— Сиять черным невозможно, — заявил Дондолан, — Это бессмыслица.

«И что он придирается?» — подумал Бэннити.

— Мало что из произошедшего той ночью имело смысл, но от этого история моя не изменится. Эта вещь сияла красным и черным. Элизар поднял ее над головой и хрипло крикнул: «Мое величайшее желание — сделать реальным!» И тут рухнула крыша.

— Рухнула крыша? — удивленно повторил Бэннити, — Но как? Я думал, вы находились в какой-то пещере в горе.

— Так оно и было, — подтвердил Феликс. — Я до сих пор плохо понимаю, как это произошло, словно нас поглотил какой-то великан: пожевал-пожевал, да и выплюнул. Когда я пришел в себя, мы оба лежали на склоне у входа в пещеру, который засыпало камнями. Элизар был таким, каким вы его видите ныне: подавленным и безмолвным. Голова у него, бедняги, была вся в крови. Амулет исчез. Все исчезло. Я помог ему подняться, и мы, спотыкаясь и падая, кое-как спустились вниз и наткнулись на покинутую хижину какого-то горца — ее хозяин бежал, когда гора начала трястись. Я обрил господина и стал врачевать его раны. Мы ели припасы хозяина хижины, но когда мы ушли оттуда, нам не осталось ничего, кроме как сделаться бродячими попрошайками, — Морщинистый человечек развел руками, — Я-то совершенно не умею колдовать.

— А тот мальчик из деревни, которого Элизар перенес в Идерс-Чёрч, — он был первым, к кому Элизар… прикоснулся?

Феликс покачал головой.

— Мой господин иногда брал за руку кого-нибудь, по большей части тех людей, которые давали нам щедрое подаяние. И иногда что-то происходило. Никто не пострадал, все получили какую-то выгоду, — добавил он, словно защищаясь.

— А ты? — не унимался Дондолан. — Ты, должно быть, много раз прикасался к его рукам с тех пор, как все это стряслось. Как насчет тебя?

— А что со мной могло произойти? Мое заветное желание уже исполнилось. Я всегда хотел служить ему — и ничего более. С того самого мига, как я впервые увидел его рядом с академией и понял, что он — моя судьба, будь то к добру или к худу.

Дондолан вздохнул.

— Определенно к худу — во всяком случае, так оно было до последнего времени. Хоть ты и не злодей, Феликс, но ты служил злому человеку.

— Все великие люди время от времени замышляют зло.

— Но не все великие люди насаживают на плечи мирным крестьянам головы диких кабанов, — заметил Дондолан, — И не все великие люди носят в качестве плаща кожу, спущенную с других волшебников.

— Он убивал только тех, кто выступал против него, — упрямо заявил Феликс. — Только тех, кто иначе сам бы его убил.

Дондолан несколько мгновений смотрел на Феликса.

— Теперь это не особо важно, — сказал он наконец, — Кеттиль уже должен был услышать обо всем и догадаться, кто здесь находится. Архимаг явится сюда, и все изменится.

— Значит, снова в путь, — устало пробормотал Феликс и с ворчанием поднялся на ноги, — Мы уйдем. Еще остались места, где можно жить в тишине и покое, если я только смогу добиться от моего несчастного господина, чтобы он держал руки при себе.

— Не смею задерживать, — произнес Дондолан. — Я боюсь пробудить твоего господина, если он действительно спит в глубинах этого изувеченного черепа. Честно признаю — я ему не соперник. Но даже если вы обратитесь в бегство, вам не обогнать могущества Кеттиля.

«Это не имеет значения. Чему быть, того не миновать, — подумал про себя Бэннити, но с разоблачением Эли какая-то часть вновь обретенного душевного покоя покинула его. — Действительно ли Элизар преобразился? Или он остался все тем же злодеем и лишь притворяется? Все, что произойдет далее, произойдет по воле Господней. Кто может усомниться в Его воле, когда Он явил нам столько чудес?»

Но Эли не покинул лес, невзирая на все уговоры Феликса. Немой сопротивлялся как валун, увязший в грязи: ни мольбы, ни доводы слуги не тронули его, — на самом деле он вообще никак не показал, что хотя бы услышал их.

