, досконально знавшие все про чертенят, злых духов и хитрый маленький народец, естественно, стали звать его эльфом-переростком.