Дондолан с Бэннити, вооружившись сведениями об истинном имени творца чудес, убедили впавших в панику деревенских старейшин, что толпы следует убрать — во всяком случае, хотя бы на некоторое время. При помощи отряда солдат из ближайшего гарнизона, нанятых за долю прибылей от долгого сезона чудес, лес был освобожден от всех просителей, те были вытеснены в ближайший населенный пункт и окрестные поля, где местные торговцы талисманами и зельями радостно предоставили им исполнение желаний за деньги — или, по крайней мере, обещание этого.

Когда очищали от народа последние стоянки, кое-кто из вновь прибывших принес весть, что к деревне направляется сам Кеттиль Ястребиный Лик. Некоторые не заметили ничего, кроме бури, кружившей над вершиной Громового Утеса, в то время как небо вокруг оставалось голубым; другие же заявляли, что видели, как сам архимаг спустился с горы на огромном белом коне, сияя, словно молния. В любом случае, тем, кого выставили из леса Оруженосцев, теперь было что предвкушать, и вдоль большой дороги, проходящей мимо безымянной деревни, вскоре выстроились желающие поглазеть на самого знаменитого, самого прославленного из волшебников.

Отец Бэннити не мог ничего с собой поделать, его одолевала мысль: а не предчувствует ли Элизар приближение своего великого соперника? Поэтому священник отправился в лес Оруженосцев, через истоптанные стоянки, где к тому времени не осталось никого, если не считать пары солдат, нанятых для охраны.

Когда священник вошел в шатер, сморщенный маленький Феликс поднял взгляд от миски с едой и помахал ему рукой, словно старому другу. Но на лице Элизара было все то же бессмысленное выражение, что и всегда; он, кажется, даже не заметил, что толпы паломников исчезли и они с Феликсом остались одни. Он сидел, уставившись в землю; огромные кулаки сжимались и разжимались так медленно, что отец Бэннити мог бы за это время насчитать два десятка ударов сердца. Безбородое и безбровое лицо в сочетании с бритой головой придавало этой самой голове на фоне черной одежды сходство с яйцом, из которого могло вылупиться все, что угодно.

«Зачем я здесь? — спросил себя священник. — Подразнить самого опасного из черных магов нашего времени?»

Но он чувствовал, что должен задать этот вопрос.

— Ты действительно ушел отсюда, Элизар? — Голос священника задрожал, и он обратился к Господу с просьбой даровать ему силы.

Теперь, в отличие от предыдущих встреч, он понимал, что перед ним сидит человек, обладавший удивительной мощью, которая разрушала целые города с такой же легкостью, с какой обычный человек разваливает муравейник. Но Бэннити должен был спросить.

— Ты действительно целиком и полностью пуст, или в этой оболочке какая-то искра тебя прежнего тлеет и прислушивается? — Тут его внезапно посетила одна мысль. — Не навлек ли ты свое нынешнее состояние на себя сам с помощью того амулета? Когда настал момент исполнить твое самое заветное желание — уж не проник ли Господь в тот скрытый уголок твоей души, что устал от смерти, мучений и ненависти и что желал бы служить ближним своим, как посланец Господень, а не нести им кровь, огонь и ужас?

Эли не поднял головы, и выражение его лица не изменилось. В конце концов отец Бэннити ушел. Феликс озадаченно посмотрел ему вслед и вернулся к прерванной трапезе.

Он шествовал по большой дороге, а толпы приветствовали его радостными кличами, словно героя-победителя — каким он по большому счету и был. Бэннити смотрел, как волшебник едет к деревне на огромном белом коне, а люди выкрикивают его имя — те самые люди, что всего лишь несколько дней назад падали на колени у шатра Эли, умоляя, чтобы их впустили. Священник поразился неисповедимости путей Господних.

Кеттиль Ястребиный Лик оказался моложе, чем думал Бэннити, либо наложил на себя соответствующее заклинание. Он выглядел как мужчина в расцвете сил; его золотистых волос едва коснулась седина; черты худощавого, красивого лица ни в малейшей мере не расплылись. Но самым впечатляющим в его внешности были глаза: даже издалека было видно, что они сверкают льдисто-голубым, вблизи трудно было смотреть на волшебника и не отводить взгляда — такой была их леденящая мощь.